Саша не ответила, лишь отвела взгляд, но ее подбородок предательски дрожал. Это дрожание зацепило за самое нутро. Я мягко коснулся гладкой щеки: погладил, всем своим существом показывая, что больше никогда не обижу. Олененок повернулась снова, и мы встретились: не просто глазами, это встреча сквозь года. Стена наконец дала трещину.

Мои пальцы, дрожащие, неуверенные, коснулись тонкой ладони. Саша дернулась, но не отняла руку. Это был мост: сквозь кожу просачивались вся боль и тоска семи лет в разлуке. То, о чем мы новые не говорили, но больше об этом нельзя молчать.

Я притянул свою Сашу в объятия: она напряглась, одеревенела, выстраивая по привычке новую преграду, защищаясь от меня. Но этого не нужно. Я ничего не требовал, я просил! Мои руки, губы, глаза молили о шансе для нас новых и прощении для нас старых.

— Адам… — в огромных глазах стояли слезы. Слезы гнева, боли, обиды и той самой жажды, что сжирала меня изнутри.

— Прости, — выдохнул я. — Прости, любимая. Я не могу без тебя. Я люблю тебя. Я всегда любил только тебя…

— Я люблю тебя… — подалась навстречу, ломая последнюю преграду. Ее губы нашли мои, но не в страстном порыве, а отчаянном, жаждущем надежды. Это был не поцелуй-примирение или поцелуй-битва, даже не поцелуй-капитуляция. Он с привкусом соленых слез, горького непонимания, тоски об утерянном времени и сладкого обещания, что все это теперь позади.

Мы упали на кровать, как в бездну: движения хаотичные, неуклюжие, спутанные — мы заново учились языку тел друг друга. Каждое прикосновение — вопрос и ответ одновременно. Срывая одежду, обнажали не только кожу, но и душу, сердце, незажившие раны. Мы излечим их сегодня, медленно, верно, с блаженством.

Когда не осталось ничего лишнего: одежды, масок, обид, я вошел в эту прекрасную женщину с тихим стоном узнавания. Саша вторила мне в ритме прощения. Это было не завоевание и утверждение над ней. Это возвращение домой — в единственное место, где боль растворялась.

Неспешно, медленно, в тягучей сладости, не столько стремясь к кульминации, сколько продлевая этот миг полного слияния. Жажда и страсть переплавились в нечто большее — в глубокую, всепоглощающую нежность.

— Прости… Скучал… Моя… — на ухо обрывочно, ощущая на ее шее горячие капли. Я держал Олененка крепко, любил жарко и боялся. Боялся, что если отпущу, она исчезнет. Поэтому я не отпущу никогда!

Потом наступила тишина. Тишина, наполненная прерывистым дыханием и стуком одного сердца на двоих. Мы лежали, сплетенные, не в силах и не желая разъединяться. Обида ушла, оставив после себя усталую, чистую пустоту, которую теперь предстояло заполнять заново — уже вместе. У нас целая семья для этого! Раскрасим жизнь заново.

— Люблю тебя, — мягкие губы коснулись моей груди в беззвучном поцелуе. Теперь я понял ясно: у жизни нет конца. Это всегда самое начало. Главное, не бояться идти вперед!

Ночь была прекрасна, а пробуждение ужасным. Я проснулся резко, неожиданно от истошного крика женщины.

— Подстилка! Потаскуха! Развратница! — возле кровати была та самая дочь Зурабовых в одной сорочке. Она кричала и обзывалась. Что за черт!

Я тряхнул головой и вскочил с постели, закрывая ошалевшую и перепуганную Сашу, натянувшую одеяло до самого подбородка.

— Не ори! — велел закрыть рот, пока не перебудила полдома. — Как ты посмела войти в спальню мужчины? Кто воспитывал тебя, бесстыжая?

— Я… я… — опустила глаза ниже и тут же чувств лишилась от моей наготы. Да, я спал голый! И хотел бы продолжать это делать!

Как по команде на крик сбежались: родители девицы, пара свидетелей и… отец. По лицам было видно, что планировалось что-то другое, но развитие событий шокировало всех. Только папа выглядел помятым и заспанным. Их с мамой спальня на этом этаже, совсем недалеко.

— Бедная моя девочка! — кинулась к дочери Зурабова.

— Моя дочь! Как ты посмел! — взревел глава их семьи. — Ты опозорил нашу девочку!

— Девочку? — и я рассмеялся, зло и жестко. — Достойные чистые девушки в спальню к мужчине не приходят, — припечатал оскорблением.

— Сын, прикройся, — хмуро велел отец. Мы встретились глазами. Если он замешан, то Всевышним клянусь — разорву связь с родителем!

Он обошел меня и схватил сброшенные наспех брюки еще вечером. Я закрывал широкой спиной Сашу, а она сидела, как мышка. Но отец ее заметил: по глазами видел, когда одежду мне передал. Но смолчал.

— Прошу всех покинуть мою комнату, — холодно объявил. — Здесь вам не базар.

— Жду в кабинете, — ответил отец и вышел, за ним остальные.

Я натянул брюки и повернулся к Олененку. Только светлая макушка и огромные глаза остались от нее. Я присел рядом, поцеловал ее, волос коснулся.

— Пять утра только, спи, — буквально силой заставил лечь. — Я быстро.

В кабинете отца собралась коалиция неспящих, ничего, кроме лютого раздражения, у меня не вызывавшая. Я полностью отошел ото сна и прекрасной ночи, задумка семьи Зурабовых (их дочери точно) стала предельно ясна. Змея!

Отец сидел за столом, а напротив — мать и дочь Зурабовы. Юсуф Рамзанович нервно расхаживал по кабинету и причитал, цитируя Священную книгу.

— Сын, — отец устало поднялся.

— Пять утра, — равнодушно бросил я, — ближе к делу.

— Ты обесчестил мою дочь! — Зурабов начал с наезда.

— Вы уверены, что у нее осталась честь? — я тоже умел предъявлять. Мать семейства ахнула. — Или в вашей семье принято в спальню к взрослому мужчине вламываться? Вы растите бесстыдниц и развратниц?

— Адам! — отец пытался оборвать и образумить меня.

— Это не оскорбление, — холодно ответил, — это мои глаза видели.

— Что на это скажешь, дорогой гость? — отец взял роль «адвоката».

— Я перепутала в темноте, — девушка подала голос и картинно опустила глаза.

— Молчи, бесстыжая! — Юсуф Рамзанович шикнул на нее. — Булат, твой сын должен жениться! Девочка впервые увидела мужчину, еще и при таких позорных обстоятельствах! Слухи пойдут, честь наша попрана.

Я не хотел, чтобы трепали имя Саши, но ее и так видела эта хитрая змея. Неужели надеялась, что я поведусь, чтобы замять скандал и вроде как не выдавать свой блуд? Дура.

— Я был с женщиной, и стоял у меня не на вашу дочь, — они меня так задолбали, что слова выбирать и щадить девичью юность не собирался. Эта девица та еще стерва. Ловушку приготовила для меня. Идиотка.

— Малика, закрой уши! — воскликнула ее мать.

— Адам! — отец аж покраснел от негодования.

— Русская девушка не в счет, — подала голос та самая Малика.

— Что значит, русская не в счет?! — мама вихрем ворвалась в кабинет. — Булат, что происходит в нашем доме? Неужели ты позволишь интриговать против единственного сына?!

— Конечно, нет! — отец тут же встал в стойку смирно. — Мой сын женится, — облек в слова то, что не желал принимать весь вечер.

— Я женюсь на прекрасной женщине и матери моего сына, — гордо улыбнулся. — В самое ближайшее время. А вам, — осмотрел семью Зурабовых, — лучше не распространяться о происшествии: пострадает только ваша репутация.

Под тихие проклятия нас оставили втроем. Мама смотрела на отца так строго, что он не знал, куда себя деть.

— Булат, если узнаю, что ты замешан — уйду навсегда! Не вернешь меня больше, богом клянусь!

— Сума сошла, женщина! — взорвался он. — Да, я не в восторге от будущей невестки, но и змея-интриганка нам в семье не нужна!

— Это все, что ты можешь сказать?

Папа задумался.

— Ты сказал, мать твоего сына? — выхватил суть.

— Нашему внуку седьмой год пошел, — тихо произнесла мама, а в глазах стояли слезы.

— Ты знала?! — изумленно воскликнул я.

— Я догадывалась, а сегодня Саша подтвердила. Тимоша такой хороший, просто замечательный. Он так тебя напоминает в этом возрасте: любознательный, умный, добрый, — и обняла меня, шепча: — Если обидишь девочку еще раз, не прощу.

— Никогда, — поцеловал материнские руки. Я был рад, что мама одобрила мой выбор.