«Чего только о себе не узнаешь, я, оказывается, — знаменитый и замечательный! — посмеивался Пушкин про себя, попивая вино и отмахиваясь газетой от пытавшейся сесть на лежащую перед ним гроздь спелого черного винограда муху. — Теперь точно придется задержаться здесь на несколько дней. Надо же узнать, что еще обо мне напишут!»

Ему подали горячие лепешки, сыр и кудрявый изумрудно-лиловый пучок зелени, и проголодавшийся Александр отложил «Тифлисские ведомости» в сторону. Еда оказалась такой свежей и вкусной, что он решил и дальше приходить в этот духан, покупая предварительно газету и изучая ее за бокалом вина. Такое времяпрепровождение обещало быть очень приятным.

Через несколько дней Пушкин убедился, что не ошибся: жизнь в Тифлисе и правда приносила ему сплошные удовольствия. Жаркое время он проводил в гостиничном номере, а утром и вечером гулял по городу, наслаждаясь красивыми видами и сочиняя новые стихи. Завтракал и ужинал он в разных духанах и трактирах, но каждый раз неизменной «приправой» к заказанной им еде были местные газеты, в которых регулярно сообщались подробности его пребывания в Грузии. Александр читал заметки о себе со смехом и шутками, уверял трактирщиков, что журналисты безбожно преувеличивают важность его персоны, но в глубине души не мог не признаться себе, что такая слава ему нравилась. Правда, когда в одной из заметок он был совершенно серьезно назван гением, Пушкин долго не мог отделаться от чувства неловкости. Он даже обрадовался, когда в последующие дни рассказы о нем в «Тифлисских ведомостях» прекратились, и надеялся, что хроникеры нашли наконец другую интересную тему. Однако спустя еще несколько дней газета внезапно сообщила о его приближающемся тридцатилетием юбилее — в таких же выражениях, какими принято было описывать крупные праздники.

— Тоже мне, великое событие! — фыркнул будущий юбиляр. — Ладно бы еще, мне сто лет исполнялось, тогда действительно был бы повод всем об этом рассказать…

Как-то особо отмечать день рождения поэт не собирался, но теперь ему стало любопытно, что газета напишет об этом «великом событии», когда оно наступит. Вечером 26 мая он, как обычно, купил «Тифлисские ведомости» у уличного мальчишки-продавца и отправился в тот первый, особенно полюбившийся ему духан ужинать. Переступив порог, Александр начал высматривать свободное место и с неудовольствием обнаружил, что все столы уже заняты. Раздосадовано хмыкнув — с чего вдруг в этом почти всегда полупустом заведении такой аншлаг? — он собрался пойти в другой трактир, но внезапно понял, что нагло занявшие все столы многочисленные посетители уставились на него с любопытством.

— Он это. Точно он, — негромко сказал кто-то из сидящих возле двери.

И мгновенно весь мир вокруг Александра Пушкина изменился. Тишина взорвалась приветственными криками, смехом и грохотом отодвигаемых стульев, прямо над ухом у юбиляра выстрелила бутылка шампанского, а сам он вдруг почувствовал, что взлетает в воздух. Несколько пар рук подхватили его и подбросили — к счастью, не очень высоко, и до низкого потолка духана знаменитый поэт не достал.

— Эй, осторожнее! — крикнул он своим поклонникам, но те не слушали. Подбрасывать юбиляра они больше не стали, но и ставить его на ноги не спешили. Кто-то крикнул: «Кресло ему!» — и Александра усадили на стул с мягким сиденьем, который затем снова подняли повыше и вынесли из духана на улицу, едва не ударив виновника праздника головой о дверной проем.

— Тащите сюда столы! Все равно там все не поместимся! — громко командовали посетители духана. На хозяина и его помощников, явно не ожидавших ничего подобного, они почти не обращали внимания. Столы с расставленными на них тарелками и бутылками стали выносить на площадь перед духаном, за ними последовали стулья, а потом — корзины с лавашом, блюда с фруктами и еще множество самых разных бутылок. Но садиться за столы гости не спешили. Четверо из них, подняв стул, на котором сидел, вцепившись руками в сиденье, юбиляр, принялись носить его по площади туда и обратно, а все остальные, столпившись вокруг, наблюдали за этим, все громче выкрикивая поздравления. Кто-то цитировал его стихи, кто-то — «Евгения Онегина», а еще один голос, перекрикивая всех, зачитывал самые неприличные из эпиграмм Пушкина.

Александр сидел на стуле с веселой улыбкой, но никто из его восторженных почитателей не знал, каких усилий ему стоит сохранять столь безмятежное выражение лица. На самом деле он все крепче вцеплялся в свои стул, уверенный, что не в меру ретивые почитатели вот-вот уронят его на землю, и с трудом скрывал напряжение. Впрочем, если бы его в тот момент спросили, нравится ли ему этот нежданный праздник, он бы искренне ответил, что это один из самых счастливых дней в его жизни.

— Пушкин! — вопили вокруг него десятки восхищенных голосов. — Пушкин!!! Наш гений! С днем рождения! Ура!!!

Глава VI

Лошадь фыркала, всхрапывала и дергала ушами, всеми силами пытаясь показать своему всаднику, что она совсем не хочет лезть в холодную глубокую реку с быстрым течением. Еще немного, и она могла окончательно перестать его слушаться, а то и попыталась бы сбросить неудобного седока на землю. Однако оседлавший ее мужчина так же сильно стремился на противоположный берег реки, и в конце концов борьба двух упрямцев завершилась в его пользу. Лошадь, обиженно опустив голову, спустилась к самой воде, помедлила еще несколько секунд и, вздрагивая, двинулась вперед. На приближающийся берег она старалась не смотреть. Звериное чутье подсказывало ей, что там могут ждать самые страшные опасности.

Зато направлявший ее вперед Александр Пушкин именно по этой причине стремился на другую сторону реки. Там была чужая земля, не принадлежащая России, и он уже давно, с первых же дней, как выехал из Тифлиса, представлял себе, как в первый раз в своей жизни окажется в другой стране. Да что там, он вообще с детства мечтал о том, чтобы побывать где-нибудь еще, кроме России! Все равно где — может, в Европе, а может, в Африке, на родине прадеда, в Эфиопии… Чужие страны представлялись ему чем-то крайне необычным, резко отличающимся от родного края, и желание пересечь его границу росло с каждым годом. А после того как ему не позволили съездить во Францию и в другие европейские страны, а потом и в Китай, это желание разгорелось в полную силу. И вот теперь оно должно вот-вот сбыться. Чужая земля приближалась к Александру с каждым шагом его испуганной лошади, переходившей вброд быструю ледяную реку. Он достиг своей цели! Ему стало казаться, что и на Кавказ он изначально поехал именно ради того, чтобы пересечь границу — нарушить запрет и исполнить свою давнюю мечту, а обида на Гончаровых и желание повидаться с братом были только предлогом.

Видя, что берег совсем близко, лошадь ускорила шаг. Поднятые ею брызги попали Александру в лицо, но он почти не обратил на это внимания. Его взгляд был прикован к месту, куда он вот-вот выедет. Берег Турции, чужая страна, куда Пушкин так стремился, пока выглядел более чем обыкновенно. Пожалуй, следовало признать, что он вообще ничем не отличался от берега, оставленного Александром позади. Такие же мокрые камни в пушистой белой пене у кромки воды, такой же мокрый песок и вытоптанная трава чуть в стороне от реки, такая же буйная южная зелень почти до самого горизонта. Даже большинство ближайших построек, силуэты которых четко выделялись на ясном бирюзовом небе, издали были похожи на обыкновенные деревенские хижины, которые Пушкин много раз видел в России.

— А ты что же, ожидал, что перейдешь границу и попадешь в сказочное царство? — насмешливо прошептал Александр, выбираясь на берег и отъезжая подальше от реки. И все же обычность окружающего его пейзажа заставила поэта разочарованно поморщиться. Может, он и не ждал от чужой страны ничего сказочного, но того, что было теперь у него перед глазами, он ожидал еще меньше.