Теперь началась самая ответственная часть — протяжка провода. Для этого я сформировал специальные монтажные бригады из самых опытных людей. Работа требовала аккуратности и точности. Провод нужно было натянуть с правильным провисом — не слишком туго, чтобы не порвался от температурных расширений зимой, но и не слишком слабо, чтобы не болтался на ветру и не задевал деревья.

Я лично провёл инструктаж для монтажников. Показал, как правильно обматывать провод вокруг изоляторов — делать несколько витков для надёжности, затягивать плотно, но не перетягивать, чтобы не повредить изоляцию. Как соединять отрезки провода — скруткой с последующей пайкой и изоляцией места соединения дополнительным слоем резиноида.

Работа шла участками. Первая бригада начинала от Тулы, вторая — от Москвы навстречу. Остальные — от промежуточных точек. План был такой: к концу июля все участки соединятся, и линия станет единой.

Но и здесь возникали проблемы. В жаркую погоду резиноид немного размягчался, и провод становился липким, его трудно было протягивать через изоляторы. Приходилось работать рано утром или вечером, когда прохладней. В дождь работа вообще останавливалась — мокрый провод скользил, монтажники падали с лестниц.

На одном из участков обнаружили, что треть изоляторов бракованные — керамика потрескалась, видимо, при транспортировке, или же их не просушили должным образом перед обжигом. Пришлось срочно заказывать новую партию у Митяя и заменять негодные.

На другом участке провод зацепился за ветку дерева во время натяжки, изоляция содралась на метровом отрезке. Пришлось вырезать повреждённый кусок, делать новое соединение.

Но постепенно, сажень за саженью, верста за верстой, линия росла. Я получал еженедельные рапорты от Павла — сколько километров проложено, какие проблемы возникли, как решены. К середине июля было проложено уже больше половины линии.

Шестьдесят вёрст. Почти шестьдесят четыре километра медного провода, протянутого через леса, поля, болота и реки. Четыре с половиной тысячи деревянных столбов, врытых в землю с математической точностью. Тысячи керамических изоляторов, каждый из которых Митяй с Семёном лично проверял перед отправкой. И вот теперь, стоя в чистом поле в десяти верстах от деревни Помахово, я держал в руках телеграфный ключ и понимал — это момент истины.

Александр Зайцев стоял рядом, вытирая вспотевшие ладони о полы сюртука. За его спиной трое студентов возились с приёмным аппаратом, в который раз проверяя надёжность всех соединений. Павел Соболев так же находился рядом.

— Егор Андреевич, — голос Александра дрожал от волнения, — всё готово. Батарея заряжена, приёмник настроен. Можем начинать проверку.

Я посмотрел на передающий аппарат — простую, но надежную конструкцию из латунных пластин, пружин и деревянной основы. Ключ под моей рукой был холодным и гладким. От него тянулся провод к вольтовому столбу — сорок медно-цинковых элементов в деревянном ящике, источающем слабый запах серной кислоты. А от столба — к линии. К тому самому медному проводу, который тянулся отсюда назад, в Тулу, где в моём кабинете у окна Николай Фёдоров сидел перед таким же приёмником и ждал сигнала.

Шестьдесят вёрст. В Москве двадцать первого века я нажал бы кнопку на смартфоне, и сообщение дошло бы до адресата на другом конце света за долю секунды через спутники и оптоволокно. Но здесь, в начале девятнадцатого века, эти шестьдесят вёрст казались чудовищным расстоянием.

— Начинаем проверку, — решительно сказал я, кладя пальцы на ключ. — Александр, фиксируй время.

Он достал карманные часы, кивнул:

— Записываю. Девять часов и три минуты утра.

Я нажал на ключ. Короткое нажатие — точка. Отпустил. Длинное нажатие — тире. Отпустил. Три коротких. Три длинных. Три коротких. SOS (са-мо-лет о—ло—во са-мо-лет) — самый узнаваемый сигнал, который мы с Николаем заранее выбрали для первой проверки. Простой, запоминающийся, невозможно спутать с чем-то другим.

— Передано, — выдохнул я, отпуская ключ и чувствуя, как сердце бешено колотится. — Теперь ждём ответа.

Тишина. Только ветер шелестел в траве да лошади фыркали, привязанные к телеге неподалёку. Студенты застыли, глядя на приёмник. Бумажная лента медленно ползла под пишущим стержнем, приводимая в движение часовым механизмом, но стержень не двигался — линия оставалась ровной, чистой.

Прошла минута. Две. Три.

— Может, сигнал слишком слабый? — тихо спросил один из студентов, Михаил Иванов. — Шестьдесят вёрст — это очень далеко для такого тонкого провода…

— Или где-то обрыв, — предположил его брат Пётр. — Мы же не могли проверить каждый сантиметр линии после монтажа.

Я сжал кулаки, чувствуя, как подкатывает разочарование. Нет. Не может быть. Мы так тщательно всё проверяли. Каждое соединение пропаивали. Каждый изолятор осматривали. Провод протягивали с таким усилием, чтобы он не провисал, но и не рвался от натяжения.

— Ещё минуту, — твёрдо сказал я. — Николаю нужно время, чтобы принять сигнал, расшифровать и отправить ответ.

Александр Зайцев не сводил глаз с приёмника, губы его беззвучно шевелились, отсчитывая секунды.

И вдруг — стержень дрогнул. Качнулся. Коснулся бумаги, оставив короткую чёрточку. Ещё одну. Длинную. Короткую. Длинную.

— Идёт! — выдохнул Александр, и голос его сорвался на крик. — Сигнал идёт! Вижу запись!

Студенты сгрудились вокруг аппарата, глядя на ленту, где стержень четко оставлял чёрточки — короткие и длинные, точки и тире, складывающиеся в закодированные буквы.

Я наклонился, всматриваясь в запись, сердце колотилось так, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Александр уже доставал таблицу кодов, сверяя последовательность символов с буквами.

— П… Р… И… Н… Я… Л, — по буквам читал он, водя пальцем по записи. — «Принял». Дальше… С… И… Г… Н… А… Л… «Сигнал». Потом… Ч… Ё… Т… К… И… Й. «Чёткий»!

Он оторвался от ленты, и на лице его было такое выражение чистого, детского восторга, что я невольно улыбнулся.

— Работает, — прошептал я, и только сейчас понял, что всё это время задерживал дыхание. — Чёрт возьми, оно работает.

Павел Соболев расхохотался, хлопнув себя по бедру здоровой рукой:

— Шестьдесят вёрст! Сигнал прошёл шестьдесят вёрст и вернулся обратно! Это же…

Он не нашёл слов, только покачал головой.

Я снова нажал на ключ, передавая следующее сообщение. На этот раз более сложное: «Линия работает отлично. Проверка десять вёрст — начинаем».

Через минуту пришёл ответ от Николая: «Понял. Готов к проверке. Жду сигнала».

Мы сели в телегу, и кучер погнал лошадей вдоль линии. Захар с тремя служивыми ехали рядом. Провод тянулся над нашими головами, провисая плавными дугами от столба к столбу. На каждой десятой версте, как мы и планировали, я велел остановиться.

Первая остановка была десять вёрст от Тулы. Студенты быстро развернули переносной приёмник, подключили его к линии с помощью специальных зажимов. Я передал короткое сообщение: «Точка один. Десять вёрст. Тест».

Ответ от Николая пришёл почти мгновенно: «Принял чётко. Продолжайте».

Сигнал был сильным, уверенным. Стержень приёмника бил по бумаге резко, оставляя глубокие, чёткие линии. Я записал в блокнот: «10 вёрст — отлично».

Двадцать вёрст. Та же процедура. Подключились, передал сообщение, получил ответ. Сигнал чуть слабее, но всё ещё уверенный, читаемый без проблем. «20 вёрст — хорошо».

Тридцать вёрст. Здесь мы пересекали небольшую речку — ту самую, где пришлось строить высокие столбы и натягивать провод над водой. Я с опаской смотрел на эту конструкцию, вспоминая, сколько споров было о том, выдержит ли она. Но провод висел ровно, натяжение правильное.

Подключились. Передал сигнал. Пауза показалась чуть длиннее обычного, и я почувствовал, как напряглись плечи. Но ответ пришёл. Сигнал стал заметно слабее — стержень едва касался бумаги, линии были тонкими, прерывистыми местами. Пришлось напрячься, чтобы расшифровать. Но сообщение читалось: «Принял. Слабо, но читается».