Из моей семьи не было выхода. В конце моего туннеля не было света. Я был О'Брайеном. Атакующем псом. И ничем больше. Я бы женился на Анастасии и стал бы марионеткой, о которой мечтал мой отец, скалил бы зубы по первому требованию и искал счастья на дне бутылки. Но я бы никогда его не нашел. Для таких, как я, не было нирваны. Моя душа была проклята в тот день, когда я втянул Аву в этот мир, и я был чертовски близок к тому, чтобы сделать с Бруклин тоже самое.

Может, мне стоит войти в эту клетку и позволить Матео прикончить меня. Пусть все закончится, и я перестану мучиться в этом вечном аду.

Но даже когда я размышлял об этом, я знал, что маленький упрямый ублюдок внутри меня этого не допустит. Он хотел жить, пусть даже только для того, чтобы страдать. И хотя мне было нелегко назвать жизнью то, чем я занимался последние десять лет, я все еще дышал, переезжал с места на место, убивал, курил, пил и просто, блядь, существовал.

Я годился только для смерти и жестокости, и ни для чего больше. С этой мыслью я наклонился вперед, прижался лицом к решетке и тихо заговорил, глядя в темные глаза Матео.

— Она тебе понравилась, El Burro? — Промурлыкал я. — Она сказала, что ты называешь ее mi sol, и я посмотрел, что это значит. Мое солнце. Как романтично для куска дерьма из картеля. Она осветила твой маленький мрачный мирок?

— Настоящий мужчина выпустил бы меня из этой клетки и испытал бы свою храбрость в схватке со мной, — сказал он низким голосом, вызов в его взгляде был очевиден, напряжение в позе источало насилие, но я еще не закончил играть со своей добычей. Я мог плеваться ядом не хуже любой гадюки, я только что доказал это наверху. У меня был особый талант находить самые худшие способы причинить человеку боль, физическую или душевную, и я всегда умел бить точно в цель, когда хотел. Возможно, это делало меня последней ублюдком, но я никогда не стремился завести друзей.

— Я выбрал ее специально для тебя, ты знал об этом? — Спросил я его, и он нахмурился.

— Перестань говорить загадками и выкладывай.

— Я купил ее для тебя, — сказал я. — Милый маленький подарок с красивыми сиськами и губами, подходящими для сосания члена. Она заигрывала с тобой, El Burro, играла тобой, использовала тебя и пыталась выведать твои секреты, в то время как ты попался на это, как отчаявшийся ублюдок, которым, как я знал, ты и окажешься.

Он бросился на меня и ударил меня кулаком в челюсть так сильно, что внутренняя сторона щеки лопнула, и кровь залила мой язык. Я отшатнулся, смеясь от боли и сплевывая кровь на пол. Это и близко не соответствовало тому, чего я заслуживал.

— Каждое слово, которое она тебе говорила, каждый взгляд и прикосновение, каждый поцелуй и ласка были просто чушью собачьей, — сказал я, ухмыляясь ему в лицо, пока он яростно угрожал и пытался спровоцировать меня подойти ближе, но так было намного лучше. Наконец-то я причинил ему такую боль, которая ранила его, и я надеялся, что лезвие вошло достаточно глубоко, чтобы пронзить его сердце.

— Где она?! — взревел он, а я только громче рассмеялся, пятясь назад.

— Ушла, — сказал я, пожимая плечами. — Она сбежала отсюда и оставила тебя одного, даже не оглянувшись. Она использовала тебя, но, судя по всему, ее навыки были не на высоте, потому что я все еще не получил от тебя то, что мне нужно.

— Mentiroso! — снова закричал он, и на этот раз я вспомнил, что он называет меня лжецом. И, может, я действительно был насквозь пропитан ложью, но во мне не было ничего другого, так что мне было плевать.

— Я надеюсь, тебе понравилось ощущение ее губ на твоем члене, El Burro, потому что у меня внезапно возникло желание отрезать его. Я устал от того, что это тянется так долго, и устал от того, что даю ей время сломать тебя, а в итоге не получил ничего взамен, кроме того, что она доставила тебе удовольствие. Так что, думаю, нам с тобой нужно в последний раз встретиться в моем кабинете. — Я указал на комнату для убийств в дальнем конце подвала, и его глаза стали каменными, а в ответ я услышал только тишину. — Но на этот раз я не буду сдерживаться, — предупредил я его. — Это должно закончиться. Так что я пойду наверх и принесу еще несколько интересных инструментов. А когда вернусь, привяжу тебя к столу и буду отрезать от тебя куски, пока ты не скажешь мне, где спрятал все, что украл у Сантьяго Кастильо. Либо я заработаю себе билет отсюда с твоими сокровищами, либо ты сегодня умрешь. Тогда, наверное, я останусь с русской невестой и со своим козлом отцом. В любом случае, сомневаюсь, что моя жизнь станет намного лучше.

Я повернулся и зашагал обратно вверх по лестнице, не сказав больше ни слова, а он издал рев чистой гребаной ярости, который слишком ясно сказал мне, как сильно он жаждал моей смерти. Но, к несчастью для него, я был лучшим в том, что делал. Возможно, он был близок ко второму месту, но сейчас его это не спасет. Я закончил. Я чувствовал жажду крови. И я не хотел больше держать у себя в доме гостей.

Я захлопнул за собой дверь в подвал, но не стал тратить время на то, чтобы запереть ее. Я пошел прочь от подвала, но ярость во мне ни на йоту не уменьшилась, потому что в моей голове всплыли воспоминания о губах Бруклин на моих, о ее руках на моей коже, о моем члене, твердом и ноющем, когда я терся им о нее. Я так давно не хотел женщину таким образом, что само это чувство казалось мне чуждым.

Но было больше причин, чем я мог сосчитать, чтобы мы держались друг от друга подальше. Во-первых, она была слишком молода для меня. Слишком наивна, невинна и чиста, несмотря на кровь на ее руках. Я был гнилью и проклятием, причиной всего самого худшего. Я уже доказал, что не могу заботиться ни о ком, кроме себя. Я был причиной смерти Авы, и я стал бы причиной ее смерти, если бы она осталась.

Но я все равно хотел, чтобы она осталась. Какая-то эгоистичная, безнадежная часть меня хотела, чтобы она была здесь, несмотря на все причины, по которым должна была уйти. И именно поэтому я должен сделать это сейчас. Если бы это продолжалось дольше, я бы уговорил себя на это. Я бы позволил Дьяволу в себе отнять у нее все и убедил бы себя, что это нормально по той или иной причине.

Так что хорошо, что она ушла. Я мог злиться, убивать всех подряд, пить до беспамятства, выкурить из головы сожаления, и надеяться, что она исчезнет задолго до того, как я найду время убедить себя выследить ее.

Потому что я не мог так поступить. Даже если она делала это место ярче и делала мою жизнь… полнее. Это не имело значения. Ведь я был олицетворением всего плохого. Воплощением зла. И мне нужно было держаться от нее как можно дальше.

Но перспектива заглянуть в бездну собственной жизни повергала в жуткую тоску. Впереди маячила свадьба, а судя по тем редким мероприятиям, на которые меня вынудили явиться, отец уже не собирался позволять мне прятаться в тени. У него имелись планы на меня, и я вот-вот должен был утратить то немногое, что еще контролировал в своей жизни. Я собирался жениться на этой гребаной женщине, и у меня сложилось впечатление, что я даже не представлял себе и половины того, во что ввязываюсь с ней.

Я собирался пойти прямо в сарай, чтобы взять еще инструментов, чтобы развязать язык Матео, но сначала зашел за виски, направляясь в гостиную и стараясь не думать о Бруклин и о том, каким уже чертовски пустым казался этот дом.

Я направился к шкафу, где хранил выпивку, и замер, обнаружив, что шкаф рядом с ним открыт, а полка внутри пуста.

Я упал на колени и осмотрел ее, пока мое сердце бешено колотилось в груди. Оно исчезло. Она, блядь, забрала его. Единственную вещь в этом доме, которую я должен был убедиться, что она не сможет достать.

Она собиралась отомстить ублюдкам, которые причинили ей боль много лет назад. Она собиралась просто войти туда, устроить свое чертово убийственное шоу с беспорядочным размахиванием руками и погибнуть к чертям собачьим.

Эти люди не были простыми мишенями. Я долго разрабатывал идеальный план, чтобы убрать их, и это было нелегко. Я не любил убивать копов. Не потому, что среди них не было плохих или что-то в этом роде. Просто полиция, как правило, проводила гораздо более тщательное расследование, когда убивали одного из своих, чем когда убивали кого-то постороннего. Даже если это было извращенное чудовище, заслуживающее самой страшной смерти.