Поле казалось бесконечным. Каждый шаг отдавался болью в лодыжке, каждый вдох обжигал. Но огоньки приближались.

Я шел, и с каждым шагом крепло одно — я вернусь. Вернусь домой, к Маше, к Сашке.

Вернусь и разберусь с теми, кто посмел меня похитить.

Рассвет занимался над полем.

Оно встретило меня безразличной тишиной и бескрайностью, в которой легко было почувствовать себя песчинкой. Серая земля, изборожденная прошлогодними бороздами, тянулась до горизонта. Кое-где торчали островки бурьяна, пожухлой травы, которую не успели скосить или выжечь. Рассвет разливался медленно, неохотно.

Повязка на плече промокла насквозь — кровь сочилась, хоть и не струей. Каждый шаг отдавался тупой болью в ушибленной лодыжке, растянутой при падении в лесу. Голова кружилась от усталости и потери крови. Хотелось просто упасть прямо здесь, в эту серую, холодную землю, и закрыть глаза. Хотя бы на минуту.

Но я не мог. Я знал — если остановлюсь, если позволю себе передышку, то не встану. Организм на пределе, он работает на последних каплях адреналина и воли. Стоит расслабиться — и всё, конец истории.

Огоньки впереди манили, как маяк в ночи. Они были далеко, слишком далеко, но это была цель. Ориентир. Я зацепился за них взглядом и не отпускал, словно боялся, что они погаснут, растворятся в утреннем тумане, и я останусь один в этой серой пустоте.

Шаг. Еще шаг. Дыхание сбилось, хриплое, свистящее. Горло болело от удушья, которым меня наградил покойный охранник. Каждый вдох давался с трудом, словно воздух стал вязким.

Мысли путались, сползали в какую-то липкую трясину полузабытья. Образы мелькали — Маша, её лицо, обеспокоенное, Сашка на руках… Захар, хмурый, ругающий меня за самонадеянность… «Француз», его холодный голос, нервный тик под глазом… Кровь на ноже… Мертвые глаза охранника…

Я тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение. Фокус. Мне нужен фокус. Инженер внутри меня повторял как мантру: «Просчитай. Оцени. Действуй». Но инженеру нечего было просчитывать — только поле, боль и огоньки вдалеке.

Время текло странно. То казалось, что прошли часы, то — всего минуты. Солнце поднималось медленно, но неотвратимо, разгоняя туман, заливая поле холодным светом.

Я споткнулся о борозду, успел выставить вперед здоровую руку. Земля под ладонью была ледяной, влажной. Я замер на четвереньках, пытаясь отдышаться. Легкие горели. Сердце стучало где-то в горле, неровно, тяжело.

«Вставай, — приказал я себе. — Вставай, идиот. Ты не для того пережил эту ночь, чтобы сдохнуть здесь, на вспаханном поле».

Я встал. Покачнулся, но удержал равновесие. Огоньки стали ближе. Теперь я различал силуэты построек — низкие избы, сарай, покосившийся забор. Деревня. Небольшая, бедная, судя по виду, но живая. Люди. Там были люди.

Впереди, на краю поля, виднелись темные фигурки. Люди. Лошадь. Телега.

Я замер, припав к земле за кустом можжевельника. Сердце забилось в горле. Кто это? Погоня?

Пригляделся. Фигурки двигались медленно, размеренно. Наклонялись, выпрямлялись. Крестьяне. Убирают камни с поля или готовят землю под посевы? Нет, просто возятся с чем-то у телеги.

Мне нужна была помощь. Или хотя бы информация. Но я выглядел как беглый каторжник или жертва побоища — грязный, окровавленный, с безумным взглядом. Появление в таком виде могло вызвать панику или агрессию.

Я проверил нож за поясом. Единственный аргумент в споре, если разговор не задастся. Вытер лицо рукавом, размазывая грязь, попытался пригладить волосы.

Нужно было сыграть роль. Жертва разбойников. Барин, попавший в переплет. Это понятно, это вызывает сочувствие, а не страх.

Я вышел из укрытия и, стараясь держать спину прямо, направился к людям.

Их было трое. Старик с бородой-лопатой и двое мужиков помоложе. Они возились с колесом телеги, которое, похоже, увязло в грязи.

Первым меня заметил старик. Он выпрямился, прищурился, и я увидел, как его рука потянулась к вилам, торчащим из сена.

— Эй! Кто таков? — крикнул он хрипло. Молодые тут же бросили колесо и повернулись ко мне, настороженно глядя исподлобья.

Я остановился в десяти шагах, поднял правую, здоровую руку ладонью вперед. Левую прижимал к груди.

— Мир вам, православные, — голос мой был сиплым, каркающим. Я прокашлялся. — Не бойтесь. Я не лихой человек. Беда со мной приключилась.

Старик не опустил руку от вил, но и хватать их не стал. Оглядел меня с ног до головы — дорогие, хоть и изодранные в клочья сапоги, остатки тонкой рубахи, кровь.

— Вижу, что беда, — буркнул он. — Разбойники, что ли?

— Они самые, — я сделал еще шаг, стараясь не хромать. — На тракте перехватили. Ограбили, избили, бросили в лесу помирать. Едва выбрался.

— Нынче на дорогах неспокойно, — покачал головой один из молодых. — Бог миловал, живой ушел.

— Живой, — кивнул я. — Скажите, люди добрые, далеко ли до Тулы? И в какой она стороне?

Старик махнул рукой куда-то вправо и чуть вперед:

— Да почитай верст пятнадцать будет. Вон за тем перелеском речка будет, Упа. Вдоль нее иди, она к городу и выведет. Только на тракт не суйся, там и впрямь лихоимцев полно.

Пятнадцать верст. В моем состоянии это было как до Луны пешком. Но это была цель. Конкретная, осязаемая.

— Спасибо, отец, — я поклонился. — Не найдется ли воды глоток? В горле пересохло, мочи нет.

Старик кивнул молодому. Тот достал из телеги глиняный кувшин, подошел ко мне, протянул с опаской.

Я пил жадно, чувствуя, как холодная вода течет внутри, смывая привкус крови и пыли. Вернул кувшин.

— Хлеба бы дал, барин, — виновато сказал старик, — да сами с утра маковой росинки не ели, только выехали.

— Ничего, — сказал я. — Вода — уже жизнь. Спасибо вам.

Я не стал просить подвезти. Телега сломана, да и едут они, судя по всему, в другую сторону, на дальние поля. К тому же, оставаться с людьми было опасно — для них. Если погоня наткнется на них со мной… Нет. Я должен идти один.

— Храни вас Бог, — сказал я и повернул в сторону, указанную стариком.

— И тебе, барин, дойти с Богом, — донеслось в спину.

Я шел, и каждый шаг был маленькой победой над собой. Пятнадцать верст.

Солнце наконец пробилось сквозь тучи, но тепла не принесло. Ветер усилился, пронизывая мокрую одежду насквозь. Меня начало знобить по-настоящему. Зубы выбивали дробь, перед глазами плыли цветные пятна.

Голод проснулся звериный. Желудок скручивало спазмами, от которых темнело в глазах.

Я шел вдоль кромки леса, прячась в тени деревьев. Постоянно оглядывался. Прислушивался.

Любой звук — хруст ветки, крик вороны, далекий стук копыт — заставлял меня замирать и падать в траву. Паранойя стала моим вторым именем. Я видел врагов в каждом кусте.

«Француз» не отступит. Я это знал. Он потерял ценный груз, но он знает, куда этот груз пойдет. В Тулу. Он может перехватить меня на подходах.

Поэтому я делал крюк. Шел не по прямой, а петлял, выбирая самые неудобные, заросшие бурьяном тропы.

Дважды мне казалось, что я вижу всадников на горизонте. Я зарывался в прошлогоднюю листву и лежал, не дыша, пока точки не исчезали. Может, это были просто путники. А может, разъезды «француза». Рисковать я не имел права.

К полудню я вышел к реке. Упа. Грязная, серая, но родная.

Идти стало легче — берег был ровнее, чем пашня. Но силы таяли. Ноги налились свинцом, рана на плече пульсировала, отдавая болью в шею и голову.

Я шел как автомат. Левой, правой. Левой, правой. Не думать о боли. Думать о деле.

Что я буду делать, когда вернусь?

Первое — безопасность семьи. Машу и Сашку нужно спрятать. Увезти из особняка? Нет, в дороге они уязвимы. Превратить особняк в крепость. Усилить охрану. Захар найдет людей.

Второе — завод. Секреты. «Француз» знал слишком много. Значит, есть утечка. Шпион на заводе? Или кто-то из поставщиков болтает? Нужно найти крысу. Иван Дмитриевич поможет. Это его работа.

Третье — сам «француз». Он не уедет просто так. Он будет ждать, искать новый шанс. Его нужно найти и уничтожить. Это уже не бизнес. Это война. Личная война.