— Так вот почему эти внезапные усиления! Сюда в Берлин пригнали дополнительные полки. Хм… а ведь они думают, что это восстание явно не случайное. Поэтому такая секретность, что даже я не в курсе… но ведь смерть рейхсфюрера все меняет!

— Хотите знать больше? Я могу рассказать вам много интересного.

Полковник смерил меня внимательным взглядом. Я видел, что его гложет любопытство, но при этом он явно подозревал, что данный разговор — провокация, и если он сейчас согласится продолжить беседу, то попадется на крючок Гестапо.

— Не волнуйтесь, я не представляю интересы Кальтебруннера или кого-то еще. Исключительно свои собственные. И готов продать информацию, если покупатель предложит достойную плату.

Вот это Штауфеннбергу было уже более понятно. Деньги за товар — обычные рыночные отношения. И он решился.

— Что вы хотите?

— Для начала надежное место, где мы с моим коллегой сможем отсидеться некоторое время. Есть у вас такое на примете?

— Допустим, — задумался полковник, — я могу поселить вас в моем доме на Вайсензее. Он пустует, я обычно ночую в городской квартире рядом со штабом. Там вас никто не побеспокоит — соседей нет, территория большая.

— Отличное решение! Если все пройдет хорошо, то вы узнаете от меня много нового и полезного. Эти сведения весьма вам пригодятся, обещаю!

Я чувствовал, что очень заинтересовал Клауса. Вот только все легко может перемениться, если он внезапно решит, что с ним ведут двойную игру. Поэтому в качестве наживки я сообщил ему:

— Кем вы должны были бы стать после переворота? Статс-секретарем в военном министерстве? Пожалуй, я смогу предложить вам более интересную должность. — И, пока Клаус переваривал информацию, резко бросил: — Теперь ждите… и без глупостей!

Выбравшись из машины, я негромко свистнул. Через десять секунд Гриша уже стоял рядом, ожидая приказаний.

Мне не понравился блеск его глаз, поэтому я подозрительно поинтересовался:

— Что с немцем?

— Отпустил, — он отвел глаза в сторону. Врет, сволочь!

— Я же приказал не трогать… — во мне колыхнулась волна недовольства.

— Командир, прости, не сдержался. Это же гад, фашист! Ты же видел, что они с нами делали! Их рвать надо зубами, всех до единого. Чтобы ни один не уцелел. И жен их, и детей!

Все же зря я оставил его наедине с Олафом, моя ошибка. Еще после убийства Шмидта нужно было догадаться, что у Григория слегка двинулся разумом в концлагере. Понять его я мог, но приказ командира не обсуждается, а он это, кажется, позабыл. Олаф, ясное дело, мертв, а ведь он мог еще пригодиться. Что же сказать такого, чтобы достучаться до его сознания?

— Я что тебе только что говорил? Ты — боец Красной Армии, — я повысил голос, — а не подонок и не убийца. Чем ты отличаешься от них? Мы не трогаем гражданских, женщин и детей. Запомни раз и навсегда: мы — другие! Мы люди!

Гришка упрямо стиснул зубы и не смотрел мне в глаза. Без толку. Он сейчас не понимает, слишком свежи в его памяти месяцы мучений и лица тысяч людей, замученных в Заксенхаузене. Для него сейчас любой немец — враг, которого требуется уничтожить. Без исключений.

— Машина не заводится, — перевел я тему, — погляди, что там.

Григорий подошел к открытому капоту и быстро нашел неполадку.

— Шланг подачи воздуха соскочил, я прицепил обратно, сейчас должно все работать.

— Садись на переднее сиденье, но с этой секунды — рот на замке. Ты — румын, и по-немецки говоришь плохо.

— Все понял, я — румын, — подтвердил легенду Гриша и, обойдя машину спереди, сел на указанное место.

Я же подошел к шоферу, который все еще валялся без памяти, и похлопал его по щекам. Тот открыл глаза, слабо соображая, что произошло.

— Тебе внезапно стало плохо, друг, — сообщил я, — но теперь все в порядке. Займи свое место, шеф давно ждет!

— А как?.. Кто вы?..

— Это тебя не должно интересовать, — я мельком показал ему документы фон Рейсса с эсэсовской свастикой, и этого хватило.

— Слушаюсь, господин офицер! Но автомобиль… с ним что-то случилось…

— С машиной все в порядке. Поторопись!

Он поднялся на ноги, чуть придерживаясь за стену. Но я знал силу своего удара и был уверен, что с шофером все в порядке. Чуть поболит голова, не больше.

Наконец, все заняли свои места. Я сел рядом с фон Штауффенбергом, позади. За те несколько минут, которые я провел снаружи, полковник изменился. Внешне это никак не проявлялось, но я интуитивно почувствовал, что он принял важное для себя решение.

— В мой дом на Вайсензее! — приказал он, и автомобиль тронулся с места.

Ехали молча. Полковник чуть приоткрыл окно и закурил, я же обдумывал сложившуюся ситуацию. То, что у меня найдется, чем заинтересовать Штауффенберга, я не сомневался. В моей памяти, как на полочке в библиотеке, хранились сотни и тысячи исторических фактов, которые могли быть использованы даже в этой, уже слегка изменившейся реальности. Перенос в тело Димки активировал скрытые резервы, и даже мелкие подробности, когда-то слышанные мной краем уха, я легко мог вытащить с нужной «полочки». Просто требовалось сосредоточиться, и информация начинала литься широкой рекой.

Как раз сейчас я прокручивал в голове все, что помнил о том неудачном покушении. Группа Сопротивления, состоящая из высокопоставленных немецких офицеров, все провернула, что называется, спустя рукава. С такой организацией процесса вообще удивительно, что бомба в итоге взорвалась. А вот то, что главная намеченная жертва осталась жива, было закономерно. Но все легко можно исправить, нужно лишь подсказать им, как это сделать.

Сдаст ли меня полковник? Сильно сомневаюсь. Побоится. Я достаточно намекнул на свои особые знания о его роли в заговоре, и если за мной придет Гестапо, то я вполне могу выдать планы Шауффенберга. По крайней мере, он так решит. Ну, а там веревочка начнет виться и распутает весь клубок.

А вот попытаться ликвидировать опасного свидетеля он вполне может решиться. Но не сразу, сначала захочет вытащить из меня всю информацию, которой я владею, а вот потом… нужно быть настороже.

Пока же я не видел для себя прямой опасности. Наоборот, вряд ли в дом полковника нагрянет внезапная проверка, так что там вполне можно пересидеть некоторое время, привести себя в порядок и отоспаться, наконец. Взамен же начать выдавать выборочную информацию, которую Клаус сможет использовать прямо сейчас. Конечно, не во вред нашим, а исключительно на пользу делу.

Мы проехали сквозь оживленный район Берлина, часто притормаживая и объезжая очередные завалы, и выбрались в его северо-восточную часть. Тут было уже не так многолюдно, и вскоре впереди показалось темная гладь озера.

— Когда-то на берегу Вайсензее стоял замок, но в девятнадцатом году он полностью сгорел, — прервал молчание Штауффенберг, — солдаты, которых в нем разместили, жгли старые матрасы и перестарались. Потушить пожар уже не смогли. А мой дом находится неподалеку. Почти все соседи уехали — в последнее время нас непрерывно бомбят, так что вам никто не помешает. Кроме, разве что, вражеской авиации.

Он еще шире приоткрыл окно и выкинул сигарету.

Я глубоко втянул чистый воздух в легкие и шумно выдохнул. Мне выпали внезапные каникулы посреди бесконечного хаоса, и я надеялся не упустить этот подарок судьбы.

Я все рассчитал правильно. Граф Клаус фон Штауффенберг был любопытным человеком, не боявшимся ни черта, ни бога. Поэтому он сделал ровно то, что обещал — поселил нас в своем особняке на берегу Вайсензее. И главное — не выдал ни полиции, ни Гестапо.

Территорию окружал нетипично высокий для немцев забор, заглянуть через который было проблематично для случайного прохожего — пришлось бы специально лезть наверх, рискуя пораниться об острые штыри. Так что от любопытного взгляда мы были надежно скрыты. Тропинка вела прямо к лодочному причалу. Несмотря на зимнее время, озеро не было замерзшим — морозы в Германии слабые. Но и на лодках, разумеется, давно никто не катался.