— Не неудачница. Просто одинокая.

В его голосе нет ни насмешки, ни обвинений, но мне все равно кажется, что надо защищаться. Особенно после нашего последнего разговора.

— Но это не так. У меня есть соседка, с которой я лажу. И много друзей. И коллеги, которые…

— Не сомневаюсь. Но тебе все равно может быть одиноко.

Я упираюсь взглядом в колени, не желая признавать, насколько Марк прав, но он заставляет меня посмотреть на него, подняв пальцем мой подбородок.

— Ты всегда можешь мне позвонить, ты же знаешь? Даже если не хочешь… — Он делает глубокий вдох. Я так хочу к нему прикоснуться, что у меня разрывается сердце. — Я знаю, мы это уже проходили. Но даже если ты ничего не хочешь от меня в этом смысле… Я все равно твой друг, Джейми. Ты можешь мне звонить.

Правда, Марк? Я могу тебе звонить?

— Не уверена, что могу, — говорю я, расправляя плечи.

— Правда. — Он смешно морщит лоб. — Можешь. В любое время.

— Но у меня несколько иной опыт. — У меня в груди лопается пузырь обиды. — Не в любое время.

Марк наклоняется вперед.

— Опыт? О чем ты…

И разумеется, именно тогда рев бурана становится рекордно громким и отключается свет.

— Свет по всему району вырубило. Электрики чинят провода, — сообщает Марк, проверив онлайн-приложение, но я уже догадалась по папиному сообщению.

Папа: «Света нет! У тебя все в порядке?»

Я: «Ага, я в безопасности у Марка».

Папа: «Может, тебе лучше пока остаться там».

Я вздыхаю и заставляю себя не напечатать: «Боже, папа, ты правда так думаешь?»

Он всегда был любящим отцом. Я знаю, он старался изо всех сил, и взамен я пытаюсь не винить его в некоторой чудаковатости и эгоистичности — и простить те разы, когда он забывал забрать меня из школы или летнего лагеря, пока я не получила права.

— Все не так плохо, — говорю я Марку, пытаясь казаться невозмутимой. К сожалению, из-за плохой видимости мне хочется спрятаться под ближайшую кровать и раскачиваться до тех пор, пока я не усну. Это ведь стыдно, когда двадцатисемилетняя женщина боится темноты?

Наверное. Может быть. Если я как следует постараюсь, то смогу как-нибудь выкрутиться

— По крайней мере, у нас горит огонь, — добавляю я. — Дает тепло. И немного света.

— Мне нужно познакомить своих родителей с концепцией генераторов.

— Я удивлена, что ты не купил им один.

— Купил, — хмыкает Марк. — Но они так и не собрались его поставить.

Блин.

— Знаешь что? — Я включаю фонарик на телефоне. Чувствую, как подступает паника, и, наверное, сейчас мне лучше остаться одной. — Пойду проверю, как там Сондхайм, и тут же вернусь. Просто посмотрю, все ли в порядке.

— Сондхайм видит в темноте и ненавидит всех. Он отлично проводит время.

— Но все равно, просто проверить…

Я пытаюсь просочиться мимо Марка, но он ловит меня за запястье.

— Джейми.

— Я… Что?

— Ты же знаешь, что я не парень, которого ты встретила в «Тиндере»?

Я моргаю.

— У меня нет времени вести аккаунт в «Тиндере», и я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду…

— Я знаю, что у тебя сейчас будет паническая атака, — просто говорит он. Хотелось бы разглядеть его выражение лица, но он стоит спиной к огню, так что я вижу только темный силуэт в ореоле света.

А еще хотелось бы, чтобы он был неправ.

— Я не…

— Ты жуешь губу и до белых костяшек сжимаешь мамину думку «Живи, смейся, люби» последние три минуты.

Я смотрю на свою руку — и естественно, я сжимаю в ней думку. Я бросаю подушку обратно на диван, как будто она вся в пауках, и спрашиваю:

— А можно я просто пойду в твою комнату и?..

— Переживешь паническую атаку одна, потом выйдешь через пятнадцать минут и притворишься, что ничего не было? Дай подумать. — Он щурится, потом смотрит на меня. — Нет, Джейми.

Марк притягивает меня ближе, вжимая в себя, и я даже не пытаюсь скрыть облегчение, когда моя щека касается его груди, а его руки обхватывают меня. Он теплее всего, что я когда-либо ощущала, пахнет соснами и мылом — и постепенно мое сердце перестает бешено колотиться.

— Марк?

— М-м.

— Ты не можешь меня вот так обнимать, пока не включат свет.

— Почему? В Иллинойсе приняли какой-то закон против объятий, о котором я не знаю?

— Нет, но… тебе, наверное, есть чем заняться и без этого.

— Джейми. — Он говорит так, как будто это твердое «нет». Как будто ему и правда нечем заняться. Но я все равно отстраняюсь, и он позволяет, пусть даже с глубоким вздохом. — Посиди у огня. Мы можем… Не знаю. Сыграть в игру, чтобы убить время.

— Игру? Какую?

— Мы наверняка найдем что-нибудь, чтобы отвлечь тебя.

У меня вспыхивают щеки. Есть что-то слегка неприличное в том, как он сказал «что-нибудь». Допускающий несколько трактовок намек, самую чуточку грязный.

— У нас где-то на чердаке есть «Уно», — добавляет Марк задумчиво.

Я краснею еще больше, понимая, что это у меня грязные мысли, и только. «Он тебя разлюбил, Джейми. Ты продолбалась. Он больше не смотрит на тебя так».

— Не уверена, что сейчас идеальный момент копаться в старых коробках.

— Ага. — Он оглядывается так, как будто за последние несколько минут на кофейном столике могло материализоваться семейное издание настолки «Счастливый случай». А потом говорит: — Может, в «Правду или действие»?

— Боже мой. — Я булькаю от смеха. — Я годами не думала об этой игре. Со старших классов.

— Это ничего. Мы наверняка сможем наскрести правила у себя в памяти.

Правила — и это еще щедрый термин — довольно просты. Игроки по очереди задают вопросы. Отвечающий может выбирать: либо сказать правду, либо выпить шот. Довольно прямолинейно, но, когда мы были подростками, это была чума — в основном на вечеринках, на которых Марк был как рыба в воде и на которые меня никогда не приглашали.

— Знаешь, кажется, я вообще в нее никогда не играла.

— Ты была слишком невинна для этого в старших классах.

— Я не была «невинна», — рефлекторно спорю я. — Я была просто…

— Стеснительной, сдержанной и сосредоточенной. Старалась быть удобной. Боялась, что твой папа на тебя разозлится и бросит, если ты продолбаешься.

Марк смотрит на меня так, будто видит. Будто он видел меня все это время.

Это уже чересчур.

— Можно поиграть, — поспешно говорю я. — Если ты найдешь что-нибудь выпить.

Он находит — непочатую бутылку текилы у стенки кухонного шкафа. Он водружает ее на поднос и ставит тот на мягкий коврик у камина, со стопками у каждого края. Мы садимся друг напротив друга, с подносом посередине, и Марк наливает в стопки густую жидкость.

Мне уже не так тревожно. Здесь тепло. Уютно. Я чувствую себя в безопасности, в этаком коконе, пока снаружи ярится вьюга. А еще мне кажется, что мы занимаемся чем-то запретным, делая подобное в комнате, где Марк мог учиться ходить. Пусть это и было давно.

— Почему у меня такое чувство, будто в любую минуту могут зайти твои родители и посадить нас под домашний арест?

— Потому что, когда мы возвращаемся домой в гости, мы откатываемся к тому периоду, когда нам было восемнадцать?

— Тут ты прав. На той неделе я испытала странный порыв пролистать школьные альбомы. Что с нами не так?

— Это довольно распространенное заболевание. Вчера мне написала Мэдди — спросила, не хочу ли я с ней встретиться и влезть ночью в школу.

— О. И что… что ты ей сказал?

У него поднимается бровь.

— А как ты думаешь, Джейми? — Тени ложатся на его лицо так, что мне толком ничего не понять. Поразительно красивый, вот он какой. — Задавай первый вопрос.