— Саш, ты серьёзно?

— Я, Татьяна Фёдоровна, всегда серьёзен, аки катафалк. А что?

У Таньки не нашлось внятного ответа на простой вопрос «А что?». За завтраком его попробовал дать Фёдор Игнатьевич, но быстро запутался и сдулся. Пришлось врубать заднюю.

— Конечно, призывать фамильяра можно в любом возрасте, сколько угодно раз, — промямлил он. — И, безусловно, как преподаватель… Не будет ничего странного, если вы отправитесь с учениками… Одна из которых, к тому же, ваша родственница, в доме которой вы проживаете…

— Ну, вот, — пнул я под столом Таньку. — Папенька нас благословляет.

— Прошу прощения, но я вовсе не благословляю! — тут же отпёрся Фёдор Игнатьевич. — С моей точки зрения, если она имеет хоть какой-то вес в этом доме, вам, Александр Николаевич, следовало бы привлекать как можно меньше внимания.

— Папа, ты мне всю жизнь говоришь то же самое, — отмахнулась вилкой Танька.

— И разве я не прав?

— Нет! Мы же с тобой вчера об этом говорили.

Остаток завтрака прошёл под ставший уже привычным перелай отца с дочерью. Эти споры у них возникали постоянно. Татьяна стояла на позициях нового поколения, которое вот-вот, того и гляди, перевернёт Землю, только бы рычаг найти. Фёдор же Игнатьевич являл собой точку опоры, которой вовсе не хотелось, чтобы на неё клали какой-то там рычаг и что-то переворачивали. Объяснить отцу, что мир меняется, и в нём уже не всё решается принадлежностью к роду и строгими следованиями этикету, было невозможно. Фёдор Игнатьевич во всех новейших веяниях видел лишь сиюминутную блажь.

Сказать по правде, сердце моё рвалось на части в такие моменты. В общем и целом, я был за Таньку. Однако разумом не мог понять, где она отыскала эти новые веяния, и что, с её точки зрения, в мире изменилось. Ну, покрасила ты волосы в красный цвет, ну, сделала себе провокационную причёску. Когда папа — ректор, это не бог весть какой подвиг, прямо скажем. Вот, не приведи Господь, сместят папу — тогда посмотрим.

Но даже, допустим, общество стало более терпимым к внешнему виду своих членов. Дальше-то что? Какие конкретно преимущества имеет красноголовая оторва перед скромницей с уставной причёской? Особенно если за скромницу родители дают солидное приданное, а за Таньку одно лишь большое человеческое спасибо? Где профит, я вас спрашиваю?

Не, оно понятно, что у бойкой и яркой девчонки больше шансов привлечь к себе внимание, но что с этим вниманием дальше делать? Влюбить в себя богатого дурачка и поскорее женить — вряд ли получится. За каждым богатым дурачком стоят не дураки и внимательно контролируют каждый его шаг. Стримы вести, рекламировать товары спонсоров? Так с интернетом пока перебои, не выходит стратегия. В театр пойти? Ну, вот, только что. Там яркая внешность, наверное, будет в плюс. Однако что-то я не слышал о том, что артисты в этом мире имеют какие-либо преференции.

В общем, да, я всецело понимал отчаянное желание Фёдора Игнатьевича как можно скорее пристроить дочку за какой-нибудь приличный муж, выдохнуть и перекреститься. Но и Таньку тоже понимал. Ей, поначитавшейся любовного фэнтези из моего мира, хотелось пожить.

— Кошмар! — возмущалась Танька, когда мы с нею вдвоём шли к академии. — Как можно обладать настолько замшелыми, даже, я бы сказала, заплесневевшими взглядами! Как можно быть таким… Таким старым!

— Кому-то надо быть старыми, — заметил я. — Пусть лучше ими будут старые, чем молодые.

— Вот снова ты каламбуришь, а я, между прочим, не на шутку раздосадована! Сейчас, Саша, идёт жестокая битва между старым и новым мировоззрениями, сейчас выясняется, каким мир будет завтра, а ты малодушно отсиживаешься за чужими спинами и позволяешь себе не иметь собственного мнения!

— Ну почему же. У меня есть собственное мнение.

— И каково же оно?

— А я тебе его не скажу. Оно моё. Руки прочь. Своё надо иметь.

— Вот, Сашка, ты…

— Не «Сашка», а Александр Николаевич. Вон, уже академия виднеется.

Танька злобно запыхтела, как ёжик, но спорить не стала.

Мнение же моё заключалось в том, что менять мир — дело неблагодарное. Он всё равно изменится, с тобой или без тебя. Но если изменится без тебя, то ты, по крайней мере, не останешься разочарован. Потому что какими бы благими ни были намерения, в итоге всё равно получится дерьмо.

Как, что, почему, приведите примеры! Ой, да раз плюнуть! Вот в нашем мире боролись в Штатах за права чернокожих. Добролись, победили. Что в итоге? В итоге теперь каждый чернокожий в Штатах уверен, что перед ним все должны стоять на коленях, что ему полагаются лучшие места в лучших ВУЗах, его должны брать на самые лучшие работы, ему должны отдавать главные роли. И вот уже потихоньку бледнолицые начинают робко бороться за свои права.

Ну или зачем далеко ходить. Крепостное право отменили — получился трэш и ад. Только немного оклемались — революция бахнула. Опять трэш и ад. Вроде бы выплыло из этого трэша и ада что-то приличное — всё изгадили стукачи, бюрократы, карьеристы и приспособленцы.

В общем, на каждое позитивное изменение в мире полагается лопата дерьма, чтоб жизнь мёдом не казалась. И в результате жизнь всегда борьба. Вне зависимости от того, меняешь что-либо лично ты или нет. Так что моё сугубое мнение: надо спокойно ждать у реки, наблюдая за плывущими по течению трупами врагов. Чем я, в меру сил, и занимаюсь.

Когда специальный дяденька с колокольчиком проковылял по коридору, я натянул на лицо серьёзное выражение лица и вошёл в аудиторию.

Моментально, без всяких дополнительных пинков все ученики выскочили из-за столов, вытянулись по стойке смирно и гаркнули: «Здравствуйте, господин учитель!»

Я чуть не выругался. Удержал себя. Ещё не поймут, что это я от восторга, расстроятся.

— Вольно, — сказал вместо этого.

Ребята — а если уж быть до конца честным, то девчата — растерянно переглянулись.

— Садитесь, — вздохнул я. — На каком курсе начинаются уроки абстрактного мышления?

Тишина. Я нехотя припомнил инструкции Фёдора Игнатьевича. Ага. Просто так они отвечать не будут, вышколенные. Надо, чтобы на вопрос отвечал кто-то один.

Взглядом я нашёл единственное существо мужского пола и сказал:

— Муратов.

Запомнить все фамилии я, конечно, не успел, да без привязки к лицам оно и бессмысленно, однако с Муратовым всё было до смешного просто. Я и спросил его лишь потому, что мог по фамилии назвать только его. А вовсе не из каких-нибудь дискриминационных соображений.

Парень вскочил.

— Господин учитель, насколько мне известно, в академии нет такой дисциплины.

— Упущение, досадное упущение. Садитесь. Что ж, будем знакомиться.

Любое новое дело лучше всего начинать с рутины. С чего-то такого, где точно понятно, что именно делать, и шансов облажаться минимум.

Я взял мел, повернулся к доске и вывел своё имя: Александр Николаевич Соровский.

— Это я. — Я постучал мелом. — Можете обращаться «господин учитель», можете по имени-отчеству. Вас я пока не запомнил, так что могу ошибаться, путаться, использовать местоимения. Это не из неуважения, прошу понять. Со временем ситуация нормализуется.

Дисциплинированные дети уже строчили в тетрадках. Ну надо же. Вот если бы в родном мире дети были такими, я, может, в школу бы и пошёл работать. Несмотря на чисто символическую зарплату.

— Проведём перекличку. — Я взял со стола классный журнал в кожаном переплёте с золотым тиснением, открыл его. — Акопова?

— Здесь! — подскочила невысокая курносая девушка с тщательно запудренным прыщиком над левой бровью.

— Асафьева!

— Здесь! — более тонким голосом отозвалась высокая девушка с короткой стрижкой в другом конце класса.

Забавные… Когда запомню голоса, нужно будет попробовать делать перекличку не по алфавиту, а по тональности. Может, получится мелодия… Ладно, не отвлекаюсь.

Все мои ученики оказались на месте. Я запомнил, что уже знакомая девушка-одуванчик носит фамилию Вознесенская, а зовётся Стефанией. Кажется, она мне об этом уже говорила.