— Потому что, если бы я стала ездить на балы и веселиться, обо мне все стали бы думать очень плохо, — попыталась объяснить ей мать, однако взгляд Ази стал еще более непонимающим. Поверить в то, что кто-нибудь мог подумать хоть что-то плохое про ее мать, девочка не могла в принципе. Наталья Николаевна, видя, каким растерянным стало ее лицо, прикусила язык. Напрасно она завела этот разговор с дочерью, рано ей еще слышать о таких вещах.

— Я тебе потом объясню, почему так бывает, — пообещала она. — А пока иди, поиграй с девочками, они без тебя заскучали уже.

Азя оглянулась на младших сестер. Они возились на диване с куклами и совсем не выглядели соскучившимися по ней. Разочарованно вздохнув, старшая сестра подошла к дивану и присела на краешек, взяв в руки одну из кукол. Играть ей в тот момент хотелось меньше всего. Она украдкой поглядела на мать, все еще надеясь, что та решит продолжить их первый взрослый разговор, но Наталья Николаевна, убедившись, что дочери заняты игрой и находятся под присмотром гувернантки, вышла из комнаты. Азе осталось только присоединиться к Лизе и двум Соням. «Ну, ничего, — решила она про себя. — Мы потом еще окажемся с мамой одни, и я спрошу у нее, как она танцевала на балах и почему все-таки другие люди считали, что это очень плохо. Обязательно спрошу! А потом вырасту, меня тоже станут приглашать в гости, на балы, но я буду там не только танцевать, я еще буду рассказывать всем, что мама — хорошая, что она никогда не делала ничего дурного!»

Сонечка-младшая и Лиза заспорили о чем-то своем, детском, Соня-старшая и мальчики, оставив их, выглядывали в окно. Александра не стала присоединяться ни к сестрам, ни к кузенам. Она думала о том, под каким предлогом завтра остаться наедине с матерью и как задать ей интересующие ее вопросы.

Наталья Николаевна тем временем зашла в людскую, отдала там обычные распоряжения к ужину и поднялась в кабинет мужа. Петр Ланской в это время обычно отвечал на письма, но, если жена или дети заглядывали к нему, всегда готов был прерваться и поговорить с ними. Так было и сейчас — он радостно отозвался на стук Натальи и, когда она вошла, сунул перо в чернильницу.

— Как ты, дорогая? — спросил он, улыбаясь и не сводя с жены любящего взгляда.

— Спасибо, все хорошо, — ответила она в своей обычной манере. — Я только хотела узнать, не получил ли ты каких-нибудь вестей из Вятки?

— Пока еще нет, — вздохнул Ланской, — но и времени прошло не так много. Письма оттуда обычно идут долго.

— Да, конечно, я понимаю, — кивнула Наталья, но лицо ее стало еще более грустным.

Генерал Ланской поднялся со стула, подошел к супруге и осторожно, словно перед ним была хрупкая статуя, обнял ее за плечи.

— Наташа, я же обещал тебе, что сделаю для этого молодого человека все, что в моих силах. Если ответа не будет еще неделю, я напишу новое письмо. Они не смогут постоянно меня игнорировать!

— Я тебе верю и ни минуты не сомневаюсь, что ты делаешь все, от тебя зависящее! — тут же заверила его Наталья Николаевна. — Мне просто очень хочется помочь Салтыкову. В память об Александре, ты же знаешь!

— Знаю… — чуть крепче прижал ее к себе Петр Петрович. — И понимаю тебя очень хорошо, лучше, чем ты, наверное, думаешь.

Они уже не раз заговаривали об этом с тех пор, как вернулись из Вятки. Стоило Наталье Николаевне узнать, что там уже семь лет отбывает ссылку молодой писатель Михаил Салтыков-Щедрин, и она сразу же принялась искать возможности для его помилования. Ее рвение передалось и генералу Ланскому, который попытался использовать все свое влияние, чтобы вернуть «вольнодумца» в столицу. Не то чтобы Петр Петрович сочувствовал всем этим любителям покритиковать власть, но Наталье Салтыков-Щедрин напоминал ее первого мужа, в молодости тоже два раза отбывавшего ссылки, а Ланской был готов на что угодно, лишь бы сделать приятное своей любимой жене.

— Спасибо! — прошептала Наталья. — Я тебе очень благодарна, ты даже не представляешь как!

— Не за что, дорогая, не за что, — вздохнул Петр Ланской и заставил себя улыбнуться.

Благодарность была единственным чувством, которое он мог вызвать у супруги. Любить она все равно продолжала Александра Пушкина — Ланской не сомневался в этом, хотя она ни разу ни словом даже не намекнула на свои чувства к погибшему первому мужу. Но Петру не надо было намеков, чтобы это понять, — он слишком сильно любил ее сам.

Глава XXIII

Этот древний замок с крышей из фиолетовой черепицы внешне почти не изменился за более чем два с половиной века своего существования. По-прежнему каждое утро распахивались тяжелые ставни на окнах, по вечерам за розовыми занавесками начинали светиться неяркие огоньки свечей, а вокруг дома шумели на ветру вековые деревья. Замок, казалось, не старел и не ветшал, из года в год сохраняя свой гордый торжественный вид, какой и положено иметь старинному родовому гнезду.

Но внутри все выглядело немного иначе. Замок медленно, но неумолимо старел, и даже переделка и обновление его стен и лестниц, проведенные в недалеком прошлом одним из прежних хозяев, не могли остановить это старение. Паркет на полу и ступеньки с каждым годом все громче скрипели при каждом шаге его обитателей, двери вторили им еще более неприятным скрипом и закрывались недостаточно плотно, в коврах и портьерах тайно жила моль, которую не удавалось вывести никакими средствами… Правда, молодые дети хозяина замка редко обращали внимание на такие мелочи. А вот старый хозяин, с каждым годом все медленнее ходивший по родным коридорам и лестницам, в последнее время все чаще прислушивался к скрипу паркета и недовольно морщился, заметив пятна сырости на стенах.

Скривился Жорж Шарль и теперь, по дороге в столовую, когда бросил привычный взгляд на висящие на стене портреты предков, и с досадой заметил, что и их лица на холстах, и золоченые рамы сильно потемнели. А ведь еще недавно, кажется всего полгода назад, он так же любовался знаменитыми представителями своего рода, и они прекрасно выглядели! Если и дальше так пойдет, то через несколько лет на картинах вообще ничего нельзя будет различить! Видимо, придется искать мастеров, которые могли бы отреставрировать портреты, и сказать слугам, чтобы почистили рамы… Хотя, может быть, это просто в коридоре слишком темно, и ему только кажется, что портреты не в порядке? Или он стал хуже видеть?

Старик поднес свечу поближе к одному из портретов и долго рассматривал покрытое чуть заметными трещинками лицо одного из своих прадедов. Изменилось оно или нет, всегда было таким темным или раньше краски на холсте были ярче, а контуры — четче? Не поймешь… Надо будет велеть слугам вынести картины в гостиную и посмотреть на них при дневном свете… Жорж Шарль Дантес глубоко вздохнул, закашлялся и еще более недовольно поморщился. Также надо будет обязательно приказать вытереть в коридоре пыль — везде, в каждом уголке и за каждой картиной! И тщательно выбить все ковры и гобелены, а то в замке уже дышать нечем! Но в данный момент никого из слуг рядом не было, и хозяин, махнув рукой на картины и ковры, двинулся дальше по коридору. Распоряжения об уборке он отдаст завтра, а теперь время обеда, пора начинать.

В столовой уже сидели обе его старшие дочери, Берта и Матильда, и их мужья, недавно приехавшие к нему погостить, сын Луи-Жозеф и сестра Адель. Все шестеро замерли за столом неподвижно, скрестив руки на коленях, каждый на своем месте. Дочери, как послышалось хозяину замка, о чем-то тихо разговаривали, когда он входил в столовую, но, увидев отца, мгновенно замолчали. Вместе с мужьями, братом и тетей они почтительно поздоровались с остановившимся на пороге главой семейства. Тот в ответ удовлетворенно улыбнулся: все собравшиеся в столовой, как всегда, вели себя подобающим образом, Адель хорошо воспитала его старших дочек и сына, а он сумел найти девушкам подобающие партии! Жаль только, что с третьей дочерью у Адели вышла огромная неудача. Вот и к обеду младшая опять опаздывает, хотя ведь знает, как он, ее отец, относится к такому поведению…