Он сделал характерный жест, изображая пытку — медленно сжал кулаки, словно что-то выкручивая.

— Сенька, заткнись! — неожиданно резко оборвал его Митька. — Не пугай человека.

— Ишь ты, сердобольный выискался! — хохотнул Сенька, поворачиваясь к нему. — Ты, Митяй, смотри, а то сам вместо него поедешь.

Но шутка не зашла. Митька сидел мрачнее тучи, сжимая рукоять ножа так, что побелели костяшки пальцев.

Я притих, обдумывая услышанное. Завтра. У меня есть только одна ночь. Если меня вывезут из России — всё кончено. Стану безымянным узником в какой-нибудь французской или немецкой крепости, работающим на чужую войну. А может, и просто исчезну, как только выжмут из меня все знания.

Ночью, когда Сенька захрапел, привалившись к стене, я снова позвал Митьку. Он не спал. Сидел, глядя на огонек лучины, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Мить, — прошептал я. — Сенька правду сказал? Про «француза»?

Парень помолчал, потом едва заметно кивнул.

— Слышал я, — прошептал он в ответ, оглядываясь на храпящего Сеньку. — Тот, главный, с кем-то по-немецки лопотал, или по-французски, хрен их разберет. Но слово «Европа» я понял. И про карету говорил. Завтра к вечеру.

Значит, времени почти не осталось. Если меня вывезут — пиши пропало.

— Мить, — я подался вперед, насколько позволяли веревки. Голос мой был тихим, но настойчивым. — Ты понимаешь, что это значит? Это измена. Государственная измена. Похищение дворянина, работающего на корону, и вывоз его за границу. Если вас поймают — каторга. Вечная. А если не поймают… «француз» вас здесь и положит, перед отъездом. Зачем ему свидетели? А потом придет Наполеон и поставит всю Россию на колени. Из-за тебя.

Митька сглотнул. Руки у него дрожали. Он прекрасно понимал логику моих слов — она была проста и страшна.

— А что я могу? — прошептал он с отчаянием, и в голосе его прорвалась настоящая паника. — Сенька — зверь. И у главного пистолеты. А я… я только с ножом.

— Тебе не надо с ними драться, — быстро зашептал я, чувствуя, что вот он, момент. — Мне нужно только одно. Ослабь веревки. Чуть-чуть. Чтобы я мог освободиться, когда начнется суматоха.

— Какая суматоха?

— Я устрою, — заверил я, глядя ему прямо в глаза. — Поверь мне. Я знаю, как сделать так, чтобы они забегали. Мне нужны только свободные руки.

Он колебался. Страх перед «французом» боролся со страхом перед будущим. Я видел эту борьбу на его лице — губы шевелились, брови то сдвигались, то разъезжались.

— Если я выберусь, — добавил я, играя последним козырем, — я замолвлю за тебя слово. Скажу, что ты помогал. Что тебя заставили. Тебя не тронут. Я даю слово дворянина. Слово Воронцова.

Это был мой козырь. В этом времени слово дворянина все еще что-то значило для простого люда.

Митька посмотрел на спящего Сеньку. Послушал его храп — ровный, глубокий. Потом снова на меня. Колебался еще секунд десять, которые показались мне вечностью. Наконец встал. Подошел неслышно, как тень.

— Только тихо, — одними губами произнес он.

Он кивнул, чтоб я протянул руки вперед. Я почувствовал, как холодное лезвие ножа коснулось веревок на запястьях. Не разрезал — это было бы слишком заметно при проверке, — а аккуратно поддел узел, ослабляя натяжение. Работал медленно, осторожно, стараясь не шуметь.

— Хватит? — едва слышно спросил он.

Я попробовал пошевелить руками. Веревки держались, но теперь я чувствовал, что могу вытянуть кисти, если приложить усилие. Зазор появился.

— Хватит, — прошептал я. — Спасибо, Мить. Ты делаешь правильное дело. А теперь иди на место. И, ради бога, не выдай себя.

Он вернулся на ведро, бледный как полотно. Сел, уставился на огонек лучины, но я видел, как дрожат его руки. Парень был напуган до смерти, но сделал выбор.

Утром пришел «француз». Он был одет в дорожный плащ, при шпаге и пистолетах, выглядел собранным и жестким. Нервный тик под глазом стал заметнее — веко дергалось почти постоянно.

— Доброе утро, Егор Андреевич, — сухо произнес он, стряхивая капли дождя с плаща. За окном моросило. — Надеюсь, вы хорошо спали. Потому что день предстоит быть долгим.

— Куда мы едем? — спросил я, стараясь выглядеть покорным, опустив голову.

— В место, где вам будет удобнее работать, — ответил он, обходя меня кругом, словно оценивая товар. — Там у вас будет всё: лаборатория, помощники, материалы. И никаких отвлекающих факторов в виде семьи или патриотизма.

— Европа? — спросил я прямо, поднимая глаза.

Он остановился, слегка улыбнулся уголками губ — улыбка была холодной, как лезвие:

— Вы проницательны. Да. Наш заказчик находится там. И он очень ждет встречи с вами. Император не любит ждать, а вы заставили его проявить терпение.

Император. Бонапарт. Значит, я был прав с самого начала.

— А если я откажусь ехать?

— У вас нет выбора, — просто ответил он, доставая карманные часы и проверяя время. — Карета будет здесь через час. Собирайтесь с мыслями. Рекомендую использовать это время с пользой — подумайте, с чего начнете свою работу на новом месте.

Он повернулся к охранникам:

— Сенька, Митька. Подготовьте его. Чтобы никакой грязи. И проверьте путы. В дороге он должен быть смирным.

Дверь захлопнулась, отрезая меня от серого утра и надменного лица «француза». Щелкнул засов — сухой, окончательный звук, похожий на приговор. Час. У меня был ровно час, прежде чем карета превратится в тюремную камеру на колесах, увозящую меня в Европу.

Я остался сидеть на соломе, привалившись спиной к шершавой бревенчатой стене сарая. Сенька устроился у двери на перевернутом чурбаке, доставая из кармана кусок сала и хлеб. Митька, бледный и дерганый, ходил туда-сюда напротив двери, стараясь не смотреть в мою сторону.

Время пошло. Тик-так. Только часов не было — был лишь стук собственной крови в висках.

Я не стал тратить секунды на панику или самобичевание. Паника — враг. Она съедает разум, превращает человека в животное, которое мечется в клетке. Мне нужна была ясность. Холодная, безжалостная ясность инженера, решающего техническую задачу.

Задача: выбраться из запертого сарая, миновать охрану, скрыться в лесу и добраться до ближайшего населенного пункта, не будучи пойманным.

Исходные данные: я один, связан (хоть и слабо), без оружия, в незнакомой местности, против минимум троих вооруженных мужчин.

Ресурсы: ослабленные веревки на запястьях благодаря Митьке, всё, что есть в этом сарае, память о планировке двора, и отчаянное желание увидеть Машу и Сашку живыми.

Я закрыл глаза, переключая режим. Выключил «жертву», выключил «дворянина», выключил даже «мужа и отца». Остался только инженер, решающий задачу выживания.

Начал с веревок. Я вытянул руки вперед, нащупывая узел пальцами. Пенька была грубой, жесткой, впивалась в кожу. Но зазор был — тот самый, что дал мне Митька. Небольшой, но достаточный.

Я начал медленно выворачивать правую кисть, делая ладонь уже. Большой палец прижал к ладони, остальные пальцы вытянул — классический прием, которому меня когда-то учил Захар.

Тянул. Крутил. Кожа на запястье горела, ободранная грубой пенькой. Чувствовал, как лопаются мелкие сосуды, как течет кровь, делая хватку скользкой. Это было больно. Очень больно. Но боль — это всего лишь сигнал, который я заставил себя игнорировать.

Пока Сенька чавкал салом, я осторожно пошевелил руками, а сам оглядывал пространство. Стена. Бревна. Мох в щелях. Ниже — трухлявая древесина. А еще чуть дальше виднелся согнутый гвоздь.

Медленно, стараясь не шуршать соломой, я начал раскачивать этот кусок металла связанными руками. Вправо. Влево. Движения были микронными. Сенька продолжал жевать, отрезая куски сала ножом — этот звук маскировал тихий скрип металла о дерево.

Железка поддалась. Старый кованый гвоздь, сантиметров десять длиной, ржавый и кривой. Я вытянул его из трухлявого бревна. Зажал в ладони.

Первый инструмент есть.

Я просунул острие гвоздя в узел на запястьях. Это было чертовски неудобно — действовать на ощупь, вывернув кисти. Гвоздь скользил, царапал кожу. Но я нашел нужную петлю. Надавил. Рычаг. Простейшая физика.