— Ты пришла… — прохрипел Александр.

Наталья вздрогнула, услышав его голос, и молча опустилась на колени перед диваном. Только теперь Пушкин заметил, что в руках у нее было блюдце, на котором лежали небольшая горка засахаренной морошки и маленькая серебряная ложечка. Она смотрела на него и словно хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова. Александр все бы отдал, чтобы подбодрить ее, утешить, помочь ей справиться с охватившим ее испугом, но тоже не находил нужных слов для этого. Боль мешала сосредоточиться, не давала решить, с чего начать разговор.

— Ты просил… — робко начала наконец Наталья, приподняв чуть выше блюдце с морошкой.

Пушкин молча кивнул и попытался улыбнуться. В растерянных глазах жены вспыхнула радость и как будто благодарность за то, что он придумал для нее хоть какое-то дело. Она подцепила ложкой одну ягоду — на вид свежую, крупную, сочную и лишь слегка помявшуюся — и осторожно поднесла ее ко рту Александра. Вкуса ягоды он почти не различил, но она была приятно-прохладной, и от этого ему стало немного легче. Он съел еще несколько ягод и внезапно обнаружил, что расплывавшиеся у него перед глазами вещи постепенно приобрели свои обычные четкие очертания. Боль, правда, никуда не делась, но на какое-то время переносить ее стало немного легче.

Они с Натальей встретились взглядами. Какое же бледное у нее лицо! Под глазами темнели синеватые круги, вокруг губ кожа тоже приобрела голубоватый оттенок. Никогда еще Александр не видел ее такой, даже в те дни, когда она болела. Он хотел спросить, что с ней, но Наталья вдруг зажмурилась и уткнулась лицом в угол подушки. Блюдце с морошкой глухо стукнулось о ковер.

— Ну… что ты? — одними губами прошептал Александр. — Не надо…

Темные растрепавшиеся волосы Натальи были совсем рядом с его лицом. Пушкин попытался поднять руку, чтобы дотронуться до них. Первая попытка ему не удалась, но он собрался с силами и все-таки смог медленно провести ладонью по голове плачущей жены.

— Не плачь… — шептал он так тихо, что почти не слышал собственного голоса. — Все хорошо… И прости меня…

Он не знал, слышала ли Наталья его едва различимый шепот. Если и слышала, то, скорее всего, не смогла разобрать в нем отдельные слова. Но ее голова перестала трястись, и придушенные всхлипы постепенно стихли. А Александр продолжал гладить ее по голове, и терзавшая его боль снова немного успокоилась, стала не настолько сильной. Он не мог в это поверить и боялся, что боль вернется, как только жена уйдет. И поэтому все гладил и гладил ее нежные, как шелк, волосы.

Наконец Наталья оторвалась от подушки мужа и подняла голову. Ее заплаканное, опухшее лицо, ее покрасневшие глаза и прилипшие ко лбу пряди намокших волос были самым красивым зрелищем, которое Александр когда-либо видел.

— Прости… — начала было молодая женщина, но Пушкин прижал ладонь к ее губам:

— Тихо. Не надо… Это ты меня за все прости… — попросил он и, помолчав немного, добавил: — Пожалуйста, приведи ко мне детей. Я хочу с ними… повидаться…

Слово «попрощаться», которое Александр хотел произнести на самом деле, так и осталось невысказанным. Но обмануть Наталью ему, как он сразу же понял, не удалось. Ее красное от слез лицо побледнело.

— Сейчас, — прошептала она, — сейчас я их приведу… принесу всех! Подожди, пожалуйста!

Она исчезла так же бесшумно, как и появилась. Александр заметил краем глаза, что за ней выбежала и Загряжская. Владимир Даль снова оказался рядом, готовый предложить Александру любую помощь. Они переглянулись и поняли друг друга без слов. Даль приподнял его, а Вера Вяземская положила повыше его подушку. Пушкин откинулся на нее почти без сил и с нетерпением посмотрел на дверь, за которой скрылась Наталья. У него осталось совсем мало времени, а он еще должен был успеть попрощаться с детьми и с ней…

Глава XXII

Несмотря на раннее время, в доме царил густой полумрак. Лето опять выдалось пасмурное, серое, и солнечные лучи не могли проникнуть сквозь плотные низкие облака. Днем они хоть как-то освещали город, но ближе к вечеру сдавали позиции… Наталья Николаевна Ланская медленно шла по коридору второго этажа, кутаясь в теплый пуховый платок и раздумывая: чему посвятить оставшееся до ночи время. Вязанию или вышивке? Чтению или играм с детьми? А может, поучить младших шахматам? Нет, для них эта игра, пожалуй, еще слишком сложна, и вряд ли им будет интересно. Да она и сама уже, наверное, не сможет хорошо сыграть, слишком уж давно в последний раз двигала по клетчатой доске фигуры!

Проходя мимо комнаты своих младших дочерей, Наталья остановилась, приоткрыла дверь и заглянула туда. Детская была пуста — все три девочки играли в гостиной с отцом, гувернантками и кузенами. Она вошла в их небольшую, но уютную комнатку и с улыбкой посмотрела на разбросанные по кроватям и по ковру игрушки. Нарядные куклы, в пышных платьях со множеством оборок и завитыми волосами, были не такими дорогими, как у нее самой в детстве, и выглядели далеко не так опрятно. Зато девочки могли играть этими куклами, не опасаясь испортить им наряды или прически и вызвать гнев матери. Их никто никогда не упрекал в том, что им дарят дорогие игрушки, их никто не будет отчитывать за неосторожные фразы, когда они подрастут, им никто не помешает выйти замуж по любви… При мысли об этом их мать слегка улыбнулась, и ее глаза засветились тихой спокойной радостью.

Именно такой ее увидела прибежавшая в детскую десятилетняя Александра. Девочка остановилась на пороге комнаты и уставилась на Наталью удивленными глазами — она с самых ранних лет привыкла, что мать почти всегда печальна и задумчива. А теперь та смотрела на разбросанных кукол с теплой улыбкой, и лицо ее стало еще красивее, чем обычно. Это было так странно, что Азя мгновенно забыла, зачем вообще прибежала в детскую.

— Матушка… — осторожно подала голос девочка.

Наталья Николаевна чуть заметно вздрогнула, возвращаясь к реальности, и оглянулась.

— Что, милая? — подошла она к дочери. — Ты что-то хотела?

— Матушка, вы такая… красивая! — восхищенно хлопая глазами, прошептала Азя.

Наталья снова улыбнулась, но уже не так, как улыбалась минуту назад, — в глазах у нее опять появилась хорошо знакомая всем, кто ее знал, грусть. Дочь так редко видела радостное лицо матери, что каждый раз улыбка Натальи Николаевны казалась ей чудом. Но это чудо всегда было таким мимолетным и так быстро заканчивалось! Вот и в этот раз — не успела девочка полюбоваться счастливой матерью, как та снова стала мрачной и задумчивой, взгляд ее опять потух, а улыбка исчезла.

Разочарование дочери не укрылось от Натальи. Она заставила себя еще раз улыбнуться и поманила девочку в комнату.

— Ты у меня тоже очень красивая… — присев на край кресла, прошептала она, осторожно гладя Азю по завитым кудряшкам на голове.

— Правда? — Глаза девочки снова загорелись радостью и удивлением.

— Правда, — подтвердила ее мать. — И Лиза с Соней тоже красивые, — добавила она на всякий случай, решив, что юная Александра Ланская от таких похвал может слишком возгордиться. — Все вы у меня красавицы…

Впрочем, Азенька в это время и не думала об излишней гордости по поводу своей красоты. Ей просто нравилось стоять рядом с улыбающейся матерью, прижиматься к ее приятному на ощупь старому бархатному платью и слушать ее тихий ласковый голос. Но мама вдруг опять замолчала и, о чем-то задумавшись, грустно вздохнула…

— Вот только счастья красота все-таки не приносит, — прошептала она еще тише, обращаясь уже не к дочери, а куда-то в пространство. — Даже наоборот… Хотя и без нее нам, женщинам, плохо…

Это были уже совсем непонятные для маленькой Александры слова. Если красота приносит несчастье, значит, быть красивой плохо? Но тогда почему же все всегда радуются, что она и ее младшие сестры «недурны собой» и «должны вырасти красавицами»? И как вообще такое может быть, ведь всем известно, что быть хорошенькой — это счастье?! Мама как-то даже говорила об этом папе!