— Александр, я вас прошу, умоляю, хотите — на колени встану перед вами! Будьте же вы серьезнее!

— Папа, прекрати эту комедию, — возмутилась уже нешуточно Татьяна. — Ещё ты, в твоем возрасте и положении, не стоял на коленях! Ты просто представитель старого поколения, вы вечно всё драматизируете и усложняете. Тогда как Арина Нафанаиловна просто дура.

— Что ты такое говоришь!

— Дура и есть! И никто ее не любит. Она влияет на всех студентов совершенно пагубным образом и всем двойки ставит. На первом курсе Натали ей этот квадрат за мгновение исполнила, так она, представь, взяла где-то транспортир и минут десять на коленках ползала, углы меряла. И двойку поставила — косо, говорит! И ничего не косо, всё квадратно, мы видели. А Саша всё правильно сделал сегодня и сказал ей всё, как надо было.

— А ты откуда знаешь, что я сказал? Мы же отходили с ней. Подслушивала какими-то магическими слушалками?

— Я — нет, поскольку мне ведомы честь и достоинство, но кое-кто подслушивал.

— Да пусть он хоть трижды прав, — застонал Фёдор Игнатьевич, — вы что, не понимаете?

— Нет, — сказали мы хором.

— Ему незаметным надо быть. Не высовываться!

Фыркнули мы с Танькой тоже одновременно и настороженно друг на друга посмотрели. Как-то мы за минувшее лето сроднились. Только что мысли друг друга не читаем.

— Папа, ты сделал из Александра первого в Российской Империи преподавателя новейшей магической дисциплины. И хочешь, чтобы он не высовывался? Чтобы был незаметным?

Фёдор Игнатьевич сопел. Слов не находил. Танька вздохнула и повинилась:

— Я, конечно, тоже оплошала. Не нужно было всем рассказывать… Но я думала, что получится наоборот.

— Это от незнания психологии, — вставил я.

Танька ткнула меня вилкой в руку. Не больно. Фёдор Игнатьевич проследил за сим действом тусклым взглядом. Делать замечания у него больше не было сил.

— Я, разумеется, тоже записалась. Нужно будет присмотреть.

— Да, без твоего-то догляда — как бы чего не вышло, — усмехнулся я.

Танька вновь тыкнула меня вилкой. Побольнее.

К глубочайшему моему сожалению, у Фёдора Игнатьевича имелись и более весомые причины для беспокойства. Их он изложил мне у себя в кабинете, сплавив Таньку готовиться к завтрашним занятиям в сад. Так ей и сказал: «Ступай в сад». Родной дочери.

— Боюсь, Александр, что у нас возникли серьёзнейшие проблемы.

— В которых виноват я? — Я сел в кресло для посетителей и поёрзал, занимая удобное положение.

Так себе получилось. Вообще, разборчив я стал в креслах. И к комфорту всё больше восприимчив. Прав Игнатьич, с возрастом начинаешь ценить такие вещи, на которые по молодости внимания не обращаешь вовсе.

— Разумеется!

— Отлично.

— Что в этом отличного? Вы умудрились настроить против себя Вадима Игоревича.

— Какого ещё Вади… А, это Серебрякова, что ли?

— Серебрякова, Серебрякова. Сегодня я узнал, что он начал о вас расспрашивать. И, видимо, убедившись, что все нити ведут только в этот дом, не успокоился. Начал копать глубже. А не дале как вчера он уехал из города.

— Он же вечно где-то шляется…

— Так он поехал в ту самую сторону, где вы, согласно легенде, изволили родиться.

Я присвистнул. Крепко мужика заело. Вот все они такие, зависимые от общественного мнения, как Жека Онегин. На словах — выше толпы, а по факту за одобрительный гул этой самой толпы мать родную сожрать готовы.

— Н-да, неприятственно, — сказал я.

— О чём вы думали, когда вели себя столь вызывающе?

— Ну, если прям внимательно всё это дело перемотать, то нормально я себя вёл. Культурно поздоровался, поддержал светскую беседу.

— Вы говорили с ним так, с таким видом и таким тоном, будто несоизмеримо выше него положением в обществе!

— А я — не?

— Вы — не! Не, Александр Николаевич!

— Ну, тут уж извините. У меня нет таких табличек, как у вас.

— А зря! А вот, неплохо было бы вам завести такие таблички, чтобы знать, с кем можно, а с кем нельзя проявлять ха… Постойте, а вам откуда про таблички известно? Татьяна разболтала? Ах, негодница… Родного отца выставить посмешищем…

Фёдор Игнатьевич совсем приуныл. Обхватил голову руками.

— Делать-то что будем?

— Что? А, да… Ну, пороть я её более не способен. Это, в конце концов, становится неприличным, Татьяна уже, можно сказать, женщина…

— Да я не про Таньку. Я про Серебрякова… А давайте его выпорем? — вдруг осенило меня. — На конюшне. У вас есть, я видел. И ничего тут нет неприличного.

Конюшня в хозяйстве Фёдора Игнатьевича и правда имелась. Скрещенная с каретным сараем. Там, правда, не было ни коней, ни карет, а вовсе лежали дрова, как в известном софизме из моего мира. Только характерной надписи не хватало на стене. В общем, с моей точки зрения, самое подходящее место для порки всякого рода Серебряковых.

— Спрошной профицит, — воодушевлённо развивал я идею. — Сломив таким образом дух господина Серебрякова, мы превратим его в податливую биомассу, из альфы преобразуем в омегу и в таком вот виде вручим Татьяне. Она сможет вылепить из полученного материала то, с чем ей будет комфортно существовать, и заживёт счастливо.

Фёдор Игнатьевич внезапно задумался. На лице его даже появилось, пусть на мгновение, мечтательное выражение. Но он тут же одёрнул себя сам.

— Нет. Ну, нет, это положительно невозможно, что вы такое гово… Нет, нет, решительно нет!

— А какие у вас есть варианты, более скучные?

— Ничего не делать. Я не просто так заплатил хорошую сумму этому проходимцу. Поверьте, в той деревне, куда приедет Серебряков, ему расскажут убедительную историю. Вас вспомнят, за вас поручатся, покажут место, где стоял ваш дом, недавно сгоревший — детишки поигрались неудачно со спичками-с.

— Так беспокоиться не о чем?

— Есть о чём! Вы врага себе нажили. В лице человека, который, волей не волей, всегда будет находиться в вашем ближайшем кругу, став супругом Татьяны. И к тому же он очень влиятельный человек. Очень могущественный. Род Серебряковых это… Это ого-го! Да они к самому императору близки, если хотите!

— Не, не хочу… С чего бы это мне хотеть, чтобы Серебряковы были близки к императору.

— Это лишь выражение такое, не придирайтесь. Вы же изволите постоянно говорить всякие неуместности.

— Ну ладно, один-один. Значит, ничего не делаем?

— Делаем! Вернее, делаете вы. Задумайтесь над тем, как бы с ним подружиться. Окажите услугу.

— Это какого рода услугу мне надо ему оказать? — насторожился я. — Мы же с вами облако тегов в самом начале согласовывали, там ничего подобного даже близко…

— Не знаю, какую услугу! Не знаю! Он вернётся и ещё на какое-то время задержится в городе. Постарайтесь произвести впечатление. Скоро, например, его матушка, госпожа Серебрякова, устраивает бал. Я, со своей стороны, постараюсь, чтобы вы получили приглашение.

— Бал — это, в смысле, танцевать?

— В некотором роде… Да!

— Эм… И как скоро бал?

— В начале октября, по традиции. А что вас беспокоит?

— Да не умею я. Баловством этим заниматься.

Фёдор Игнатьевич вновь закручинился.

— И правда, я же совсем забыл, что вы из… Из деревни. Что ж, полагаю, я смогу устроить уроки танцев. Ещё одна статья расходов, но оно того стоит, стоит…

— А Танька не умеет разве?

— Само собой разумеется, умеет, о чём вы говорите!

— Ну так, может, мы с ней и потренируемся? И вам расходов меньше, и дочь при деле. Ситуация вин-вин, соглашайтесь, сделка века.

Что-то Фёдору Игнатьевичу не нравилось. Что — он не понял. И согласился.

Таньку я нашёл в саду. Она стояла, уперев руки в бока и широко расставив ноги, наклонилась вперёд и шёпотом костерила ни в чём не повинную землю в таких выражениях, что господин Серебряков, раз их услышав, уехал бы на другую половину земного шара и там в монахи постригся. В какие-нибудь ацтекские монахи.