Захар превратился в мою тень — молчаливую, настороженную, вооружённую. Куда бы я ни пошёл, даже просто из кабинета в столовую, он шёл следом, рука на рукояти пистолета. Его люди патрулировали дом и двор постоянно. Смены сменялись строго по графику, ни единой секунды расслабления. Дом превратился в крепость, а я — в узника этой крепости, пусть и добровольного.

И вот, на рассвете четвёртого дня, когда серый свет только начал пробиваться сквозь плотные шторы, я услышал стук в парадную дверь. Резкий, настойчивый, требовательный.

Я вскочил с постели, накинул халат. Маша проснулась мгновенно, испуганно озираясь.

— Что случилось? — прошептала она, прижимая к груди одеяло.

— Не знаю, — я выглянул в коридор. Захар уже спускался по лестнице.

Внизу послышались голоса. Один из них — знакомый голос Ивана Дмитриевича, но не привычный, невозмутимый и ровный, а громкий, резкий, взволнованный.

Я поспешил вниз. Иван Дмитриевич стоял в прихожей без шинели, в расстёгнутом мундире. Волосы растрёпаны, глаза красные от недосыпа, щетина на щеках — он явно не спал и не брился сутки. Но на лице горела торжествующая, почти хищная улыбка.

— Егор Андреевич! — он шагнул мне навстречу, протягивая руку для рукопожатия. — Взяли! Всех взяли!

Сердце ухнуло вниз, потом взлетело вверх.

— Кого? «Француза»?

— Его и всю его шайку, — он прошёл в гостиную, плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения. Выглядел он как генерал после победной, но изнурительной битвы — измотанным до предела, но счастливым. — За одну ночь. Операция прошла безупречно. Восемь человек, включая самого господина «Пьера Дюбуа», если это вообще его настоящее имя.

Я опустился в кресло напротив, чувствуя, как напряжение последних дней начинает медленно, неохотно отпускать, оставляя после себя странную пустоту.

— Расскажите, — попросил я. — Всё. С самого начала.

Иван Дмитриевич потёр лицо ладонями, словно стирая налипшую усталость, затем выпрямился, и профессионализм вернулся в его осанку, в голос.

— Вчера вечером наблюдение установило, что «Дюбуа» назначил встречу со всеми своими связными. Сразу со всеми — это была их роковая ошибка. Встречу назначили в частном доме на окраине, в усадьбе, которую арендовали под видом купеческого склада. Тихое место, глухое.

Он встал, начал ходить по комнате размеренным шагом.

— Мы окружили дом ещё до заката. Втихую, без лишнего шума. Два десятка моих лучших людей плюс жандармский отряд — проверенные, надёжные бойцы. Выставили плотное кольцо вокруг усадьбы, чтобы муха не пролетела незамеченной. Ждали в засаде, пока все соберутся — это было критически важно, нужно было взять всех разом, не дать никому ускользнуть и поднять тревогу. Когда последний вошёл внутрь, и мы убедились, что все на месте, дали сигнал — и ворвались одновременно с трёх сторон.

— Сопротивлялись? — спросил я, представляя картину ночного штурма.

— Попытались, — усмехнулся он мрачно, и в глазах мелькнула холодная удовлетворённость. — Один из охранников «Дюбуа» выхватил пистолет, попытался стрелять. Мой агент пристрелил его на месте, не раздумывая — одним выстрелом в грудь. Остальные, увидев это, быстро поняли, что дело труба, и сдались без дальнейшего сопротивления. «Дюбуа» правда пытался выскочить через заднее окно, но там уже ждали мои люди. Скрутили его, как щенка — даже не успел сопротивление оказать.

Захар, стоявший у двери с непроницаемым лицом, довольно хмыкнул:

— Правильно сделали. Таких гадов надо без разговоров. Сразу и навсегда.

Иван Дмитриевич кивнул, соглашаясь.

— Мы изъяли абсолютно все документы, которые были в доме. Шифрованную переписку, списки контактов и агентов, финансовые бумаги с указанием источников денег. Там, Егор Андреевич, целая разветвлённая сеть. Они работали не только против вас лично, но и собирали информацию о военных заводах по всей губернии, о передвижениях войск, о настроениях среди дворянства и купечества. Масштабная шпионская операция — долгосрочная, хорошо финансируемая.

Он достал из кармана мундира смятый листок бумаги, разгладил его на колене.

— Вот, смотрите. Это выписка из их донесений, которую я успел перевести с французского. «Объект номер один — Воронцов Е. А. Представляет критическую угрозу в технологическом прогрессе. Необходимо изъять или нейтрализовать. Наивысший приоритет». Далее идёт подробный список ваших разработок с детальной оценкой их военного и стратегического значения для грядущей войны.

Он протянул мне бумагу. Я взял её, пробежал глазами по строчкам. Там были пьезоэлектрические замки с указанием их преимущества перед кремнёвыми, механические лампы и их влияние на производительность заводов, медицинские методы Ричарда и прогнозируемое снижение смертности в войсках, даже упоминание о паровых машинах и планах модернизации уральских заводов Строганова с оценкой потенциального роста выплавки чугуна.

— Они знали всё, — прошептал я. — Абсолютно всё. Даже то, о чём я только думал.

— Не совсем всё, — возразил Иван Дмитриевич, забирая бумагу обратно и аккуратно складывая её. — Детали многих технологий у них были поверхностными, обрывочными, основанными на слухах и наблюдениях издалека. Они знали, что вы создали нечто революционное, но не понимали в полной мере, как именно это работает, какие принципы лежат в основе. Вот почему им так отчаянно нужны были вы лично — чтобы выжать из вас подробные знания, формулы, чертежи, технологические процессы. Живой источник информации, который можно было бы выпытать или заставить работать на Францию.

Он убрал бумагу во внутренний карман мундира, застегнул его.

— А сам «француз»? — спросил я, и голос мой прозвучал хрипло. Я сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. — Я хочу увидеть его. Посмотреть ему в глаза. Увидеть его лицо.

Иван Дмитриевич покачал головой медленно, но решительно. В его взгляде мелькнуло искреннее сожаление.

— Не получится, Егор Андреевич. Вы уж простите меня. Его уже нет в Туле. Мы увезли его первым, ещё до рассвета, под тройным военным конвоем из гвардейцев. Слишком ценный и опасный пленник, чтобы рисковать хоть секундой. К тому же, формально вы — потерпевший в этом деле, а он — обвиняемый в государственной измене и шпионаже. Остальных арестованных отправили в Москву вслед за ним под усиленным военным конвоем. Там их допросят более… основательно, — в его голосе прозвучала стальная нотка. — Потом повезут в Петербург, в Тайную канцелярию при самом императорском дворе. Это дело государственной важности, Егор Андреевич, наивысшего уровня. Там разберутся до мельчайших деталей: кто именно за ними стоял в Париже, какие каналы связи использовали, кого ещё успели завербовать на нашей территории, какую информацию успели передать.

Разочарование было горьким, как полынь. Я так хотел увидеть его — сломленного, в кандалах, осознавшего, что проиграл. Хотел услышать, как он признаёт свою неудачу, как его холодная самоуверенность разобьётся о реальность тюремной камеры.

— Жаль, — выдавил я сквозь стиснутые зубы. — Очень жаль.

— Я понимаю ваши чувства, Егор Андреевич, — мягко, почти по-отечески сказал Иван Дмитриевич. — Это естественное желание после того, что вы пережили. Но главное сейчас — угроза устранена полностью. Вся шпионская сеть накрыта до последнего звена. Мы тщательно проверяем каждого человека, кто мог иметь с ними хоть малейший контакт — всех информаторов, курьеров, пособников. Если где-то в городе остались спящие агенты, резервные связные — мы их найдём и обезвредим. Даю вам слово офицера.

Он поднялся с кресла, поправил мундир, застегивая оставшиеся пуговицы.

— Но, Егор Андреевич… — его голос стал тверже, в нём зазвучала непреклонность приказа. — Охрана с вами остаётся. На неопределённый срок. Это не обсуждается и не подлежит пересмотру. Пока мы не завершим полномасштабную проверку всех каналов утечки информации, пока не убедимся абсолютно, что нет других, параллельных угроз со стороны других держав — вы остаётесь под круглосуточной защитой. Захар и его люди, мои агенты на внешнем периметре, военный конвой при любых передвижениях за пределы города. Вы слишком ценны для России, Егор Андреевич. Слишком важны для будущего Империи, чтобы позволить себе хоть малейший риск.