— Молчать! — прикрикнул на него всадник. — Еще ты меня будешь учить, что мне делать!

Ехать через лес оказалось намного неудобнее, чем ожидал Пушкин. Тропинка поначалу была достаточно широкой, но ветки деревьев нависали над ней так низко, что ему все время приходилось пригибаться. Несколько раз не удалось избежать «пощечин» от колючих елок, и он раздраженно выругался. Еще чаще на него капала вода с мокрых после недавнего дождя веток, но на это Александр почти не обращал внимания. Надо было поторапливаться — он не ожидал, что будет продвигаться по лесу так медленно, и теперь боялся, как бы не пришлось провести в пути не только весь день, но и всю ночь.

Около часа он ехал, злясь на ветки, холод, холеру, строптивого коня и заодно на весь мир. Потом тропинка стала загибаться совсем не в ту сторону, куда Александру было нужно, и ему пришлось слезть с коня и вести его за собой напрямик через заросли. Неожиданно в лесу сделалось светлее, и, взглянув вверх, Пушкин обнаружил, что тучи немного рассеялись и между ними просвечивает солнце. Его бледные, уже совсем не греющие лучи осветили чудом уцелевший на одной из веток красный осиновый листок, мелко дрожащий на ветру. Он был совсем крошечным и беззащитным, но в то же время так ярко выделялся среди голых черных веток, что вызывал у любующегося им человека что-то вроде уважения. «Это же мой портрет! — усмехнулся Александр про себя. — Я сам — такой же. Одинокий, среди всяких страхов и опасностей, того и гляди — пропаду… Ну да это мы еще посмотрим!»

Он двинулся дальше, прибавив шагу и резко дергая за узду упирающегося коня. Все терзавшие его мрачные мысли улетучились, он снова стал бодрым и готовым бороться с любыми препятствиями, мешающими ему идти к своей цели. Точно такое же чувство владело Александром, когда он ехал на Кавказ или когда выходил к барьеру. Это было предчувствие опасности, которое вызывало не страх, а желание преодолеть ее, победить и вернуться из рискованного похода живым. Сильнее и ярче этого чувства было только вдохновение и еще любовь. Пушкин успел подзабыть его, скучая в Болдине, зато теперь упивался им с особым наслаждением. Он шел навстречу страшной болезни, он рисковал ради любимой женщины, он готов был бороться за то, чтобы увидеться с ней, с целыми отрядами перекрывших дороги военных — и это было замечательно! «Надо будет приписать к пьесе о чуме пару строк об опасности, о том, что преодолевать ее — радость. В самом начале, может быть, вставить?» — задумался Александр, продираясь через очередные заслоняющие тропинку колючие ветки.

Удовольствие от риска и воспоминания о незаконченной трагедии придали ему сил и решимости, и он с легкостью пробрался через заросли на более открытое место, протащив за собой уже смирившегося со своей невеселой участью коня. Дальше они зашагали еще быстрее. Радуясь, что ему не надо больше раздвигать надоевшие ветки и он может выпрямиться во весь свой невеликий рост, Пушкин опять стал обращать внимание на пейзаж вокруг и заметил, что справа лес становится все светлее. Присмотревшись, он понял, что находится совсем близко от дороги, и заспешил к ней. Станция, по его расчетам, должна была остаться позади, и теперь можно было какое-то время скакать вперед, не рискуя встретить карантинный кордон.

Вскоре конь Александра, страшно довольный тем, что его наконец вывели из зарослей, галопом помчался к следующей станции. Дорога по-прежнему была пустынной, и Пушкин был почти уверен, что сможет обогнуть остальные заставы так же успешно, как и первую. С этой уверенностью он проехал еще полчаса, а потом далеко впереди на дороге показалось несколько движущихся черных точек, которые могли быть только конными всадниками. Он придержал коня и стал оглядываться по сторонам, ища, где бы скрыться от них, но лес по обеим сторонам дороги закончился, сменившись широким, уходящим почти к самому горизонту лугом, на котором лишь кое-где росли редкие деревца. Спрятаться от стражников было решительно негде. Правда, оставалась надежда, что это были вовсе не стражники, а просто путники, едущие куда-то по своим делам, поэтому Александр продолжил скакать вперед.

Незнакомцы тоже ехали ему навстречу довольно быстро, и расстояние между ними и Пушкиным сокращалось с каждой секундой. Их было пятеро, и все они, глядя на него, по очереди прикладывали ладони ко лбу. Скачущий к ним всадник явно интересовал эту группу, а это значило, что, скорее всего, они едут по дороге не просто так. Вскоре самые худшие опасения Александра подтвердились: на незнакомцах была форма, и, разглядев его получше, они остановились, заняв всю дорогу и не давая одинокому путнику проехать.

Разговор с ними был недолгим. Пушкину вежливо, но очень твердо предложили либо вернуться домой, либо провести месяц в карантине, и ему пришлось ехать обратно. Имение, ставшее для него теперь местом очередной ссылки, приближалось с каждой минутой, и Александр, чтобы немного подсластить горечь поражения, убеждал себя: «Ничего, сейчас не получилось — но завтра я еще раз попробую! Выеду поздно вечером, когда уже стемнеет, — никакой патруль, даже самый добросовестный, не будет в такое время проверять дороги! Или лучше рано утром, до рассвета выехать, чтобы даже самые рьяные стражники точно уснули? Да, конечно же, лучше утром!»

Почти поверив, что следующий побег в Москву ему точно удастся, молодой человек немного успокоился и даже смог отвлечься от планов покинуть Болдино. Мысли его перекинулись на почти завершенную трагедию о чуме, и он решил, что попытается дописать ее вечером. А если удастся сделать это быстро, пора подумать и о следующем произведении… Эта мысль завладела всем вниманием Пушкина, и, если бы не стремившийся домой конь, хорошо знающий дорогу, он вполне мог бы свернуть не туда и заблудиться. Александр пытался придумать сюжет для очередной трагедии, но внезапно понял, что писать о горе и ужасах ему совершенно не хочется. Новое печальное произведение означало бы новые страхи в реальной жизни, а их у Пушкина и без того было предостаточно. «Ну а если попробовать написать что-нибудь легкое, со счастливым концом? — раздумывал он, и с каждой минутой эта идея нравилась ему все больше. — Какую-нибудь простенькую историю о влюбленных, которые сперва не могли быть вместе, но потом воссоединились. Или о человеке, который был в смертельной опасности, но остался в живых. Что-нибудь в таком духе — доброе, умильное…»

Пушкин не был уверен, что ему удастся сочинить что-то настолько необычное для него, но, въезжая во двор своего имения, твердо решил попробовать. А если не сумеет передать счастье своих героев в стихах, то можно будет описать его в прозе. Эту мысль он тоже счел очень любопытной и заслуживающей внимания. Будет даже забавно, если он на время отойдет от поэтического жанра! Почему бы и нет?

Глава XII

Прошло уже больше месяца с тех пор, как Пушкин вернулся в Москву, но ее улицы и площади все еще казались ему какими-то новыми, в чем-то неуловимо изменившимися. Он долго пытался понять, в чем причина этого странного ощущения, но в конце концов сдался. Ему уже случалось возвращаться в Москву и Петербург после гораздо более длительного отсутствия, но тогда знакомые города не выглядели иными. Они просто оказывались слегка подзабытыми, и, гуляя по своим любимым кварталам, Александр узнавал их заново, вспоминая выветрившиеся из памяти подробности. Теперь же все было совсем иначе. Центр Москвы был именно новым, другим… Каждый дом, в котором Пушкин много раз бывал, он как будто видел впервые в жизни, каждое дерево, скамейка, фонарный столб словно бы когда-то исчезли со своих мест, а потом были созданы там же заново.

От воевавших на Кавказе друзей Александр несколько раз слышал, что именно так им виделись родные места, когда они приезжали туда в отпуск, побывав в нескольких боях. Это Пушкину было понятно. Ведь каждый из них мог погибнуть и знал это, каждый на войне думал о том, что больше никогда не увидит свои покинутые имения. Для них родные места и в самом деле умерли, а потом заново появились на свет. Но когда Александр приехал в Петербург с места военных действий, где ему довелось побывать в одной атаке, он ничего похожего не заметил! А в Болдине и вовсе не был в опасности и не собирался погибать! Он даже не особо рисковал заразиться холерой, сидя в поместье, и уж точно не боялся в те месяцы за себя. Самое страшное, что могло с ним случиться, — это арест за попытку проехать в Москву, не соблюдая карантина. Но и этого Пушкин умудрился счастливо избежать. Три раза у него почти получилось удрать из Болдина, три раза его останавливали солдаты на полпути к Москве, но после этого всего лишь отправляли обратно. Грозились, правда, что в следующий раз, если Пушкина поймают на дороге, его желание сбудется — он отправится в Москву, но под конвоем, и там будет препровожден в участок. Однако угрозу свою никто из охранников так и не выполнил. Хотя, если бы эпидемия холеры не пошла на убыль и дороги бы не открыли, Александр обязательно предоставил бы солдатам такую возможность и в четвертый раз. Но ему — или охранникам? — повезло. Поэт смог вырваться в Москву совершенно законным путем, а приехав туда — сразу же выяснил, что семья Гончаровых благополучно пережила эпидемию. Никто из них не заболел, все пребывали в добром здравии — и Наташа тоже. Можно было успокоиться и готовиться к свадьбе, против которой теперь не возражала даже грозная Гончарова-старшая. Но успокоиться до конца Александру, как видно, все-таки не удалось. Хотя как знать, может, странное впечатление, которое вызывала у него Москва после возвращения, было вызвано чем-то другим?