Я вырвал у нее фотографии и указал на снимок, где я смеюсь на своем гребаном выпускном, с Авой в объятиях и выражением искреннего счастья на лице.

— Видишь его? Он мертв. Умер. Забыт и похоронен. Ты никогда не сможешь вернуть его, ни с помощью таких дурацких игр, как твои, ни с помощью чего-либо другого.

— Я не хочу его, — выплюнула она, указывая на мое изображение, которое больше не было мной. — Я хочу тебя. — Ее палец ткнулся мне в грудь, и я замер, глядя на нее сверху вниз.

На ее лице были написаны боль и ярость, а пальцы так крепко сжимали гребаную свадебную фотографию, что я знал, что мне будет чертовски трудно вырвать ее из ее рук.

Я громко рассмеялся, отступив назад и широко раскинув руки, уронив фотографию с выпускного.

— Тогда, может, тебе стоит присмотреться повнимательнее, любовь моя. Потому что здесь нет ничего стоящего. Здесь нет вообще ничего. Я — оболочка призрака человека, весь погрязший в боли, страданиях и крови. Я убил больше людей, чем могу сосчитать, причинил больше страданий, чем ты можешь себе представить, и за десять долгих лет не испытал ни одной настоящей эмоции, кроме горя, вины и чувства провала.

Я отвернулся от нее, срывая с пальца золотое обручальное кольцо и швыряя его в огонь вместе со всем остальным, наблюдая за языками пламени, которые лизали стену и уже добрались до потолка над занавеской. В том углу почти не осталось ничего, за что пламя могло бы ухватиться, но оно старалось, жаждая разрушить мир почти так же сильно, как и я.

— Ты не имеешь права так поступать! — закричала Бруклин, ее руки ударили меня между лопаток, толкнув вперед на шаг, отчего жар огня жадно лизнул мою кожу. — Ты не можешь просто сдаться, потерять рассудок и уничтожить все!

— А почему, блядь, нет? — рявкнул я, разворачиваясь к ней лицом, совершенно готовый просто стоять здесь и позволить всему этому гребаному дому сгореть дотла вокруг меня, мне было плевать.

— Потому что ты мне обещал! — крикнула она в ответ, ударив руками мне в грудь и глядя на меня с яростью. — Ты обещал мне, что у меня здесь будет место, и ты не можешь просто так его у меня отнять! Ты не можешь!

В ее глазах стояли слезы, отчего они казались еще ярче, чем обычно, синева в них полыхала, как электрические разряды, и мне захотелось погрузиться в них и позволить им поглотить меня целиком.

Она снова толкнула меня, и я сорвался. Оскалившись, я схватил ее за талию и прижал к стене по другую сторону от каминной полки, где бесконтрольно бушевало пламя. Огонь справа от меня обжигал кожу и отбрасывал мерцающие блики на ее лицо.

— Продолжишь так провоцировать меня, и я сломаюсь, — мрачно предупредил я, глядя на нее с угрозой, обещающей ей самое худшее.

— Так сломайся, — прорычала она. — Просто, блядь, сломайся и начни чувствовать. Ты джинн в бутылке, Адское Пламя, настолько переполненный всем, что вот-вот взорвешься. Тебе нужно вырваться на свободу и прочувствовать все это, иначе ты просто исчезнешь.

Она ударила меня ладонями в грудь, и сила ее удара едва не заставила меня отступить на шаг назад. Но я удержался на месте, ярость во мне закипала, так что я прижал ее к стене, сомкнув руку на ее горле.

— Ты хочешь, чтобы я тебя убил? — Потребовал я ответа, сжимая пальцы на ее горле. Призраки внутри меня призывали сделать это, наказать ее за то, что она натворила, заставить увидеть, с кем она связалась. Хотя другая часть меня сдерживала этот порыв — это был голос, который я редко слышал, жаждущий чего-то большего.

— Я не боюсь умереть, — вызывающе прошипела она, вздернув подбородок и свирепо глядя на меня. — Я боюсь не жить.

Я снова почувствовал, как во мне закипает ярость, но вместо того, чтобы сдавить ее горло, я переместил руку, схватил ее за челюсть и крепко сжал, прижимая свои губы к ее.

Она ахнула, когда я поцеловал ее. Ее полные губы приоткрылись навстречу моему языку, а я жадно и отчаянно впился в них, поглощая ее, притягивая ближе, хотя бушевавшая во мне ярость требовала выхода.

Ее руки обвились вокруг моей шеи, пальцы крепко вцепились в волосы, притягивая еще ближе и она приподнялась на цыпочках, пытаясь сократить разницу в росте.

Свободной рукой я схватил ее за задницу, приподнимая, и она послушно подпрыгнула, обвив ногами мою талию, поцелуй стал глубже, и я прижал ее спиной к стене.

Мое сердце бешено колотилось, пока огонь бушевал рядом с нами, а эхо тех криков в моей голове ревело все громче и громче, угрожая расколоть меня надвое.

Ее зубы вонзились в мою нижнюю губу, и я зарычал, когда из нее потекла кровь, ее железный привкус перемешался с нашей слюной, а мой член вдавился в нее через барьер нашей одежды, и она прижалась ко мне бедрами.

Что-то ударило меня сбоку по голове, и я оторвался от нее, когда она уронила металлическую вазу, которую схватила с каминной полки, чтобы напасть на меня.

Я зарычал на нее, отпустив ее челюсть и схватив ее за волосы, заставляя ее запрокинуть голову так, что я смог смотреть на нее сверху вниз, моя кровь окрасила ее губы и стекала по моему подбородку.

Она опустила руку на мой бицепс, сжимая только что зашитую пулевую рану так, что я чуть не уронил ее от боли, но затем поцеловала меня снова, еще сильнее, еще голоднее. И этот грязный, гребаный поцелуй-наваждение заставил мое сердце биться чаще, член заныть, а все тело ожить для нее.

Огонь рядом с нами разгорелся еще жарче, и я оттащил ее от него, отнес к дивану Честерфилд в дальнем конце комнаты и опустил на него, навалившись на нее всем своим весом, когда последовал за ней.

Ее ногти прочертили линии на моей груди так, что потекла кровь, когда я подмял ее под себя и начал целовать сильнее, пока я не стал дышать ее воздухом, а она — моим, и я понял, что не хочу прекращать.

Я не делал этого так давно, что это казалось совершенно чертовски новым ощущением. Моя кожа горела везде, где она меня касалась, мое сердце билось, как у влюбленного подростка, а член болел, как у девственника, отчаянно жаждущего впервые попробовать киску. Десять долгих, пустых лет я избегал этого любой ценой, я отказывал себе во всем, и ради чего?

Потому что из-за тебя умерла твоя жена.

Крики в моей голове стали невыносимыми, и внезапно я снова оказался там — весь в крови женщины, которую любил. Оказался там слишком поздно, чтобы спасти ее, и уже слишком поздно, чтобы защитить…

Я не мог сделать это снова. Я не мог позволить кому-то снова сблизиться со мной.

Я отпрянул так внезапно, что чуть не сбросил Бруклин с дивана, когда вскочил. Сердце колотилось как безумное, паника захлестнула меня с головой. Я смотрел на нее сверху вниз — она лежала, тяжело дыша и растерянно глядя на меня.

Я покачал головой, отступая назад, и провел тыльной стороной ладони по рту, чтобы стереть вкус греха со своих губ. Потому что я знал, что чем больше я буду ему поддаваться, тем хуже будет. Мне. Ей. Я не мог сделать это снова. Я не хотел. Не с ней.

— Найл? — прошептала Бруклин, в ее глазах мелькнули смятение и боль, когда она поднялась, а я продолжал отступать, качая головой.

Я резко отвернулся от нее, схватил серый диван, стоявший ближе всего к камину, и с яростным рыком перевернул его, так что пол у меня под ногами задрожал.

— Я сделала что-то не так? — спросила она, и боль в этих словах ранила меня еще сильнее, но я продолжал стоять к ней спиной, снова проводя рукой по лицу.

— Тебе нужно держаться от меня подальше, — прорычал я, все еще не глядя на нее, потому что мое тело было совершенно другого мнения о том, как должны развиваться события, и я знал, что был слишком слаб, чтобы сопротивляться ей, если посмотрю.

— Почему? — спросила она, как будто действительно не имела ни малейшего представления.

Я вытащил из кармана свой мобильный телефон, подключил его к телевизору, и включил то самое видео. То, на котором Ава снята прямо перед тем, как Нельсоны снова изнасиловали ее и убили. Я прибавил громкость, чтобы крики в конце разнеслись эхом по дому, а затем вывел на экран фотографии ее тела. Вся кровь, боль и все, что я натворил, оказались прямо там, на телевизоре.