— Не всегда, — повернулся ко мне и щелкнул выключатель. — Готово.

Но часто, и мы оба это понимали и признавали. Он сам такой же: жонглировал словами и фактами виртуально, в цирке выступать можно!

— Адам Булатович, я хотела согласовать выезды с Сабиной: ей нужна социализация. Кино, парки, по магазинам. Я готова и под мою ответственность, — свернула разговор в русло, где главное — здоровье его дочери. Это для него приоритет. Девочке просто необходимо общение и взаимодействие с окружающим миром: со всеми его прелестями и стрессами. Я успела пообщаться с Розой Эммануиловной и узнать, что предыдущие няни опасались вывозить девочку: она могла устроить истерику, которую сложно унять. Это травмирующая ситуация, как для ребенка, так и для взрослого. Бонусом шла еще и ментальная затрещина от разъяренного Сафарова, как мне рассказали. Я осознавала риски, но мне нужно точно понимать, буквально на практике, каков он — моральный барьер Сабины. С бассейном ясно, но это точно не все, судя по рассказам Розы Эммануиловны.

— Я тебе доверяю, — прервал мой молчаливый монолог Сафаров. — Такого парня вырастила: он и за тебя заступился, и мою дочь в обиду не дал, от вины не бежит. Мужик, — резюмировал как будто с гордостью за… меня? — Саби удивила… Это даже странно…

— Что странно? — не поняла я.

— Сабина плохо принимает новых людей, даже детей. У нас много родни, но, — широкие плечи на мгновение поникли, выдавая великую печаль. Он грустил о дочери и, вероятно, очень тосковал по ее матери. Раз он женился, значит, чувства были, — тебя и твоего сына приняла за считанные часы.

Сердце предательски дрогнуло, страшась возможной параллели. Сафаров какой угодно, но не дурак. Единственное, что помогло мне скрыть тайну рождения Тимоши, — орлиная гордость и врожденное эго. С ним бы такого не произошло: его не обманули бы, не посмели бы. Точка.

— Главное, Саша — из глаз ушли все нежность и грусть, осталась одна бескомпромиссность, — Никаких романов, пока ты работаешь на меня.

— С тобой и не собиралась ничего заводить, а на вообще мы не договаривались: ни устно, ни письменно. Я же не в монастыре служу! — вздернула бровь. У меня даже выходной будет, целое воскресенье! Я не то чтобы собиралась в ближайшее время романы крутить: спасибо Олегу, отшептал. Но подобные ультиматумы эгоистичны и крайне неактуальны.

Какие-то замашки самодура!

— Саша, я просто не хочу этого ни видеть, ни слышать. И вообще, не беси меня!

— Почему?

— Почему что? — словно бы начал терять терпение.

— Почему «все»? — вздернула подбородок, отвечая на острый взгляд Сафарова.

— Потому что… — медленно пошел на меня, не лениво, наоборот, напряжение в каждом шаге. — Потому что…

Адам

Почему? ПОЧЕМУ? Это хороший вопрос, и я постоянно его задавал сам себе. С няней для дочери — тут все ясно: в компетенции Саши не было сомнений, а ее отношение к людям, пациентам и детям — это особая тема. Добрая, чуткая, человечная — она каждого воспринимала, как личную ответственность: помочь, улыбнуться, подбодрить, просто сказать, что все будет хорошо. Я критиковал Олененка за это: помогать нужно, это наша работа, но привязываться не стоит — это всегда плохо кончается. Я знал лично. Про собственное маленькое кладбище каждого врача — это не миф, это жесткая реальность и печальная статистика. Саша должна была закалиться, чтобы полностью погрузиться в профессию, она ведь собиралась стать врачом. Ради себя самой. Стала ли? Не уверен. Но именно такой человек, чуткий и добрый, мне нужен был для моей Сабины. Такую няню искал. И нашел. Александра изменилась в отношении меня, это точно, но не к людям. К ним нет.

Кто-то считал сексуальным большую грудь и рабочий пухлый рот, а меня возбуждала бесхитростная искренность и чувственная податливость в красивых женщинах.

— Почему… — двинулся на нее, на просто няню, с которой у нас нет прошлого. Так она сказала. Или приказала?

Легко ей, а вот я постоянно думал об этой женщине: прокручивал в голове первую встречу, хотел увидеться, надеялся, что согласится работать на меня. И мечтал. Да, мечтал о моем нежном Олененке. Вспоминал прошлое, наше с ней, общее, пронзительное до дрожи и ласковое, как летнее утро. Родное, как руки матери, и страстное, как звенящая июльская ночь.

Столько лет прошло, откуда эта тяга? Ведь давно не возвращался мыслями к девушке с огромными влажными глазами, невинными и обещающими любить только меня. Любил сильно — да. Поступил плохо — признаюсь и каюсь. И что забыл — тоже согласен. Смерть Мадины — горькая пилюля, но я знал, что приму ее. А горе с дочерью подкосило, все силы забрало, мысли и ресурсы только туда. Спасался работой. Когда-то она была моей единственной страстью. Когда-то…

Я упорно гнал от себя мысли о той девушке, которой Саша когда-то была, но, увидев ее спящую в гостиной на моем диване: прекрасную, небрежно растрепанную, с розовыми губами идеальной формы, а если зацеловать их, то припухали как сладкая соблазнительная ягода. Тогда я вспомнил своего Олененка. Стройная, гибкая, тонкая, с прозрачной кожей и пшеничными густыми волосами — Саша была красивой девушкой, а стала прекрасной женщиной. Внутри защемило, и это точно не про секс. Олененок чувственная и податливая, она никогда не демонстрировала чудес эквилибристики в постели, но была для меня желанной. Потому что это отзывалось на уровне сердца.

Я не верил в любовь как в состояние души, только в химию и физику тел. У меня было много женщин, но я не страдал потребительством в отношении них. Все взаимно, честно, с максимальным уважением. С Сашей Лисицыной, юной медсестричкой, начиналось именно так. Ничего серьезного, никаких чувств, только желание, чтобы эти тонкие руки меня обнимали, губы целовали, а волосы в моем кулаке, жестко, глубоко, до всхлипов и стонов. Потом пришли нежность, желание видеться чаще, вообще постоянно, засыпать вместе, гулять, держась за руки. Противоестественно для меня, но так необходимо. Как воздух просто! Сколько раз хотел порвать, чтобы минимизировать душевные страдания для нее и риски для себя. Не вышло. Не смог. Тянул до последнего. Боялся сделать ей больно. Остаться без нее тоже боялся. А вышло, что… Нет, я не верил! Мы год вместе были, никогда Олененок и намека не давала, что способна на подлость, а если бы любила кого-то — я почувствовал бы. Но факт — сын зачат, когда вместе были. Я долго вспоминал и таки да: ездила Саша к отцу в Ярославль. Может, случилось что? Может, обидели там… Как мужики могли женщину оскорбить? Силой взять, а итог — беременность. Может, страшно было признаться мне? Если бы мой был… Сказала бы. Лгать и скрывать бессмысленно что тогда, что сейчас.

Я хотел бы такого сына, как Тим. Не по возрасту смышленый, сильный, смелый. Ответственности не боялся, вину умел признавать. Мать любил и защищал, дочку мою в обиду не давал. Воспитан отлично: как у нас в Дагестане, с большим почетом и уважением к родителям: к старшим, к младшим.

Если допустить хотя бы один процент, что мальчонка мой, пусть и совсем не похожий, то даже не знаю. Это подлость и предательство. Это семь лет лжи. Это праздники, которые мы не проводили вместе. Дни рождения, которые я пропустил все до единого. Новый год, который мы встречали, не подозревая друг о друге. Это жизнь, которую можно было прожить иначе! Как это объяснить?! Как это оправдать?! Нет. Нет! Это нереально. Что де-факто, что деюре мы были бы чужими людьми. Просто дядя, просто мальчик. А Саша… Задушил бы своими руками! Или забрал бы ребенка на шесть лет. Чтобы все по-честному!

— Саша, — едва сдержался, чтобы плечи не сдавить, прижать, обнять, целовать, любить. Дрожь на кончиках пальцев прятал в сжатых кулаках… — Ты бы мне сказала, если бы Тим был моим? Не смолчала бы? Не обманула? — мне это важно. Я должен знать!

О нас нельзя сейчас говорить: о чувствах, о прошлом, о настоящем и тем более о будущем. Она обижена. Я смущен несвойственными мне порывами. О нас потом или никогда. Многое зависеть будет именно от нее. От вопросов. От ответов. От желаний. Наших общих. Олененок злилась. Я тоже в раздрае. Может, поговорим и разберемся. Начнем с главного вопроса.