— Именно! — воскликнула Регина. — Мы принесем ей не спасение, а страдания. Она умрет не от разрыва аорты во сне под морфином, а в многодневной борьбе с полиорганной недостаточностью после операции, на ИВЛ, с трубками во всех отверстиях. Это мучительно. Иногда невмешательство — это тоже врачебное решение.

— А как же клятва? «Не навреди» — это ведь не значит «не тронь». Мы навредим, бездействуя! А если бы это была ваша бабушка, Адам Булатович?

— Марк Александрович, личные аналогии здесь неуместны, — строго прервал эмоциональный спич. — Мы говорим о пациентке, которая не может принять решение сама, а родственники полагаются на наш профессионализм. Они спросили: «Доктор, что делать?». И наш долг — дать им не ложную надежду, а честный прогноз.

Я снова взглянул на снимки. Это очень сложно: и выбор, и операция, а исход — десять процентов. Всего десять, но…

— Я согласен с Региной Павловной: риски неоправданно высоки. Вероятность благополучного исхода стремится к нулю, но… — встретился с упрямым взглядом Марка Александровича. — Мы консилиумом принимаем решение об оперативном лечении. Марк, вызывайте родных, описывай риски и перспективы, бери письменное согласие на операцию. Готовимся. Будешь мне ассистировать. Это вызов, а я их не умел игнорировать.

Регина громко фыркнула. Марк смотрел с восхищением и готовый бороться до конца. До победы.

— Адам, — когда мы остались вдвоем, вскочила и принялась расхаживать по кабинету, — ты понимаешь, что это самодурство?

— Это наша работа, Регина Павловна, — откинулся в кресле и закинул руки за голову.

— Яне согласна с вашим решением и обязательно запротоколирую свое мнение.

— Это твое право.

— Какой же ты все-таки идеалист, — покачала головой и неспешно обошла мой стол. — Я скучаю, Адам… — коснулась бедра и повела ладонь вверх, к паху.

Я поймал руку, убирая от себя. Не хочу. Да, нам было хорошо в интимном плане: мы оба кончали, но это нельзя назвать близостью. Сейчас меня возбуждала только одна женщина, и совсем не факт, что я смогу получить ее. Но Сашу я знал слишком хорошо: я помнил ее! Она никогда не будет с мужчиной, который крутит сразу с несколькими женщинами. Она ушла от меня сразу, как узнала про невесту, хотя я даже не касался Мадины интимно.

— Регина, все закончилось…

— Из-за этой няни? — отчаянно поджала губы.

— Из-за меня. Из-за нее. Но не из-за тебя. Извини.

— Не извиняйся, Сафаров, — нервно коснулась волос. — Ты ведь не чувствуешь себя виноватым.

Я не ответил словами, только взглядом. Я не мог отвечать за то, что она сама обманулась на мой счет, так же как и не собирался быть с женщиной только для того, чтобы не считаться козлом и подонком. Я это уже проходил и все равно стал козлом и подонком, только для другой женщины. Я такой, какой есть, и роза моя цвела на для Регины. Тупая шутка, согласен, но я не стендапер.

Следующая неделя выдалась очень сложной, но было чем гордиться: во-первых, мы с Марком провели операцию успешно, и пожилая пациентка неплохо проходила процесс восстановления и реабилитации. Этот сложный случай даже вынесли отдельным докладом на предстоящей кардиохирургической конференции. Во-вторых, дети пошли в научный лагерь. Все рады, довольны, даже немного благодарны. Теперь мне варила кофе исключительно Саша, вот такое молчаливое «спасибо», было приятно.

Всю неделю возвращался домой поздно, и сегодня не исключение. Фары мазнули по фасаду дома и выхватили на террасе хрупкую фигуру, закутанную в плед: длинные волосы густой волной укрывали одно плечо, голые ноги подогнуты под себя, длинные пальцы как-то обреченно держали дымящуюся чашку, взгляд задумчиво-тоскливый.

— Меня ждешь? — подошел со спины. Саша вздрогнула и вскинула голову. Так задумалась, что не заметила мою машину. Значит, не меня встречала, эх. — Саша? — мне не понравился затравленный взгляд и красные глаза.

— Тима подрался в лагере. У него такой синяк… — развела руками. — Меня вызвали завтра к директору, — шептала она. — Ничего не объяснили, и он молчит, — всхлипнула тихо и тут же зло вытерла глаза. — Извини, я просто…

— Не волнуйся. Я все решу, — сжал губы.

Завтра с Тимом поговорю и лагерь этот ко всем шайтанам разнесу!

Адам

За завтраком все молчали, а я мрачно рассматривал фонарь на скуле Тима. Саша очень переживала за сына, и я пообещал ей разобраться лично: она была в такой отчаянной растерянности, что поверила мне. Между нами была куча обид и недопонимания, но в отношении детей мы смотрели в одном направлении.

— Тим, — я помог дочери забраться в машину и пристегнул, — может, поговорим? — предложил отойти. Он насупился, но за мной пошел. — Расскажешь, что произошло?

Он молчал, спрятав руки в карманы.

— Как мужик мужику, — пытался подтолкнуть к откровенности. Моя дочь не говорила, очевидно, из-за этого у меня тоже проблемы с детской коммуникацией. Это все ни фига не просто, я вам скажу.

— Это из-за Сабины, да? Ее дразнили?

— Нет. Меня.

— Тебя?! — я был изумлен. — С чего вдруг?!

— Есть там в группе заводила Стасик, — обиженно отклячил губу. — Меня вожатая по физике хвалила и мой проект лучшим признала. Ну он и начал задирать.

— Почему молчал? Мама вся извелась.

— Не хотел, чтобы переживала. Стасик этот подговорил остальных, и они начали дразнить… — сжал губы в тонкую нитку, сдерживал обиду. — Телефон старый, кроссовки дешманские, — Тим явно повторял чьи-то слова. — Нищеброд… А Сабина, — бросил взгляд на машину, — наоборот, защищала меня, ну и пришлось драться, когда один из этих толкнул ее. Я один, а их трое, вот и фонарь поставили.

— Ясно, — сложил руки на груди. — Поехали разбираться.

— Я сам! — упрямо вздернул подбородок. — Это наши, детские дела, — и такой упорно важный. Я в восхищении!

— В любом случае к директору идти нужно, — развел руками. — В обиду тебя не дадим, мы же не чужие теперь.

— Дядя Адам, вы не говорите маме про вещи. Мы не богатые, но она очень старается для меня.

— Ты очень хороший сын, — потрепал его по волосам. Прямо гордость взяла, хотя я к воспитанию этого мальчика и его душевным качествам руки не приложил.

— Вы тоже хороший, — он попытался допрыгнуть до моих волос, но куда там! У меня метр девяносто три сантиметра!

Дурачась, мы дошли до авто: Сабина открыла окошко, махала и улыбалась, а взгляд такой загадочный и хитренький: словно она что-то знала и не понимала, почему остальные не замечали. Но молчала. По-прежнему молчала.

— Тим, а твой папа… — Саша не отвечала на вопросы о его отце, может, мальчик скажет?

— Нет его, — настроение у Тима испортилось. — И никогда не было, — дверью хлопнул, обрубая разговор.

Мля, нашел бы этого урода и надрал бы задницу! Как можно бросить такого пацана?! Как можно не любить такую женщину, как его мать?! Или Саша смолчала о сыне? Но зачем? Это лишено всякой логики. Делали вместе, а отдуваться морально и физически только ей? Олененок всегда была доброй, но это уже за гранью абсурда! Скорее всего, эта особь с пипеткой между ног сбежала, как только узнала о беременности. С учетом статистики и задолженности по алиментам таких мужчин в нашей стране полно. Я так никогда бы не поступил, как и всякий уважающий себя кавказский мужчина! Дети — это наше все! Меня так воспитывали!

— Где у вас кабинет директора? — своих передал на руки встречающих, а сам озирался по сторонам. Еще хотел на этого Стасика (рифма у меня есть, но про детей так нельзя) посмотреть, но, наверное, Тим прав: не стоит взрослым решать с мелкими. Верю, что разберутся, а я с директором поговорю. Есть у меня еще задумка… Точно Саша голову мне снимет, но хочется сделать пацану приятное.

— Я вас провожу, — молоденькая вожатая поманила за собой. — А вы папа Сабины и Тимофея?

— Да, — коротко ответил. К чему вдаваться в подробности? Папа я. Обоих.

— Просто раньше вас не видели, — обернулась и улыбнулась. — Только их маму. Теперь понятно, почему ониу вас такие разные.