— Почему? У тебя сильный дар, я же вижу.

— Мне нельзя его развивать.

— Почему?

— Обществом осуждается. Слишком имбовая способность, говорят. Затрещат основы мироздания…

— Ничего не затрещат. Врёт твоё общество.

— Тс! Не говори никому. В любом случае, не получается у меня развиваться, инструкций нет. Поэтому буду учиться другой магии.

— Какой?

— Стихийной. Так проще и безопаснее. Научусь огонёк делать — уже не пропаду. Из учителей попрут — уйду в кальянную.

Диль хмыкнула. Что она этим хмыком пыталась выразить и по отношению к чему — я так и не понял.

— Как конкретно помогать-то можешь?

— Усиливаю колдовство. В сложные ритуалы дополнительные силы призываю. Своими делюсь.

Яснее не стало. Наверное, нужно что-то самому делать и тогда уже предметно смотреть пользу фамильярки. Ну или книжку почитать. Другую. Та, которая у Таньки — она только про призыв, остальные вопросы там полунамёками. А мне уже пользовать нужно, причём, активно.

— Спать тебе точно не надо? Совсем?

— Если прикажешь — буду спать.

— Да ну, нет. Это кровать вторую покупать, а тут и так места мало… Я, в общем, лягу, а ты… Чем ты будешь заниматься?

— Чем прикажешь.

— А тебе самой чего хочется?

Диль на секунду задумалась, потом сказала, что ей бы хотелось полетать.

— Ну, летай, — разрешил я. — Только запомни следующие важные установки. На сегодняшний день о том, что ты — фамильяр четвёртого ранга, знают четыре человека. Я, Танька, Фёдор Игнатьевич и Анна Савельевна. Больше никто этого знать не должен. При посторонних людях ты в человеческом облике не предстаёшь. Вообще, предстаёшь только в одном облике: кошки. Чтобы все думали, что ты первого ранга. Это понятно?

— Понятно.

— Если же вдруг кто-то застанет тебя в человеческом виде и станет задавать вопросы — ври напропалую. Или слушай, что я буду врать и поддерживай.

— Поняла, хозяин.

— Ну, доброй ночи тогда.

Я притушил светильник на столе, комната погрузилась в темноту. Стукнул шпингалет — Диль открыла окно. Я смотрел на неё из-под полуприкрытых век. Фамильярка стояла у раскрытого окна и как будто о чём-то думала. Решившись, повернула голову ко мне.

— Хозяин!

— Просто Саша. На людях — Александр.

— Саша, ты же можешь ошибаться?

— Я? Пф! Я всё могу. Мне нет преград ни в море, ни на суше.

— Так вот, ты ошибаешься, Саша. О том, что я — фамильяр четвёртого ранга, знают не четыре человека, а как минимум пять. С вами минувшей ночью был ещё Стёпа Аляльев.

И, обратившись фиолетовой птицей, фамильярка улетела. Не успев услышать, как виртуозно я умею материться.

— Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-рын-н-н-н-н-нь! Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-ры-ы-ы-ын-н-н-н-н-нь!

Я открыл глаза и уставился на фамильярку. Она сидела скрестив ноги у изголовья моей кровати и старательно подражала почившему будильнику.

Я вытянул руку. Диль вздрогнула, прекратила «звенеть» и недоверчиво буркнула:

— Ты обещал, что бить не будешь.

Я погладил её по голове, и Диль расцвела в улыбке. Даже замурлыкала — проснулась кошачья сущность.

Спать дальше после такого было уже невозможно, поэтом я сел и потянулся. Подумал, что функция будильника для фамильяра — это хоть и мелочь, но приятно. Если у неё такое хорошее чувство времени, то, наверное, есть в ней и таймер, и секундомер. Может, даже календарь.

Что дальше? Дальше — бездна возможностей! Если Диль обладает совершенной памятью, можно заставлять её учить книжки, а потом слушать их на прогулках. Делать голосовые заметки. Научить её колыбельным и использовать для скорейшего отхода ко сну. В общем, Диль мне нравилась всё больше и бо…

— Покормишь меня? — Диль подняла за хвост дохлую крысу.

— … — ответил я. — Выброси…! Идём на завтрак.

За столом Фёдор Игнатьевич подкинул тягостных думок. Сообщил, что Диль не следует спускаться и употреблять пищу вместе со всеми. Оно, конечно, понятно. Это Дармидонту пофигу — что Диль, что Танька, что Вадим Игоревич Серебряков. Но если кухарка или горничная увидят… Так-то тут постоянно кто-то шныряет. Лишние слухи нам ни к чему.

— Я могу кошкой обернуться, вы мне только миску поставьте, — сказала, нимало не смутившись, Диль.

И тут же стала фиолетовой кошкой.

Фёдор Игнатьевич счёл это приемлемым. Миску Диль выделилили, и я щедрой рукой положил туда яичницы. Осадочек, однако, остался.

Да и вообще, день в академии выдался каким-то мрачным. Во-первых, погода. Как верно заметила Анна Савельевна, осень в Белодолске радовала стабильными дождями. Пришлось идти на занятия в плаще, калошах и под зонтиком. Пока шёл, думал, что хочу трость. Плевать, что она мне не нужна. Хочу — и всё тут. Для солидности. Не очень, правда, понятно, куда её девать, например, сейчас. Когда в одной руке портфель, а в другой — зонтик. Но это неважно. Хотелки — отдельно, а внедрение их в жизнь — отдельно.

Во-вторых, сразу же, как только я миновал охранника, встретился взглядом со Старцевым. Старцев посмотрел на меня издалека и поклонился. Я отвесил взаимный поклон. Глубоким выражением глаз Семён Дмитриевич спросил: «Ну что, Александр Николаевич, подумали вы над моим предложением?» А я так же глубокомысленно выражением лица отсемафорил: «Думаю, думаю, Семён Дмитриевич. Очень бы хотелось оказать вам посильную помощь, но всё это займёт некоторое время. Возможно, весьма долгое. Вам же не к спеху? Вы столько лет таким вот макаром жили, к вам привыкнуть успели, полюбить вас. Дайте мне с силами собраться. Я в этой академии ещё без году неделю. И уже столько всего пережил! Да мне реабилитация требуется, Семён Дмитриевич. Галокамера. Массаж. Плавать в бассейне, сидя в автомобильной камере с задницей, опущенной в воду, и чтобы в руке коктейль с соломинкой. И это я ещё по минимуму, господин Старцев, по самому минимуму!»

Всё понял без слов Семён Дмитриевич. Кивнул и удалился по своим, старцевским делам. И я последовал его примеру.

Никакой работы у меня опять не наблюдалось. Фёдор Игнатьевич чего-то хлюздил про отчёт о начале работы, но я махнул на это дело рукой. С пером у меня не ахти выходит. Может, тренируйся я постепенно, оно бы и ничего. Но мне этим самым пером пришлось летом переписывать диссертацию. Так что, расписывая Семёну Дмитриевичу степень своего психического истощения, я действительно безбожно преуменьшал. Тут настоящая психотравма. Жестоко со мной обошёлся этот мир. Я к нему с раскрытым сердцем, а он…

— Зайду к тебе после урока, — поставила перед фактом Татьяна, с которой я, по обычаю, пришёл.

— На кой?

— Чай пить!

— Танюша, этот разговор уже давно назревал, и дольше откладывать нельзя.

— М-м-м?

— Тебе надо больше времени проводить со сверстниками. Видишь ли, в твоём возрасте может казаться, что со стариками тебе интереснее, что ты получаешь от них мудрость и всякое такое. Но пройдут годы, юность останется позади, и ты страшно пожалеешь о том, что потратила это золотое время на то, чтобы сидеть, завернувшись в плед и разгадывать кроссворды, вдыхая удушающие миазмы «Звёздочки» и слушая натужное кряхтение о том, какие очереди нынче в поликлиниках. Ты почувствуешь, что тебя обокрали. Ты примешься бросать в лицо миру обвинения, но мир их не услышит. И тогда ты осознаешь своё одиночество. Когда поймёшь, что все, кого ты считала друзьями, ушли навсегда, а те, кто пытался быть с тобою рядом, давно отступились. Между вами стена, сломать которую с каждым днём всё сложнее…

— Печенья принесу, тут пекарня рядом открылась, все хвалят.

Я вздохнул тяжко и горько, но без ломающего душу разочарования. Увы, Танька развила в себе мощный фильтр на входящую информацию, поступающую от меня. Предсказуемо. Все люди рано или поздно развивают в себе этот фильтр. Ну, кроме Фёдора Игнатьевича. Иначе ведь со мной положительно невозможно.

— Уболтала. Только Стёпу Аляльева с собой приводи.

Проняло. Дрогнула. Вскинула на меня взгляд своих изумительных глаз.