И Наталья не знала, что на это ответить. В одной из соседних комнат спали четверо ее детей, два сына и две дочери, и, быть может, скоро выяснится, что у них будет еще один брат или сестра. Еще в одной комнате не менее крепко спал ее муж, самый известный в России поэт, который скоро станет еще и самым известным историографом и который не раз говорил, что она очень помогает ему творить, вдохновляет его. Но в глазах всех остальных людей, даже для родных сестер, она остается бесполезной пустышкой, у которой есть только одно достоинство — красота. И даже это, как она только что узнала на балу, теперь считается не достоинством, а пороком, способным испортить жизнь ее близким.

Пушкина резко взмахнула рукой, ударив по хрустальным пробкам свинцовых флакончиков, и они с тихим звяканьем рассыпались на трюмо горстью мелких, похожих на льдинки, серебристых осколков.

Глава XVIII

К вечеру в Петербурге похолодало еще сильнее. На оконных стеклах появились крошечные звездочки из инея, которые постепенно росли, увеличиваясь в размерах и превращаясь в диковинные ледяные цветы. Пушкин время от времени бросал взгляд на окно и каждый раз замечал, что эти цветы становятся еще больше и пышнее. Свет горевшего неподалеку газового фонаря отражался в них, и цветы переливались множеством мелких серебристых искорок. А когда совсем стемнело и близорукая Наталья попросила хозяина дома князя Вяземского зажечь свечи, в ледяных узорах замелькали еще и теплые золотистые огоньки. Это было очень красиво, и у Александра даже промелькнула мысль о том, чтобы описать такие морозные узоры в каком-нибудь стихотворении. «Может, еще и опишу… Потом, когда-нибудь…» — решил он, в очередной раз покосившись на заледеневшее стекло.

В первый момент, когда Наталья передала Александру приглашение князя Вяземского и он узнал, что ее сестра с новоиспеченным мужем тоже будут там, поэт решил отказаться от визита. Однако потом передумал. Нечего отказывать себе в удовольствии посетить друзей из-за всякого мерзавца! Тем более что этому конкретному мерзавцу уже совсем недолго осталось ходить в гости и развлекаться… И Пушкин спокойно объявил Наталье, что они пойдут к Вяземским вместе с Екатериной и ее мужем.

Таша тогда очень обрадовалась. Она и сейчас сидела рядом с сестрой и выглядела такой счастливой и спокойной, как в первые годы их супружеской жизни. Пушкин смотрел на нее и с грустью думал, что кое в чем его жена так и осталась наивной, не разбирающейся в людях девочкой. Она думала, что Александр и Жорж помирились и что теперь в их семье наступит наконец спокойствие. Ее старшая сестра тоже улыбалась, и взгляд ее был мечтательным, как у впервые вышедшей в свет юной девушки. Как и Наталья, она тоже поверила, что ссоры закончились, и верила в это столь же крепко, как и в то, что ее новоиспеченный муж питает к ней хоть какие-то нежные чувства. «Глупая…» — подумал Пушкин, глядя на свояченицу с сочувствием. Раньше она вызывала у него раздражение, но теперь он испытывал к ней только жалость — и от того, что она действительно была очень наивна, и от того, что ее иллюзиям предстояло совсем скоро развеяться, а спокойная жизнь, которой она так радовалась, должна была в ближайшие дни закончиться навсегда.

Довольными, хотя и немного смущенными выглядели и хозяева дома. Петр Вяземский, поддерживая беседу, обращался то к Александру, то к Жоржу, поворачиваясь к каждому из них, и ни разу не завел разговор, касающийся сразу всех его гостей. А супруга Вяземского и вовсе почти все время молчала, лишь изредка предлагая гостям выпить еще по чашке чаю. Александр рассеянно кивал ей и так же рассеянно прихлебывал горячий напиток, обжигаясь и почти не чувствуя вкуса.

Общей беседы за столом так и не получилось. В конце концов Наталья и Екатерина завели интересный только женщинам разговор — начали пересказывать друг другу последние петербургские сплетни, а Вера Вяземская, обрадованная, что ей не надо больше играть главную роль, уселась рядом с ними и молча слушала их рассказы. Александр остался в компании своего свояка и, видя, что ему никак не удастся избежать разговора с ним, медленно поднялся из-за стола, сделав вид, что о чем-то глубоко задумался. С таким отрешенным выражением лица он подошел к заледеневшему окну и стал разглядывать ставшие еще более сложными и красивыми морозные узоры. Маленькие ледяные звездочки разрослись и превратились в огромные цветы, частично уже соприкоснувшиеся друг с другом лепестками. Между ними чуть ли не на глазах росли ледяные листья — длинные, слегка изогнутые, с острыми, как у кинжалов, кончиками. Чистого пространства на стекле почти не осталось. Были лишь отдельные темные кусочки, которые скоро тоже должны были скрыться под слоем искрящегося узорчатого льда.

Кто-то подошел к Александру сзади и остановился рядом с ним. Он напрягся, не зная, что сказать, если с ним вдруг захотел о чем-то поговорить Дантес. Однако человек за его спиной тихо кашлянул, и Пушкин узнал по голосу Вяземского.

— У тебя что-то случилось? Ты опять поссорился со своими?.. — осторожно спросил он Александра, незаметно кивая на сидящую за столом Екатерину и вновь подсевшего к ней Жоржа.

— Почему ты так решил? — ушел от ответа Пушкин.

— Не знаю, конечно… — неуверенно пожал плечами Вяземский. — Но ты весь вечер мрачный, молчишь все время, а они — болтают и улыбаются…

— Ничего, пусть пока улыбаются, — усмехнулся Александр, покосившись на свояченицу, потом перевел взгляд на ее мужа и, чуть помедлив, добавил: — Пусть он пока веселится. Он же еще не знает, что его ждет дома.

Вяземский уставился на него непонимающим взглядом и собрался было спросить, что гость имеет в виду, но Пушкин снова отвернулся к окну и стал еще внимательнее рассматривать узоры, всем своим видом показывая, что ему не хочется продолжать разговор. Петр, решив не настаивать, пожал плечами и вернулся к жене и остальным гостям. Александр остался стоять у окна, теперь пытаясь разглядеть улицу и дом, расположенный напротив. Теперь это было совсем сложно: стекло окончательно затянулось толстым слоем льда, сквозь который лишь с трудом просвечивали лучи уличного фонаря. Но Пушкин продолжал смотреть на эти мутные, слабо светящиеся пятна, словно пытался разглядеть сквозь лед и фонари, и вообще всю улицу.

Так он простоял у окна почти четверть часа. Уже пора было прощаться с Вяземскими и возвращаться домой, но Александр все медлил. Сейчас, пока они с Натальей и ее сестра с мужем были в гостях, все шло мирно и спокойно. Приезд домой означал конец этой приятной жизни. И хотя Пушкин в последние дни стремился именно к этому, теперь ему больше всего на свете хотелось еще некоторое время пожить обычной тихой жизнью, так, словно ничего не случилось и не должно было случиться в самое ближайшее время. Хотелось оттянуть все плохое еще хотя бы на несколько минут. И поскольку голоса жены, ее родственников и хозяев дома за его спиной по-прежнему звучали весело и непринужденно, Александр позволил себе еще чуть-чуть задержаться у ледяного окна. Не стоило прерывать их приятную беседу раньше времени.

Пушкин старался не прислушиваться к тому, о чем они говорили. Его это не интересовало, ему хотелось думать о своем, но Вяземские и их гости сидели не слишком далеко от окна, возле которого он стоял, и до него время от времени долетали отдельные слова и обрывки фраз. Александр попытался еще сильнее отрешиться от действительности, сосредоточиться на мутных пятнах света за окном, и на некоторое время ему это удалось: голоса за спиной слились в слабый неразборчивый шум. Но вскоре на смену этим голосам пришли другие, отчетливо зазвучавшие у него в памяти. Громче всех был резкий, словно бы лающий бас Александра Бенкендорфа: