Майор Богдан: Встретимся в воскресенье?

Да ё-моё!

— Это что такое? — показал ей экран, стараясь выглядеть угрожающе ревнивым. Но, кажется, Александра не испугалась…

Саша

— Отдай! — попыталась выхватить телефон. Вообще обнаглел!

— Я сам ему отвечу, — Сафаров слишком рослый, чтобы легко допрыгнуть до поднятой вверх руки. — Так отвечу…

— А я стул возьму! — пригрозила Адаму.

— Заберешься на него и ко мне на ручки прыгнешь? — иронично улыбался, одновременно пытаясь подобрать рисунок кода блокировки экрана.

Я действительно хотела встать на стул и забрать у него телефон, но не говорить же ему об этом!

— По хребту дам! — снова подпрыгнула. — Верни немедленно, это личная вещь!

— Олененок, ты правда особенная: у всех «кочерга», а у тебя что?

— Face id, цивилизация! Слышал о таком? — Адам обхватил меня за талию одной рукой, прижимая к твердому крепкому телу. Мне теперь ни туда и ни обратно! В тисках!

— Олененок мой, улыбнись, — и навел на меня экран. Я состроила смешную рожицу и, естественно, телефон меня не признал. — Саша! — Адам рассмеялся густым красивым смехом. Он редко это делал раньше, а сейчас практически никогда.

Я вскинула голову, смотрела снизу вверх и обжигалась о широкую грудь даже через рубашку. Адам не напирал и не давил физически, только бережно держал за талию, а я словно на обрыве: надо мной отвесная скала, подо мной зыбкая земля, а внизу острые камни — упаду и разобьюсь. Поэтому держалась за Сафарова, но ведь именно он — тот, кто может толкнуть, тот, от кого я убегала, тот, с кем мне быть нельзя.

— Я не разрешаю тебе встречаться с этим майором, — высказал свое веское слово. Вот еще!

— На каком основании?! — фыркнула я.

— У меня есть основание.

— Это какое же?

— Ты хочешь знать почему? — даже какая-то агрессивность проступила.

— Да, хочу! — ответила в том же духе.

— Уверена? — буквально впечатал меня в свои бедра.

— Да! — почти кричала. — Почему?

Адам буравил меня таким взглядом, что уже было решила услышать доводы в стиле неандертальца — мое-еее! Но…

— Потому что ПОТОМУ! — выдал максимально серьезно. — Как тебе, а?

Я сначала даже растерялась, затем рассмеялась. Какой же он невозможный!

— Это все твои аргументы? — сдержанно поинтересовалась.

— Есть еще один. Хочешь покажу?

— Нет, — отклонилась так, чтобы максимально не чувствовать сильное напряженное тело. Я знала все его аргументы: весомые, согласна, но я и так по краю ходила. Адам обнимал меня, потому что позволяла, сама стирала грань между нами, ту самую стену: я семь лет ее строила и при встрече обозначила условия работы — никаких рук, губ, близости или уйду. Но Адам все еще обнимал меня…

— Саш… — погладил мое лицо, — Олененок… — запутался в волосах, — поцелуй меня…

— Нет.

— Пожалуйста.

— Нет, — едва дышала, чтобы не сойти с ума от аромата восточной теплой ночи, опьяняющей и страстной.

— Да, — потерся носом о мою щеку, нависая фатально.

— Нет.

— Нет, — чуть слышно, практически касаясь моих губ щетиной.

— Да, — интуитивно ответила противоположное.

— Да… — накрыл мои губы. Это не было быстро или случайно. Это медленно, но неминуемо. Сафаров поймал меня словом и взял в плен обжигающим поцелуем. Ночь, все спят, и мы вдвоем. Только сейчас оценила всю двойственность ситуации. — Ответь мне, Олененок, — молил, прихватывая мои губы: легче пуха и нежнее лепестка, на них дрожало его дыхание.

Я сдалась, просто обмякла и подалась навстречу. Хрустнул лед, и началось неспешное таяние со вкусом спелых ягод, сладких и терпких. Адам зарылся рукой В мои волосы, затем теплая ладонь прижалась к щеке, крепко, уверенно словно опора в этом головокружительном падении.

Этот знакомый незнакомец пил меня маленькими глотками: каждое движение языка, как признание, легкое касание губ, как обещание, и стон, тихий, глубокий, протяжный. Мой или его? Может, обоих? Не знаю, не понимаю, все смешалось…

— Сашенька… — на изломе нежности, утопая в страстной натуре, переставая сдерживаться, набрасываясь на мои губы с жаром пустыни и жаждой измученного путника. Резче, жестче, глубже. Теснее, яростней, с обоюдной тяжестью внизу живота. Я чувствовала его возбуждение и пылала от своего. Умелые ладони терзали мои волосы, язык гладил нёбо, а губы выпивали до дна. Дыхания не хватало, но мозг еще не отключился: если пойду на слабость, то снова утону в Адаме Сафарове. Только нам с ним нельзя. Слишком много боли и проблем сулил кратковременный миг блаженства.

— Хватит, — разорвала поцелуй, когда горячие пальцы впились в ягодицы. — Адам… — нажала ладонями, отталкивая. Взгляд рассеянный, тяжелый, темный.

Он не отпустит меня, если дам хоть каплю сомнения, что мне не все равно. И да, меня взволновали его близость, поцелуи, запах. Я помнила этот вкус и твердость тела. Когда-то я была безумно влюблена в него. Я родила от него сына. Только этого мужчину видела своей судьбой: да, в двадцать три я была очень наивной.

Я демонстративно пальцем вытерла уголок губ и иронично улыбнулась:

— Аргументы у тебя так себе. На троечку, — он даже не представлял, чего мне стоило это стервозное высокомерие.

— Что? — он не сразу понял, о чем я, а когда понял: — Ты серьезно? — не отпускал меня, зато телефон свободно лежал на столе. Я забрала его и написала сообщение Богдану, затем показала Сафарову:

ДАВАЙ В ВОСКРЕСЕНЬЕ

— Мне назло делаешь? — темные глаза перестали полыхать страстным томлением. Сузились, похолодели, злее стали, и тем не менее Адам все еще меня обнимал, бережно и нежно. Именно в этом ему не откажешь: меня никогда не обижал физически, даже голоса не повышал. Его воспитали так: женщина слабее, и сила мужчины в том, чтобы не обижать слабого. Адам не любитель поболтать, но когда-то мы действительно много разговаривали. Только вдвоем: ночь, темно, мы. Тогда мне казалось, что это много значит, но нет — для него ничего.

— Нет, — нарочито спокойно поправила его воротник и убрала руки со своей талии. Адам не пытался агрессировать и демонстрировать разъяренного самца — позволил отдалиться.

— Я ничего и никогда не делала тебе назло, — и про себя: почти. Я скрыла сына, его плоть и кровь. Я солгала, что отец другой. Я боялась реакции Адама. Я наказывала его за то, что не любил меня. Ведь не любил?

Я отошла от него, крепко сжимая в руке мобильный. Футляр с подвеской остался на столе.

— Забери, — Адам взял коробочку и протянул мне.

— Я же сказала, что не приму.

— Это от души, Саша. Это ни к чему тебя не обязывает. Я никогда не заставлю тебя и не стану принуждать.

Я верила ему. Сафарову не требовалось покупать женщин. Рыжая Регина и так готова была из трусов выпрыгнуть, а сколько еще таких очарованных красивым видным хирургом Сафаровым…

— Нет, — покачала головой. Я и так слишком много от него приняла с нашей новой встречи.

— Тебе не надо? — в интонациях появилась странная осязаемая упертость. Я покачала головой и замерла. Адам умел держать себя в руках, но когда проскакивал южный темперамент — в такие моменты от него можно всякого ожидать. — Мне тоже, — и запустил подвеску на цепочке в темноту двора. Я ахнула, он только произнес:

— Спокойной ночи, Саша.

Я все еще стояла, пораженная. Зачем он так? Меня смутил этот отчаянный порыв. Мне очень сложно понимать Адама. Он стал знакомым незнакомцем.

— Завтра, — застыл в дверях, но не повернулся, — в гости приедут мои родители.

— Я должна как-то подготовиться? — его отца и нашу беседу я помнила до сих пор.

— Нет, — Сафаров так и стоял спиной ко мне, напряженный и возбужденный, — просто хотел, чтобы ты знала.

— Адам… — не знаю, что хотела сказать, но губы сами произнесли его имя.

— Не надо, — оборвал хрипло. — Я в руках себя еле держу.

— Почему? — сложно не тягать тигра за усы. Я, наверное, очень глупая, но меня тянуло к нему: губы горят, руки трясутся, тело вибрирует в ритме его энергии. Он мне так нужен. С первого взгляда нужен. Но между нами слишком много лжи и слишком мало доверия. Сафаров мужчина, и ему хочется женщину. Я женщина, и мне хочется мужчину. Мне его хочется! Но я дала себе слово. Тогда, когда Тимошу, крохотного, красного, кричащего во все легкие, на грудь положили: я не буду больше ничьей игрушкой! Цена этой игры слишком высока — разбитое сердце и жизнь маленького человека. А Адам никогда не предлагал мне больше, чем было у нас. Я любила и придумала его любовь.