— Это я сказал!

— Завтра посмотрим!

— Запру тебя и не отпущу никуда! — включил горца.

— Завтра же с сыном меня здесь не будет! — крикнула в сердцах. Ответом мне был детский плач и быстрые шаги. Мы с Сафаровым вместе застыли. Сабина плакала, быстро спускаясь по лестнице. Я первая бросилась и успела подхватить ее, опасаясь, что ножка снова подвернется. Если бы… Не простила бы себе никогда.

Мы, взрослые, забылись и потерялись во времени и пространстве. Мы не просто жили в одном доме. С нами жили дети, а они всегда слышат то, что для их ушей не предназначалось.

Сабина как всегда была с ручкой и блокнотом с единорожкой. Она быстро в темноте писала: много и хаотично, затем протянула мне:

Не уходи, не уходи, не уходи, не уходи…

Практически бесконечно. Я обняла ее крепко и взглянула на ее отца. Адам был подавлен и смущен.

— Я не уйду, — пообещала его дочери. — Не уйду… — это обещание, которое нельзя давать, но я дала…

Утром открыв глаза, я нашла на полу у двери явно просунутую через зазор записку. Почерк исключительно врачебный: летящий, размашистый и практически не читаемый.

Саша, прости. Я не должен был так себя вести и давить на тебя. Я все понял. Больше ни словом, ни делом не обижу. Пальцем не трону. Не бойся оставаться.

За грубость тоже прости. Я женился, потому что дал слово и слишком боялся быть не мужиком, чтобы забрать его. Если ты хочешь узнать про мой брак, спроси, и я отвечу. Буду ждать.

Подпись тоже была, и она абсолютно неоднозначная: твой Адам…

Адам

Дочка жалась ко мне, положив голову на плечо, и тихо всхлипывала: я напугал Саби своими криками, а Саша — угрозой, что уйдет вместе с сыном. Испугался ли я? Да, но не отпустил бы их! Просто не смог! Дом ожил от улыбки моего Олененка, а смех Тимоши осчастливил всех, никто не остался равнодушным.

— Давай спать, — убрал легкий плед и положил дочь на простынь. Она потянулась к светильнику в виде глобуса и зажгла свет, затем что-то написала и передала мне блокнот.

Саша нас не бросит?

Я поцеловал Сабину в лоб и покачал головой. Нет, и если для этого нужно оставить ее в покое — сделаю. Не хочу, но нужно. Саша не готова и не факт, что будет готова. Она слишком обижена.

Папочка, ты любишь Сашечку?

Я сглотнул. Не ожидал такого вопроса. Я не хотел лгать, но очень боялся, что правда может обидеть Саби.

— Люблю, малышка. Очень люблю, — и замер, ожидая реакции. По-сыновьи я говорил «люблю» матери, по-отечески любил дочь, и только одна женщина слышала от меня, как от мужчины, признание — Саша. Это было семь лет назад, и сейчас моя любовь не уменьшилась ни на день. Я думал, прошло, а на самом деле просто забылось: разум пожалел меня, чтобы не было настолько больно.

Дочка прытко вскочила и побежала к шкафу с рисунками, достала альбом, листала упорно, искала что-то, затем показала мне: лист, на котором изобразила принца с темными волосами и принцессу-блондинку — они держались за руки, а между ними красное сердечко.

Я улыбнулся и снова уложил Сабину:

— Спи, а это, — рисунок взял себе, — пока наш секрет…

Ночь не спал вообще и плевать, что на работу утром: у меня сложная неделя перед юбилеем отца — от выбора подарка до проверки из Министерства. С утра не придумал ничего лучше, чем написать записку для Саши.

— Ну и почерк! — пытался разобрать собственные каракули. Чем выше должность, тем хуже с каллиграфией. Легче скальпелем работать, чем ручкой. — Хотя бы без ошибок, — проговорил, хмурясь и проверяя, чтобы точно. Саша отличница: застыдит и вообще пошлет меня овец пасти. Я не буду больше нарушать ее личное пространство, но буду ждать, когда она нарушит мое.

Два дня мы с Александрой осторожно общались: исключительно официально и не переходя черту. Мне время не нужно — я точно определил, чего хочу и что, а точнее кто, мне необходим для счастья. Саша всегда была моим счастьем, но я променял его на мужскую честь. Наверное, это хоть что-то говорило о силе моего слова, только сила эта не обнимет холодной ночью, не согреет заледеневшие руки и не разбудит горячим поцелуем. Это могла сделать только любимая женщина. А любимая у меня одна — мой ласковый Олененок и бескомпромиссная Александра, и все это — одна Саша Лисицына.

— Адам Булатович, — Саша встретила меня на кухне, — у меня просьба… — и подала мне чашечку турецкого кофе. Она делала его для меня каждый день, такой бартер за помощь с лагерем для Тима. Олененок неукоснительно соблюдала это условие. А я просто обожал все, что делали ее руки.

— Что-то случилось, Александра? — я принял кофе, стараясь не гладить тонкие пальцы, но взглядом показывал, что ждал ее решения. Надежду для себя.

— Сегодня приезжают мой отец с мачехой, можно я возьму Сабину с нами? Погуляем в центре города. Вы позволите? Я предупредилав лагере, что нас сегодня не будет.

Хотелось закатить глаза и сказать, что ей можно все! Но Саша предпочитала на данном этапе держать дистанцию. Возможно… Она реально меня больше не любила? Или никогда не любила? Но я чувствовал, Что в ней горит то же пламя, что и во мне. Оно откликнулось и танцевало со мной парой, и никак иначе. В ней жила та же тяга.

— Можно, Александра, — тетя Роза как раз поставила передо мной тарелку с кашей и фруктами. — Только держите меня в курсе. Если смогу вырваться пораньше, заберу вас троих.

В клинике суета с самого утра: плановые операции, как и в принципе жизнь в больнице, но ко мне пожаловала целая делегация во главе с отцом…

— Пройдемте в предоперационную, — пригласил министерское начальство.

Уже началась операция пациента с ишемической болезнью: хирурги раскрыли сердце, чтобы провести аортокоронарное шунтирование и восстановить кровоток в сердечной мышце. Оперировала Регина, ассистировал Марк. Он хорошо себя зарекомендовал, скоро сам с командой работать будет.

Мы наблюдали через стекло: я тихо комментировал процесс министерским и коллегам из других медицинских учреждений. Все шло по плану: я постоянно смотрел то на монитор, то на Борика, контролировавшего дыхание пациента. Что-то пошло не так абсолютно неожиданно.

— Черт, — Регина занервничала, — задела сосуд, кровит. Подсушите!

— Давление падает! — Борис смотрел на монитор. Я тоже. — Быстрее!

— Кровоток прекратился, начинаем реанимацию! — я знал Регину как специалиста и понял, что необходимо вмешаться.

— Извините, — сухо произнес и бросился в комнату переодеться. — Халат! — пока операционная сестра завязывала его на спине, вымыл руки и продезинфицировал. — Готовьте адреналин, — скомандовал и подошел к столу.

— Адам, я не знаю… — Регина казалась растерянной. Здесь мы в первую очередь профессиональные врачи и обид быть не может. Мы людей спасали!

— Передохни, — коротко велел и взялся за прямой массаж сердца. Монитор пищал в ритме смерти, но сегодня в моей больнице никто не умрет!

Я положил одну руку на сердечную мышцу, другую под и начал интенсивно сжимать.

— Давай же! Давай! — сквозь зубы заклинал. — Борик, дефибриллятор.

— Отходи, Булатович, — он был готов, но я буквально ощутил импульс в ладонь. Завел! — Есть ответ! — мы оба повернулись к монитору.

— Работаем, скальпель…

Как итог — из операционной вышел только через два часа. Отец ждал меня в кабинете вместе с чаем и обедом.

— Ты все-таки не сможешь быть чиновником, — скупо улыбнулся. — Ты перфекционист и спасатель до мозга костей.

— Это похвала или отповедь?

— Я горжусь тобой. Ты хороший врач и хороший сын, — а вот это уже как-то с намеком. — В пятницу вечером гуляем, помнишь?

— По-дагестански? — не сдержал улыбку. Мне хотелось бы, чтобы Саша увидела, как мы умеем отмечать! Естественно, поедем всей семьей! Это даже не обсуждалось!

— Конечно! — и запел: — Да, да, да, да, да — это Кавказ! Вай, вай, вай, вай, вай — солнечный край!