Я довольно глупо хлопал ресницами, пытаясь переварить новую информацию.

Вот же решение, которое все это время было прямо передо мной! Лени, тебя послало мне само провидение!

Она уже тащила меня дальше, но я надежно зафиксировал в памяти темный угол проходной комнаты, где за тяжелой тканью находился вход в коридор. Главное узнать, не заложили ли его кирпичом? Если прохода больше нет, то моя идея обречена на провал. Тогда придется действовать по старому плану, в котором слишком многое может пойти не так. Но вроде комната выглядела совершенно нежилой, и вход, скорее всего, до сих пор существовал.

Про тайный ход я Хелену больше не расспрашивал, дабы не вызвать лишних подозрений. Все же в ее преданности фюреру сомневаться было бы глупо, и реши она, что я злоумышляю против Адольфа, сдала бы меня без малейшего зазрения совести.

Это потом, спустя годы, она будет покаянно извиняться, как и многие другие, заверяя в том, что была одурачена, ослеплена, не знала, что происходит в действительности. Человек слаб. И требовать от нее того, что не в ее силах, глупо.

Поэтому я вновь вернул разговор в русло обсуждения грядущего фильма, предостерегая Лени от личной поездки к линии фронта. Она же мечтала все увидеть своими глазами, но из такого вояжа могла и не вернуться.

— Довольствуйтесь хрониками, — посоветовал я, — остальное снимите в декорациях. Война — опасная штука, там люди гибнут. А пуля не делает различия между солдатом и режиссером.

— Я все понимаю, Рудольф, но честный фильм — это когда передаешь свои личные эмоции и ощущения. Если я буду опираться исключительно на чужую хронику, у меня ничего не выйдет. Люди мне не поверят.

— Постарайтесь передать то, что вы чувствуете, то, о чем мечтаете. А мертвые тела павших солдат, сожженные деревни, закопанные заживо мирные жители — этого в вашем фильме точно не нужно.

Она уставилась на меня, словно увидела впервые. Я же чуть не прикусил язык, осознав, что наговорил лишнего.

Дальнейший путь до ее апартаментов прошли в молчании.

— Увидимся завтра, Рудольф, — задумчиво произнесла она на прощание.

— Спокойной ночи, Лени!

Как только ее дверь закрылась, мысли мои тут же переключились на иное, и я стремительно направился в нашу с полковником комнату.

Удастся или нет? Если ход существует и приведет меня в левое крыло, то… никакая бомба не потребуется. Я приду тихо, сделаю свое дело и так же тихо уйду обратно, и ни одна живая душа мне не помешает.

Идеальный план!

Дело оставалось за малым, раздобыть оружие и предупредить Штауффенберга. Оставлять его в неведении не стоит, он начнет нервничать, совершать ошибки. А лучше всего — взять его с собой. Тогда точно не натворит глупостей.

Полковник не спал. Он сидел злой и недовольный, а перед ним на столе лежал лист бумаги с официальными печатями.

— Что-то случилось? — спросил я, видя его состояние.

— Получил выговор за ненадлежащее усердие в деле формирования новых дивизий, — он порывисто схватил бумагу и разорвал ее в клочья. — Да если бы не я, дивизии не были бы укомплектованы и на четверть! Что они там о себе думают? Неужели нельзя было дождаться моего завтрашнего доклада? Я бы все подробно и с цифрами объяснил! Кстати, лейтенант, совещание назначено на семь тридцать, будьте готовы к этому времени. А как прошел вечер у вас?

— Замечательно, — ответил я, пристегивая ножны с клинком к поясу. — А ночь предстоит еще более интересная. Вот только мне необходимо раздобыть пистолет.

— Ну, допустим, оружие я найду, — живо заинтересовался граф, — а зачем оно вам?

Я выдержал паузу, а потом спокойным тоном сообщил:

— Планы слегка меняются. Сегодня ночью мы убьем Гитлера!

Мы вышли на дело в четыре ночи. Или утра, если угодно. В час, когда самый сон, и даже крепкий человек, привыкший работать допоздна, не выдерживает и отправляет на время свое сознание в царство Морфея.

Штауффенберг, как и обещал, раздобыл мне Р38 Вальтер, и себе такой же. Плюс — форменные клинки, а на этом все. Ни гранат, ни автоматов. Случись проблемы, рассчитывать можно только на имеющуюся пару обойм. Но я надеялся, что проблемы не произойдут. Если Лени не ошиблась, то нам предоставлялся уникальный шанс: без малейшего шума проникнуть в святая святых — покои Гитлера.

По моему совету Клаус где-то отыскал бутылку с хлороформом — таким образом я планировал усыпить Еву, чтобы не мешалась.

Бутылку я у него забрал и сунул в свой карман — еще уронит и разобьет ненароком — с одной рукой управляться трудно, хотя даже в таком виде полковник не производил впечатление калеки.

Помимо хлороформа, мы прихватили по фонарику и два газбака, в которых находились резиновые дыхательные маски со съемными фильтрами и огромными круглыми линзами — неизвестно, сколь долго ходом не пользовались, там наверняка скопились горы пыли, и чихнуть в неподходящий момент значит выдать себя.

У меня мелькнула было мысль переодеться во что-то темное, чтобы постараться слиться с ночной темнотой от случайного взора, но, поразмыслив, я отказался от этой идеи. Если вдруг наткнемся на патруль, что весьма вероятно, то скажем, что просто вышли подышать свежим воздухом. Особых подозрений это вызвать не должно, ведь вход в тайный коридор располагался достаточно далеко от левого крыла.

Портфель с бомбой я также решил с собой не брать. Ни к чему. Если все выгорит, он нам не понадобится. Если же нет… то бомба нас не спасет. На то, чтобы активировать взрывной механизм, требуется время, которого в критической ситуации у нас явно не будет.

Поэтому приходилось рассчитывать лишь на свои силы и принесенное графом оружие.

Не так уж это и мало, если рассудить.

Клаус шел молча, лицо его было сосредоточенно, но глаза блестели от возбуждения. Ни капли страха граф не выказывал. Наоборот, я видел в нем охотничий азарт и полную внутреннюю концентрацию. Он готов был умереть, но очень не хотел этого делать. Как и я.

Замок спал. От дневной суеты не осталось и следа. Над головой тускло горели немногочисленные лампочки, питаемые от дизельных генераторов, расположенных в подвале, но время от времени в старых креплениях на стенах нам встречались и зажженные факелы. От них исходил особый запах, который ни с чем не спутаешь — запах детства, костра в лесу, книг, взятых из читального зала библиотеки под честное слово до утра, — запах невероятных приключений.

Где-то впереди по коридору раздались чьи-то неспешные шаги. Судя по всему, к нам приближались несколько человек — патруль, совершающий ежечасный внутренний обход.

Я сделал знак Клаусу, и мы укрылись в одной из темных ниш. Если не заглянуть сюда случайно, то наше присутствие сложно будет заметить при столь скудном освещении.

Так и случилось, трое солдат и начальник патруля прошли мимо, не бросив даже мимолетного взгляда в нашу сторону. Я замер, стараясь не дышать. Граф тоже превратился в статую.

Когда патрульные удалились достаточно далеко, мы одновременно выдохнули. Только теперь я заметил, что по лицу Клауса стекают капли пота — хорошо держится, а то, что нервничает — это вполне нормально. Любой бы на его месте волновался.

Снаружи во внутреннем дворе и на внешнем периметре охраны было на несколько порядков больше, и организована она была весьма толково. Сквозь витражные арочные окна я видел лучи прожекторов, снующих по двору и высоким стенам. Где-то яростно лаяли собаки.

— У диверсантов нет шансов попасть в замок, — шепотом сказал Штауффенберг, как и я, выглянув в окно.

— К счастью, мы уже здесь.

И все же, если бы не случайное откровение Хелены, в левое крыло мы ни за что бы не прошли. Чем ближе к цели — тем чаще встречались патрульные группы, от которых мы пока благополучно укрывались, а у единственного, как думал Миш, входа в крыло дежурило отделение из десяти солдат, сменяемое раз в четыре часа.

Наконец, я мысленно трижды сплюнул через левое плечо, мы добрались до той проходной комнаты, о которой говорила Лени.