Но как я должен повести себя в этой ситуации? Что было бы естественным для пехотного лейтенанта? Сдаться в их руки в надежде на справедливость? Вряд ли, не тот характер у «моего Фишера». Он — человек простой, грубоватый, настоящий вояка.

Разводить сантименты и требовать справедливого правосудия? Нет.

Вот схватить гранату и взорвать всех вокруг — вполне в его стиле. Как и в моем.

Так и надо продолжать, не выходить из роли, сопротивляться до последнего!

Все это промелькнуло у меня в голове в мгновение ока, диспозиция вокруг за этот миг нисколько не изменилась, ситуация оставалась критической.

— Положите гранату, лейтенант!

— Ни в коем случае! — я зло улыбнулся. — Я намерен прихватить с собой в ад как можно больше народу. Хорошо, что и вы решили присоединиться к нашей дружной компании.

— В ад? — уточнил он.

— А вы рассчитываете попасть в рай? — удивился я. — Я бы не был таким оптимистом на вашем месте.

— Поговорим спокойно? — предложил штурмбаннфюрер.

— Если бы вы этого хотели, так бы сразу и предложили, — резонно возразил я, — а теперь разговора не выйдет.

— Вы же понимаете, что это всего лишь рядовая проверка… — начал было он.

Я резко перебил:

— А там, в ресторане, тоже была проверка?

— Да, первая ее стадия. Вы, кстати, прошли ее вполне успешно.

— А сегодня, получается, стадия вторая? А потом будет еще и третья?

— Возможно, и четвертая, и даже пятая, — не стал возражать штурмбаннфюрер. — В нашем деле ошибиться нельзя.

— И что дальше? — поинтересовался я.

— А дальше… — задумался он, — видно будет…

— Вы испортили мне репутацию, господин штурмбаннфюрер. Простите, не знаю вашего имени.

— Фон Рихтгофен, — автоматически ответил он.

— Так вот, партайгеноссе фон Рихтгофен, пока ваши люди держат меня на прицеле, посмотрите, что происходит за вашей спиной!

Штурмбаннфюрер обернулся и увидел, что в коридоре толпится куча народу. В основном, офицеры штаба, но мелькали и прочие служащие.

Среди собравшихся я заметил Зиберта-Кузнецова и его «товарищей»: Кляйнгартена, Баума, фон Ункера и Коше. Лица у всех были злые и напряженные.

Надо сказать, что пехотные офицеры, как и офицеры Люфтваффе терпеть не могли эсэсовцев, считая их не настоящими офицерами, а скорее жестокими животными, готовыми убивать и женщин, и детей, и своих, и чужих, прячась за спинами солдат. Настоящий же потомственный боевой офицер, у которого и отец был военным, и дед, и прадед, никогда не опустился бы до подобного.

Бывало и так, что казна отказывалась содержать раненых на поле боя солдат и офицеров, и их потихоньку умерщвляли прямо в больницах. Да, это может показаться удивительным, но Третий Рейх терпеть не мог не только евреев, цыган, умственно отсталых и инвалидов от рождения. Все, кто переставал быть полезным империи, тут же оказывались ей ненужными. И с ними разговор был короткий, невзирая на заслуги и награды…

Многие это знали, хотя подобная позиция по понятным причинам официально не озвучивалась, поэтому еще больше ненавидели эсэсовцев, которые всегда получали превосходное медицинское обслуживание.

Вступились бы за меня офицеры, если бы фон Рихтгофен надел мне на руки браслеты? Вряд ли. Разве что Кузнецов мог попытаться сыграть свою партию. Ему был совершенно невыгоден мой арест, ведь я мог ненароком выдать его самого. Он, вероятно, попробовал бы меня отбить, а там, кто знает, вдруг и остальные подключились бы…

Но, разумеется, доводить до этого я не стал.

— Итак, штурмбаннфюрер, что вы решили?

— Опустите автоматы, — приказал Рихтгофен солдатам, и те мгновенно выполнили приказ. Умирать никто не хотел.

Я кивнул, но гранату пока не убирал.

— Считайте, что вы прошли и вторую стадию, — негромко сказал эсэсовец. — Но мы еще встретимся…

Я в этом нисколько не сомневался и коротко кивнул в сторону Анни:

— Вы же понимаете, штурмбаннфюрер, что она больше не сможет работать секретарем у господина полковника? Ведь я подробно расскажу ему обо всем случившемся, и ему все это вряд ли понравится. Стоило ли ваше представление того?

Фон Рихтгофен поморщился, но ничего не ответил. Терять внедренного агента было неприятно, он немного не рассчитал своих сил. Но теперь уже поздно, партия сыграна, пока один-ноль в мою пользу.

Через минуту кабинет был пуст, я лишь успел крикнуть в спину уходящих:

— И не забудьте прислать кого-то починить дверь!..

В коридоре тоже все разошлись, остались лишь пятеро «моих» офицеров.

Зиберт зашел в комнату, я кивнул ему, он кивнул в ответ. Обошлось, и славно.

— А что, вечерняя пирушка отменяется, господа? — следом за ним втиснулся фон Ункер.

— Ни в коем, случае, обер-лейтенант. Ни в коем случае!..

— Что вы там устроили, Борер? — орал полковник мне в лицо, забыв о том, что здесь я носил иную фамилию. — Вы совсем с ума сошли?

В кабинете, кроме нас двоих, никого не было, и дверь была плотно прикрыта, поэтому я резко шагнул вперед и легко ткнул Клауса в бок кулаком. Легко — так казалось со стороны, на самом же деле Штауффенберг тут же умолк, вздрогнув всем телом от боли. Впрочем, бил я разумно, и вскоре он пришел в себя.

— Зачем это?

— Затем, что вы себя не контролировали, господин полковник, — негромко ответил я. — Как вы меня только что назвали?

— Борер… — автоматически ответил он. — Дьявол! Вы правы, ЛЕЙТЕНАНТ ФИШЕР, прошу простить меня за эмоции. Но и вы поймите меня правильно: весь штаб гудит, как растревоженный улей. И разговоры лишь о том, что мой адъютант гранатой отогнал людей из СС. Более того, моя личная секретарша, как оказалось, следила за всеми моими действиями и передавала информацию вовне…

— Вы этого не знали? — засомневался я.

— Догадывался, — пожал плечами граф, — и все же… это такой позор!

— Вы избавились от шпиона, поздравляю! Смотрите, не пригрейте еще одного. Ведь кого-то же пришлют на замену Анни?

— Не сомневаюсь в этом… я… постараюсь, Фишер, — в этот раз он назвал меня правильно. Слишком давить на полковника я не хотел, да и не мог. Рыбка могла сорваться с крючка в любой момент, а я этого не желал. Все же приоритетная цель — фюрер, и пока оставался хоть малейший шанс его уничтожить, я готов был делать что угодно, лишь бы совершить задуманное. Без Штауффенберга вероятность проведения акции стремилась к нулю. Значит, требовалось беречь полковника, помогать ему в текущих делах, поддерживать и опекать.

— Я сделал то, что на моем месте сделал бы любой честный человек, — постарался достучаться до его разума. — Арест по столь надуманному обвинению? Нонсенс! Как вы правильно заметили, я — ваш адъютант, и я не уронил ни вашу честь, ни свою собственную.

Фон Штауффенберг задумался.

— Признаюсь, с этой точки зрения я ситуацию не рассматривал. А знаете, вы правы! Я и сам устал вечно бояться этих людей, но пробовать им угрожать… даже и помыслить не мог.

Странный человек граф, задумал уничтожить главу империи, а против ее ищеек и слова сказать не может. Инерция мышления, так бывает. Затуманенность разума. Нужно всего лишь объяснить, что к чему, и нормальный человек сам поймет свои ошибки.

Это я и постарался сделать в следующие четверть часа, высказав Клаусу все, что думал по поводу фон Рихтгофена и его методов. И миндальничать я не собирался. Сам факт того, что Анни подсадили к полковнику, говорил о многом. Мириться с подобным — себя не уважать! Я всячески пытался внушить ему мысль подать официальную жалобу, и к концу разговора, кажется, добился своего.

— Ни о чем не думайте, господин полковник, я со всем разберусь.

— Кстати, есть одно дело, которое я хотел поручить вам…

— Говорите, я все сделаю.

Штауффенберг посмотрел на меня искоса.

— Понимаете, Фишер, вместе с рейхсминистром Шпеером в Берлин прибыла одна дама… и нужно ее развлечь, пока он занят делами.

Только этого мне не хватало, веселить жен и любовниц нацистов.