Пушкин даже немного придержал лошадь, чтобы оглядеться по сторонам и полюбоваться разукрашенными в разные осенние оттенки деревьями. В том месте, где он ехал, они росли не очень часто, и между ними виднелся широкий луг, похожий на сшитое из разных лоскутов покрывало — где-то зеленое, где-то золотисто-рыжее. А за лугом опять росли деревья. Алые и лимонно-желтые, малиновые и палевые, изумрудные и шоколадные… Глядя на них, Александр вдруг понял, что больше не жалеет о своей «ссылке» в Болдино. Здесь у него было почти все, что он любил. Осенние красоты вокруг, только что написанные новые произведения и планы следующих стихотворных вещиц дома, счастье с любимой женщиной впереди. Стало даже немного жаль, что скоро придется уехать из имения.

Но терять время Пушкину все равно не хотелось, и он снова пришпорил лошадь. Вновь замелькали справа и слева яркие разноцветные пятна, вновь засвистел в ушах ветер. А потом вдруг впереди на дороге появилось несколько человеческих фигур. Две из них тоже сидели верхом, еще две или три шли пешком, ведя коней рядом с собой, и вся эта компания медленно двигалась навстречу Александру. «И кого это занесло в нашу глушь, уж не к нам ли в имение они едут?» — с любопытством подумал всадник, но в глубине души у него шевельнулось неприятное предчувствие. Он уже догадывался, что эти люди — не гости и не случайно встреченные им на дороге путники.

Подскакав поближе к ним, Александр разглядел военную форму, а остановившись рядом и всмотревшись в их хмурые лица, забеспокоился по-настоящему.

— Доброго здравия! — обратился к нему один из всадников.

Пушкин торопливо кивнул, страстно желая про себя, чтобы эти люди все-таки оказались на тракте по какому-нибудь своему, не имеющему к нему отношения делу. Однако следующая обращенная к нему фраза незнакомцев отняла у него последнюю надежду на это.

— Дороги в город перекрыты, в стране эпидемия холеры, — сообщил ему один из шедших пешком военных. — Если вы хотите ехать дальше, вам придется сперва выждать на станции карантин.

Пушкин ответил не сразу. Мысленно он все еще несся вперед, к станции. Осознать, что теперь ему не надо спешить, потому что письма все равно отправятся в Петербург не раньше чем через месяц, молодому человеку удалось лишь спустя пару минут. Еще через минуту или две он наконец понял, что встреча с Натальей и долгожданная свадьба опять откладываются на неопределенное время. А потом все эти разозлившие его мысли вытеснила другая, пугающая: в столице бушует смертельная болезнь, и Наталья находится в страшной опасности.

На его расспросы солдаты отвечали скупо и неохотно. Они сами мало что знали и говорили лишь о том, что им приказано предупреждать всех об эпидемии и карантине и не пускать желающих ехать в столицу. Пушкин быстро понял, что ничего от них не добьется, и развернул лошадь назад. Отправлять Гончаровым письмо с радостными вестями теперь было глупо и бесполезно.

Обратная дорога в имение заняла у него еще меньше времени. Александр то и дело подгонял лошадь и уже не смотрел по сторонам. Любимые краски осени для него больше не существовали.

Глава XI

Осень по-прежнему сияла самыми пестрыми, кричащими красками. Зеленого цвета с каждым днем становилось все меньше, зато алого, вишневого и солнечно-желтого — все больше. При других обстоятельствах Александр, без сомнения, заметил бы, что в этот раз осенние оттенки были особенно чистыми и яркими и такого буйства красок он еще никогда не видел. Но теперь молодой человек вообще не видел ни пейзажа за окном, ни того, что происходило рядом. Для него мир вокруг был окрашен только в самые мрачные, черные и грязно-серые цвета. И точно таким же — даже еще мрачнее! — был мир прошлого, в который он погружался, когда садился писать.

В том мире люди умирали от чумы, каждый день теряли своих близких — детей, братьев и сестер, родителей, любимых женщин. Видели смерть постоянно и ждали ее, даже те, кому пока везло и у кого вся семья была еще жива, знали, что радоваться этому счастью им осталось недолго. А те, кто во время прихода страшной болезни оказался в разлуке с родными, мучились каждую минуту от неизвестности: живы ли их любимые, увидят ли они их когда-нибудь? Правда, среди всех этих несчастных находились и те, кто отгонял страшные мысли и пытался веселиться, несмотря ни на что.

А в реальной жизни Александра все было еще хуже. Он не видел, как люди болели и умирали, но знал, что это происходит совсем рядом, и его живое воображение могло представить это так же ясно, как если бы смерти случались у него на глазах. Он был один в отрезанном от всего мира имении, и все близкие ему люди были страшно далеко от него. Он не получал никаких известий ни от родителей, ни от сестры, ни от друзей. Он не имел вестей от Наташи. Каждого из дорогих ему людей, возможно, уже не было на свете, каждый из них мог доживать свои последние часы или минуты. Люди же, окружавшие его в Болдине, не только не могли утешить поэта, а, наоборот, делали его еще несчастнее. Александр наконец разыскал Ольгу Калашникову, и она отвела его на деревенское кладбище, где был похоронен их сын Павлик, проживший на свете меньше года. Пушкин долго стоял перед крошечным могильным холмиком, на котором уже завяли посаженные Ольгой и ее матерью Василисой цветы, пытался представить, каким этот несчастный малыш был при жизни, подыскивал слова, которыми еще раз попросил бы у бывшей подруги прощения… А Ольга внезапно спросила у него, не собирался ли он, после того как женится, увеличить выплаты, которые он делал ее отцу с тех пор, как у них родился ребенок.

Отвлечься от страха и тоски Александр мог теперь только на поэму, которую писал — и в которой происходили почти такие же события. Хотя писать о старинном городе, охваченном чумой, было в чем-то проще, чем думать о собственной стране, в которой бушевала холера. Там, на исписанной неровным быстрым почерком бумаге, умирали чужие ему, незнакомые люди, в настоящем мире умирали свои.

Время от времени Пушкину удавалось успокоиться и убедить себя, что с Натальей и всеми остальными его близкими не должно случиться ничего плохого. Мать Наташи — мудрая и осторожная женщина, конечно же, она не могла не увезти всю свою семью как можно дальше от Москвы после самых первых слухов об эпидемии. Наверняка все Гончаровы тут же в спешном порядке уехали в Полотняный завод или в еще какое-нибудь из своих имений и уже давно живут там в полной безопасности. Именно поэтому, уверял себя Александр, от них так долго нет ответа на его письма. Они, скорее всего, их даже не получили из-за длительных карантинов на каждой станции. А если и получили, то совсем недавно, и только-только успели ответить на них, так что теперь их ответы будут так же долго добираться до Болдина. Тем более что писем не было не только от них, но и от сестры Ольги Павлищевой, и от друзей, живущих в Петербурге и Москве, значит, почту перевозили очень медленно везде, по всей стране. Надо было просто набраться терпения и ждать. Рано или поздно он получит весточку от каждого из близких людей. Пусть даже ждать придется еще несколько недель или месяцев! Зато потом он, может быть, получит все письма сразу.

Но этой готовности верить в лучшее и ждать обычно хватало на полдня, а потом Александр снова начинал представлять себе разные картины происходящего с Наташей — одну страшнее другой. Тогда он пытался с головой погрузиться в пьесу о чуме, некоторое время описывал другие ужасные картины и изводил себя страхом еще сильнее.

Был у Александра еще один способ на время забыть о страхе. Он писал письма Гончаровой-старшей, сестре и другим родным, в которых раз за разом сообщал одно и то же: у него все хорошо, ни сам он, ни жители имения не болеют, и он очень надеется, что и адресатов его писем беда обошла стороной. Это помогало отвлечься лучше, чем описание средневековой чумы, — ведь он писал о хорошем и верил в то, о чем пишет. Плохо было лишь то, что письмо, рано или поздно, нужно было заканчивать, и после этого надежды на лучшее быстро сменялись все той же непрекращающейся щемящей тревогой.