И как будто бы в такт моим мыслям в дверь постучали. Да не просто так, а с явной угрозой. Зловеще, размеренно: тук… тук… тук…

— Войдите! — крикнул я.

Не прятаться же от судьбы. Надо ей смело в глаза смотреть.

Дверь начала медленно отворяться. Татьяна вскочила, принялась поправлять форму. Уж лучше бы сидела спокойно. Сейчас подумают невесть что. Вечно она вместо того, чтобы не мешать, помогать пытается. Суетится, мечется, хочет как лучше. Молодая, наивная, что с неё взять.

В кабинет вошёл совершенно неожиданный посетитель. Высокий и худой до лёгкой согбенности Семён Дмитриевич, декан факультета Стихийной магии.

— Господин Старцев, здравствуйте! — воскликнула Танька и исполнила какую-то ерунду, которая девчонкам заменяет поклоны.

— Здравствуйте… Татьяна Фёдоровна, — пробормотал Старцев, замерев в дверях. — Как же это вы тут?

Старцев был в своём репертуаре. С трудом догонял объективную реальность. А в основном и не пытался её догнать, довольствуясь жизнью в некоем сокрытом от чужих глаз дивном мире.

— А я… Вот, — не растерялась Танька.

— Действительно.

— До свидания, Семён Дмитриевич!

И Танька, обогнув декана, выпорхнула из кабинета. Но в дверях задержалась и из-под подмышки Старцева скорчила мне зверскую рожу предостерегающего характера. Мол, не проколись, помни легенду, будь осторожен. Я кивнул. Дверь закрылась. Её хлопок встревожил Старцева, он обернулся и долго смотрел на дверь, словно продолжал ожидать от неё любого подвоха.

— Чайку? — попробовал я наладить контакт. — Сразу предупреждаю: качество не ахти, это мне Анна Савельевна чайник подарила магический. Сам я не в претензии, ибо не избалован, у нас, в деревне, и такого не вдруг-то достать было. Но если вы к лучшему привыкши…

— Да, — сказал Старцев.

Он с усилием отвёл взгляд от двери, подошёл к столу и сел в кресло для посетителей. И даже сидя он умудрялся надо мной возвышаться. Я почувствовал себя гостем в собственном кабинете. Встал, дабы вернуть себе ощущение значимости. Унёс танькину кружку (надо будет сегодня всыпать этой бестии, а то ишь, наповадилась свинячить в гостях, да кто её такую замуж возьмет, это ж людям показать стыдно, опозорится — разговоров не оберёшься), взял чистую и наполнил. Вручил Старцеву. Тот принял и отпил. Ни одним мускулом не выразив отношения к напитку.

В тишине я сел обратно на свое место. Таращиться в окно казалось неприличным, и я таращился на Старцева. Оправдывал себя тем, что если человек пришёл, то, наверное, само собой разумеется, что есть у него какое-то дело, и он вот-вот этим делом поделится.

Но Старцев был — кремень. Он допил кружку до конца, поставил её, опустевшую на стол и… И даже после этого продолжил молчать!

Я не мог скрыть восхищения, но и сдаваться не собирался. В полнейшей тишине, покончив со своим чаем, извлёк из портфеля книгу о призыве сущностей и положил на стол. Старцев молчал. Глядя ему в глаза, я раскрыл книгу на том месте, где остановился. Старцев молчал! Я опустил взгляд в книгу.

Поначалу приходилось заставлять себя концентрироваться, но через пяток минут, поймав вайб и стиль автора, я легко проник в его мысли и вообще позабыл, что есть какой-то там Старцев.

Автор рассуждал о том, почему к одним фамильяр приходит, а к другим — нет. Приводил различные теории и тут же разносил их в пух и прах. Вот, например, некоторые считают, что фамильяры отзываются на зов только по-настоящему сильных магов. Однако если взять статистику по Москве за десять лет, то получится, что из десяти магов, у которых получилось, самых сильных трое, середнячков пятеро и двое слабых. Так вот, фамильяры успешно выскакивали на зов одного сильного, двоих слабых и одного среднего. И получается даже, что слабый маг статистически более успешен в призыве. Но если посмотреть сотню, то там уже статистика серьёзно плывёт. И, если прям дотошно проанализировать, то необходимо признать, что вся зависимость отзывчивости фамильяра от силы мага находится исключительно в области фантазий исследователя.

Ещё имеется теория, что важно место, откуда призывать. Место с точностью до миллиметра. Но проводились исследования, и с того места, откуда состоялся призыв, больше призвать фамильяра не выходило. Сторонники теории топили за то, что фамильяры подвижны, и каждой координате в потустороннем мире соответствует координата нашего мира. Через это конкретное место действительно имеет решающее значение, но вот рассчитать его не представляется возможным. Над этим доводом автор книги потешался уж вовсе безудержно, даже позволил себе выйти за рамки академического тона.

А сводил он всё это фактически к следующему выводу: хэ его зэ. Есть жизнь на Марсе, нет жизни на Марсе — науке неизвестно. Просто у кого-то получается призвать фамильяра, а у кого-то нет.

И к этому выводу мы шли почти сорок страниц. Н-дя… Краткость кому-то — ни разу не сестра. Вот бы этому дядьке популярную художку писать начать! Явно ведь талант в землю зарывает.

Преисполненный самых благостных предчувствий, я перевернул страницу и уже окунул взгляд в новую главу, когда послышалось:

— Александр Николаевич…

— Кто здесь⁈ — дёрнулся я. — А, это вы… Тысяча извинений, Семён Дмитриевич, я про вас позабыл. Ещё чаю?

— Я… явился просить вас о помощи.

Шли дни. Аж целый третий. Вестей о Серебрякове не было. Фёдор Игнатьевич потихоньку успокаивался на мой счёт. На второй день он ещё хватался за сердце и уговаривал меня преподавать похуже, чтобы слава обо мне по всей академии не расползалась со скоростью звука. Но на третий день уже махнул рукой и во время завтрака говорил о вещах отвлечённых.

Я же решил проявить сочувствие к его душевному здоровью и не стал рассказывать обо всех своих делах. Рассказал Таньке, когда мы с ней, одевшись по-походному, плелись в хвосте колонны студентов куда-то в лес.

Это второкурсников-стихийников повели призывать фамильяров, ну и я увязался, как планировал.

Арина Нафанаиловна не скрывала скепсиса по поводу перспектив мероприятия. Что было по-человечески понятно. Танька сообщила мне, что за всю историю академии успешные призывы состоялись раз десять. А стоит академия тут не первую сотню лет. Да и вообще, так, навскидку, никого и не вспомнить, у кого бы фамильяр имелся.

Но Танька энтузиазма не теряла. Вообще никогда. Есть у нее такая положительная черта, которая бесит — аж до зубовного скрежета.

— Саша, ты в какую-то ужасную ситуацию себя втравишь, — вынесла она вердикт, когда я договорил.

— Думаешь? — вздохнул я.

— Уверена! Сам рассуди. Господин Старцев пострадал от ментальной магии. А ты сам же на первом занятии говорил, что магия мельчайших частиц работает исключительно с материей.

— Так. И? Пока не вижу противоречия.

— Саша, ты шутишь, да? Ментал — это не материя! Это другое. Разве можно магией мельчайших частиц врачевать душу?

— Ну, нет, Танюха, это ты в понятиях путаешься. Да и все вы. Что само собой разумеется: науки толком нет, терминология не разработана. К душе у Старцева никаких претензий нет, он голову поправить хочет. А голова — это есмь что?

— Что есмь?

— Материя, что! Мозг. Если у него там какие-то повреждения случились, то теоретически, на уровне мелких частиц их можно пофиксить.

— Чего сделать?

— Поправить. Вообще, сфера применения ММЧ чрезвычайно широка, и в медицине эта дисциплина имеет огромный потенциал. Это ж практически любое заболевание можно вылечить. Хочешь — вирусню истребляй прицельно, не отравляя организм антибиотиками, а хочешь — опухоли того… рассасывай.

— На то маги-лекари есть, — резонно заметила Танька.

— Угу. Три человека на потоке. И это ещё год урожайный.

— Ерунду говоришь какую-то. Если его ментальный маг ранил — откуда повреждения мозга возьмутся?

Я хмыкнул. Почему-то этот вопрос меня не посетил. Но сдаваться так быстро я не собирался.

— Повредили менталку, а под неё перестроилась физиология. Как знать, может быть, починив физиологию, удастся выправить менталку? Что первично, дух или материя? Вот и узнаем!