Вот так я и познакомилась с ее родственником раньше нее и точно могла сказать, что в плане конкуренции ей было нечего бояться. У красного существа, корчащегося у меня на руках, было помятое личико, сморщенный нос, бугристые щеки, уши в складочку, стариковские волосы, покрытые засохшими корками. Мне вспомнились сахарные печеньки, которые папа пек по праздникам, — в частности, те, которые выходили из печи не совсем ровными. «Неприглядными», как он говорил.

Описание подходило. Существу у меня на коленях не досталось ни одного грамма приглядности.

— Как ее зовут? — спросила я у миссис Комптон.

— Его, — поправил меня папа. — Это мальчик, милая.

И внезапно все встало на свои места.

— Так вот почему он такой уродливый.

Взрослые разразились смехом — очень злобным, как мне показалось, учитывая, что бедному ребенку и так приходилось мириться с тем, что он не девочка. Я старательно не слушала, пока миссис Комптон не спросила меня:

— Джейми, знаешь, как мы его назвали?

Я покачала головой.

— Марк. Марк Эван Комптон.

И возможно, младенец уже знал собственное имя, потому что именно в этот момент он открыл серые глаза и после нескольких неудачных попыток ухватился за мой указательный палец. «Привет», — казалось, говорил его пристальный взгляд.

И: «Не уходи».

И может, даже: «Ты мне нравишься».

Он был маленьким, но сильным. И во мне тотчас родилось ошеломительное чувство любви, стремление защищать «Все хорошо, — молча пообещала я Марку. — Я буду твоим другом. И заставлю Табиту стать твоим другом. И я буду тебя любить. Даже если ты уродливее всех, кого я знаю».

Это было сердечное, искреннее обещание. Которое я нарушила миллион раз за следующие несколько лет. Потому что, по трагическому стечению обстоятельств, Марк Эван Комптон оказался просто хуже всех.

Несколько лет, слишком доверяя Марку, я была его главной защитницей.

— Я уверена, он этого не хотел, — говорила я кипящей от негодования Табите каждое утро по дороге в школу. — В смысле, подменить твои витаминные мармеладки слабительным.

Застелить клетку хомяка твоей любимой футболкой.

Ткнуть тебе в глаз пластиковой вилкой.

Запереть тебя в шкафу для белья.

Убедить всех соседских детей звать тебя Тупитой.

Науськать собаку обезглавить твою любимую Барби.

Выблевать три порции макарон с сыром прямо тебе на колени.

Тайком подбросить тебе в постель насекомых.

Я оправдывала его, потому что со мной Марк никогда не был ужасен. Какую бы любовь я ни почувствовала к нему в день его рождения, она была взаимной. Папа и мистер Комптон были лучшими друзьями со школы, и наши семьи проводили много времени вместе. Мама бросила нас вскоре после моего рождения, и папа, учитывая его очень ответственную работу, был благодарен за всю заботу обо мне, которую могли предложить Комптоны. Мы с Табитой, конечно же, были неразлучны. Но и с Марком у меня тоже была особая связь.

— Жаль, ты не живешь с нами, — умильно говорил он мне, когда я выходила из комнаты Табиты после ночевки на выходных.

И:

— Ты мой самый любимый человек во всем мире.

И:

— Когда мы вырастем, я хочу, чтобы мы поженились.

Такого бы, конечно, не случилось. Я уже выбрала себе мужа — Алана Кроуфорда, парня постарше, живущего дальше по улице (или, если не выйдет, Лэнса Басса из группы NSYNC). В моих глазах Марк был маленьким мальчиком. Тем не менее я считала его очаровательным. Я учила его читать и завязывать шнурки. Взамен он кричал на мальчишек, толкавших меня на игровой площадке, и делал мне валентинки каждый год.

— Ты должна быть моей лучшей подругой, — напоминала мне Табита раз в неделю. — Я знала, что эта пузатая мелочь украдет половину всего. Просто не думала, что и тебя тоже.

Но я любила их обоих. И годами, даже когда отношения между Табитой и Марком стали включать подкладывание аллергенов друг другу в еду, острые канцелярские кнопки и постоянные угрозы взаимного уничтожения, я пыталась не принимать ничью сторону.

— Тебе не нужно между ними выбирать, милая, — говорил папа. — Это типичное соперничество между братом и сестрой. Они это перерастут. Просто пережди.

И я пережидала — до тех пор, пока нам не стукнуло по двенадцать, а Марку девять, и не случился инцидент с яйцом.

Марк до сих пор утверждает, что это было не нарочно. Что он не знал, что наша «слетевшая с катушек школа устроит такой бредовый факультатив и заставит учеников притворяться, будто яйцо — это ребенок, которого всю неделю нужно носить так, чтобы не разбить». Однако наша слетевшая с катушек школа не только устроила такой бредовый факультатив — она давала за него баллы. Целых тридцать процентов моей оценки по домоводству зависели от этого проклятого яйца.

И потому, когда я зашла на кухню Комптонов и увидела, как Марк его ест — поджаренное, на тосте, с помидорами, — я не помешала возмездию Табиты. Я молча наблюдала, как она за ним гоняется. Ничего не сказала, когда она повалила брата на пол — пусть он уже был выше нас обеих. Прислонилась к двери и скрестила руки на груди, когда она таскала его за волосы. А когда на их вопли пришел со двора, где работал, мистер Комптон, разнял своих детей, а потом повернулся ко мне и спросил: «Джейми, что случилось?» — я сказала правду.

— Это Марк начал, — сказала я.

Его посадили под домашний арест, хотя я не помню, на сколько. Но что я помню с поразительной четкостью — так это его взгляд, взгляд человека, которого предали, и ясное понимание, что это конец эпохи.

В следующем году вместо валентинок я получила позорные прозвища, непрерывные поддразнивания и новообретенное соперничество с младшим братом моей лучшей подруги.

Если посмотреть в прошлое, то Марк был не то чтобы трудным ребенком: он был энергичным мальчиком, которому не хватало мотивации. Он вечно скучал, был слишком умным и определенно слишком умело обращался с компьютером. Его отправляли заниматься всеми видами спорта, и он преуспел в каждом. Но его душа была беспокойной, и бесконечные розыгрыши и постоянные проделки помогали это беспокойство утолить.

«Типичный одаренный ребенок-выпендрежник», — сказала как-то одна из папиных подружек. Она была психологом и очень мне нравилась. На самом деле она, возможно, нравилась мне больше всех женщин, которых папа приводил домой. Какое-то время я надеялась, что она станет моей мачехой, но ни одни папины отношения не длились дольше пары лет — и это было проблемой, ведь я не могла заставить себя не привязываться к ним. Но, так или иначе, его партнерши всегда уходили, и пусть папа быстро оправлялся, я постоянно чувствовала себя одинокой, брошенной и, возможно, слегка виноватой. Может, это было из-за меня? Я была слишком надоедливой? Может, надо было не отсвечивать, когда они приходили? Может, поэтому мама бросила меня сразу после рождения?

Или, возможно, такова природа отношений. Преходящая. Хрупкая. Конечная. Не стоящая усилий.

Со временем я разработала собственные стратегии преодоления. Я могла контролировать только свое поведение; мне нужно было стать как можно более отзывчивой и успешной, и, если я справлюсь, возможно, люди подумают о том, чтобы задержаться рядом. А если нет… Я научила себя быть благодарной за то, что оставалось после них. Я была благодарна папиным подружкам за то, что те научили меня рыбачить, пользоваться тампонами, печь хлеб. И конечно, объяснили, что Марк Комптон был непонятым гением.

Я тоже это видела. Скорость, с которой он заканчивал домашку, если это означало, что можно выбраться из дома и потусить с друзьями. Книги, которые он читал, развалившись на диване в гостиной, — все не по возрасту. Хирургическую точность его подколов — как будто он ясно знал, что сказать, чтобы выбесить абсолютно всех.

Но в целом, как только Марк прекратил быть мальчишкой, которого я обожала, и стал чем-то средним между мелким гоблином и полноценным злодеем, мы с Табитой начали проводить больше времени у меня дома. И это, похоже, его вполне устраивало. На несколько лет он забыл мое имя и не называл меня иначе, чем Четырехглазая, Коротышка, Заучка, Сыротерка и прочими колкими остротами, отражавшими все мои черты, которые больше всего выделялись (и нервировали меня) в то время. В итоге он остановился на Туалетке — после убийственных двух часов, пока я ходила по нашей средней школе с туалетной бумагой, прилипшей к подошве. Это Марк подсказал мне от нее избавиться (Табита сидела дома больная, а других близких друзей у меня не было), но от прозвища избавиться было невозможно. И опять же, учитывая, что он постоянно обращался к Табите «ваше королевское дерьмичество», а Табита называла его «косячным дитем мамы с папой», все могло обернуться гораздо хуже.