Его голос как пощечина, возвращающая к реальности. Автоматически хватаю плащ, наспех набрасываю на плечи, засовываю ноги в сапоги, даже не зашнуровывая их. Руки не слушаются, пальцы не гнутся.

Мы выбегаем из комнаты. Коридор полон паники — студенты выглядывают из дверей, шепчутся, некоторые плачут. Сзади уже слышны тяжелые шаги — стражники поднимаются по лестнице, их доспехи лязгают с каждым шагом. Грубые голоса отдают команды.

— Сюда! — Даркен сворачивает в узкий боковой коридор, настолько тесный, что приходится идти боком.

Бежим через лабиринт проходов. Он знает Академию идеально — ведет через секретные повороты, за гобеленами скрывающие двери, потайные лестницы, спиральные проходы. Легкие горят от бега, в боку колет, но останавливаться нельзя. За спиной слышны крики стражников: «Обыските все комнаты! Никого не упускать!»

— Куда мы идем? — задыхаюсь, хватая воздух ртом.

— В безопасное место, — отвечает Даркен, даже не оборачиваясь. — Элайас показал мне давно. На такой случай. Он всегда знал, что может случиться.

Спускаемся все ниже, в подвалы. Воздух становится холоднее с каждой ступенькой. Темно — лишь редкие факелы едва освещают путь, отбрасывая прыгающие тени на влажные стены. Сыро, каждый вдох наполнен запахом плесени и старого камня, затхлости столетий. Где-то капает вода — монотонный звук, отсчитывающий секунды нашего бегства.

Даркен останавливается у обычной с виду стены, покрытой трещинами и мхом. Проводит рукой по камням, нащупывает что-то, нажимает. Стена с тихим скрежетом движется, открывая узкий проход — настолько узкий, что взрослому человеку пришлось бы протискиваться.

— Входи.

Протискиваюсь в темный коридор. Холодный камень царапает плечи сквозь ткань плаща. Идем долго, спотыкаясь о неровности пола, вытянув руки вперед, чтобы не врезаться в стены. Темнота абсолютная, давящая. Единственный звук — наше тяжелое дыхание и шарканье ног по камню. Наконец впереди показывается слабый свет — сначала как тусклое пятно, потом все ярче.

Выходим в просторную подземную комнату со сводчатым потолком, поддерживаемым массивными колоннами. По стенам горят факелы в кованых держателях, их пламя ровное, устойчивое — не обычный огонь. В центре — большой деревянный стол, изрезанный, потертый от времени, с картой на поверхности, прижатой камнями по углам. Вокруг стоят пустые стулья разного вида — собранные откуда придется. На полках вдоль стен книги, свитки, какие-то артефакты. Место жилое, обжитое.

— Что это? — спрашиваю, оглядываясь.

— Убежище, — отвечает Даркен, тяжело дыша, опираясь о стол. Пот блестит на его лбу, грудь вздымается. — Элайас создал его давно. Немногие знают. Здесь он встречался с теми, кто думал иначе. С теми, кто сомневался.

Опускается на стул с тяжелым вздохом. Я делаю то же самое, и только сейчас понимаю, как устал — все тело гудит, мышцы налиты свинцом.

Сидим в тишине, прерываемой только треском факелов и нашим дыханием. Я все еще слышу тот последний крик. Вижу пламя, пробивающее защиту. Вижу силуэт Элайаса, стоящего прямо до конца. Снова и снова, как проклятую пластинку, которую невозможно остановить. Руки дрожат. Закрываю глаза, но картина не исчезает — выжжена на внутренней стороне век.

— Это моя вина, — шепчу я, и голос ломается. — Если бы не тот разговор… если бы я не задавал вопросов… он был бы жив. Жив!

— Нет, — жестко обрывает Даркен, ударяя кулаком по столу. Звук гулкий, резкий. — Вина Кайрана. Который предал доверие. И Тенерауса. Который убивает за правду. И системы, которая поощряет доносы и казнит за знания. Это не на тебе. Не смей брать эту вину.

Он встает резко, стул скрипит и откатывается назад. Начинает ходить по комнате, руки сжаты в кулаки, каждое движение резкое, сдерживаемая ярость в каждом шаге.

— Элайас знал риск. Понимал, что может случиться. И все равно выбрал этот путь. Не из глупости. Не из гордости. Потому что верил — можно изменить мир. Потому что не мог молчать, видя, как система калечит и убивает.

Останавливается у окна — узкой щели в стене, через которую едва проникает свет. Смотрит в эту щель долго, молча. Потом поворачивается:

— И что теперь? — спрашиваю я тихо.

— Теперь прячемся здесь несколько часов. Пока стражники обыскивают Академию. Они придут в ярость, будут рвать все на части. Вечером я приведу других.

— Каких других?

— Тех, кто думал так же, как Элайас. Кто сомневается в Совете. Они узнали о его смерти. И захотят знать правду. Захотят понять, за что он умер. И стоило ли это того.

Сидим долгие часы в этой подземной тишине. Время тянется мучительно — каждая минута как час, каждый час как вечность. Даркен периодически выходит через потайной ход проверить обстановку, возвращается с новостями. Лицо у него каменное, но глаза выдают напряжение.

— Обыскивают всю Академию, — докладывает он после очередного похода. — Комната за комнатой. Допрашивают студентов. Некоторые плачут, некоторые кричат, что ничего не знают. Но до подвалов пока не дошли. Слишком много помещений наверху.

Когда за узкой щелью окна начинает темнеть, когда свет становится серым, а потом угасает совсем, Даркен говорит:

— Пойду за первым. Жди здесь. Не выходи ни при каких обстоятельствах.

Уходит в темный коридор, и я остаюсь один.

Время тянется мучительно. Сижу, вглядываясь в темноту прохода, прислушиваюсь к каждому звуку. Сердце бьется тяжело, неровно. Мысли путаются, возвращаются к утру, к эшафоту, к последнему взгляду Элайаса. Что, если Даркена схватили? Что, если он привел за собой стражу? Что, если это конец?

Наконец раздаются шаги — осторожные, крадущиеся. Вскакиваю, готовясь призвать огонь. Входит Даркен. За ним — знакомая фигура.

Лира.

Девушка с темными волосами, заплетенными в косу, смотрит с удивлением. Её глаза красные, опухшие — плакала. Губы поджаты. Руки дрожат.

— Александр? Ты здесь? — голос тихий, надломленный.

— Тенераус искал меня после… после казни, — объясняю, пытаясь сохранить голос ровным.

Лира бледнеет еще больше, если это возможно. Лицо становится белым как мел.

— Я видела, — шепчет она, и голос срывается. — Видела, как Элайаса… как пламя… — не договаривает, закрывает лицо руками. Плечи вздрагивают.

— Садись, — предлагает Даркен мягче, чем обычно. Подводит её к стулу. — Сейчас придут еще. Нужно подождать.

Лира опускается на стул, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться в этом холодном подземелье.

Ждем. Один за другим Даркен приводит студентов. Каждого отдельно, с разницей в полчаса — осторожно, методично, чтобы никто не заметил закономерности.

Приходит Рован — высокий парень лет двадцати с короткими темными волосами и сильными руками ремесленника. На лице старые ожоги — следы неудачных попыток призвать огонь. Челюсть сжата, глаза полны едва сдерживаемой ярости.

Приходит Мира — соседка Лиры, с каштановыми волосами, собранными в хвост. Хрупкая на вид, но спина прямая. На руках шрамы — множество мелких ожогов, белеющих на смуглой коже.

Приходят другие. Всего собирается около десяти человек. Молодые, от восемнадцати до двадцати пяти. Настороженные, потрясенные казнью, но в глазах у каждого горит что-то — не просто страх, но и решимость. Жажда понять.

Комната наполняется шепотом, приглушенными голосами. Кто-то плачет тихо, кто-то сжимает кулаки. Все избегают смотреть друг другу в глаза — как будто присутствие здесь уже делает их соучастниками чего-то запретного.

— Зачем ты привел нас? — спрашивает Рован, первым нарушая молчание. Голос хриплый — Зачем этот риск?

— Потому что все вы сомневались в Совете, — отвечает Даркен, оглядывая собравшихся. — Задавали вопросы. Чувствовали, что что-то не так. И Элайас хотел, чтобы вы узнали правду. Перед смертью он просил… если что-то случится… показать вам.

— Какую правду? — недоверчиво спрашивает рыжеволосый парень, поджарый, с нервным тиком в углу глаза.

— Правду о магии, — вмешиваюсь я, вставая. Все взгляды обращаются ко мне. — О том, что вас учат неправильно. Что стихии не нужно принуждать. Что все ваши шрамы, вся боль, весь страх перед Искажением — результат ложной системы.