Я тоже давала отпор. Называла его Марки, зная, что он терпеть этого не может. Несколько лет он тоже выглядел смешно — нескладный, высокий и чрезвычайно тощий, со слишком длинным телом и слишком острыми чертами лица. Но я все равно чувствовала потребность его защищать и в глубине души понимала, что постоянные перепалки были единственным способом его связи с нами. Когда мы подросли, когда Марк активнее занялся собственной жизнью, а дразнилки превратились в нечто более ленивое — то, что больше походило на игнорирование, — я почти стала по ним скучать.

А потом он перешел в старшие классы.

— Вот почему мой дрянной младший братец популярен, а мы с тобой — нет? — спросила меня Табита на физкультуре, в разгар парной растяжки.

— Ну, мы не то чтобы не популярны.

Она одарила меня своим лучшим взглядом «Вот ты сейчас, блин, серьезно?», но я не отступила.

— Таб, у нас все хорошо. У нас есть друзья. Парни. У нас есть мы, отличные оценки, факультативы и оркестр, Национальное общество почета. Мы пишем для школьной газеты, а вчера миссис Найлз сказала, что мы ее любимые ученицы…

Я поняла, насколько пронзительно и отчаянно начинает звучать мой голос, и резко заткнулась.

Мы проучились половину одиннадцатого класса. Из-за непостижимого колдовства вычислений школьного округа Марк отставал от нас всего на два. И что возмутительно, обратил всю школу в рабство.

— Вот почему за последние две недели три девчонки — одна из которых в двенадцатом — попросили у меня его номер? Почему половина футбольной команды тусит с ним в моем доме?

Я моргнула.

— Разве Марк не в девятом?

— Да!

— Хм-м. Тогда, возможно, не стоит делиться его контактами с совершеннолетней…

— Я не дам номер моего брата-неудачника ни совершеннолетней, ни кому-либо еще, но мне нужно понять, почему этот номер им нужен и почему у него огромная куча друзей, у которых нет важнее дел, чем приходить в семь утра и подвозить его до школы!

Я склонила голову к плечу и попыталась представить Марка Комптона. Конечно, он уже не был таким ребячливым, как год назад. И голос его не был таким визгливым, ломающимся. У него была кривая улыбка, полностью устраивающее его тело, и если бы я действительно постаралась применить систему Станиславского, я бы, возможно, поняла, что видели в нем девчонки.

— Ну, он становится симпатичным. Он хороший спортсмен. Харизматичный и, наверное, с ним весело…

— Я как-то своими глазами видела, как он целовал слизняка.

— О, я тоже. Но остальные-то девчонки не были свидетелями этого поворотного для нашего мнения момента. Мы знаем настоящего Марка, но кто еще?

Табита закатила глаза, пробормотала что-то о том, что человечество обречено, и вернулась к растяжке.

Но все изменилось. Марк больше не обращал на меня внимания в школьных коридорах — даже не издевался надо мной, — и в том году я обменялась с ним меньшим количеством слов, чем с механиком, который чинил мою машину в мастерской. Если бы ангел мести грянул с небес и отрубил мне три пальца, я бы все равно могла пересчитать наши взаимодействия по оставшимся на одной руке.

Первый раз был в школьной столовой, когда я похлопала себя по карманам и поняла, что забыла кошелек в раздевалке.

— Извините, — в ужасе сказала я поварихе, известной своим скверным характером. — Я сейчас за ним сбегаю и…

— Я сам, Туалетка, — раздался знакомый, но на удивление глубокий голос откуда-то позади меня. На моем подносе появилась пригоршня купюр, но, когда я обернулась, чтобы поблагодарить Марка, он, забыв обо мне, уже разговаривал с кем-то другим.

Второй был через несколько месяцев, когда он зашел на кухню Комптонов, пока я делала там домашку. Я слышала шаги, но не посмотрела, кто заходит в комнату — думала, что это Табита. Через пару минут, подняв глаза, я увидела, что Марк, застыв на месте, уставился на меня с ласковой улыбкой на губах.

Странно.

— Э… Табита болтает по телефону с Си-Джеем, — сообщила я.

— А. — Это вышло несколько хрипловато, и он откашлялся. И к моему удивлению не ушел. Вместо вместо этого сказал: — Найл Холкомб, значит?

— Что? О.

Мы с Найлом встречались последние два года в старших классах. Он был идеальным первым парнем — добрый, понимающий, достаточно занятый собственной жизнью, чтобы не требовать слишком много от человека, главным приоритетом которого всегда была учеба. А именно — от меня. Как и Марк, он играл в баскетбол. Если говорить откровенно, Марк фактически украл его место в команде.

— Да, — ответила я. Странно, что он узнал о наших отношениях, ведь мы с Найлом очень тщательно скрывались.

Марк сжал губы.

— Он хорошо к тебе относится?

— …Да?

— Ты отвечаешь или спрашиваешь?

— Да. Хорошо. — Я ошарашенно моргнула. — А что? Ты собираешься открыть его мрачную тайну? Он социопат? Держит в шкафчике семью фарфоровых кукол? Всегда носит с собой стяжки? У него грибок на ногах?

Марк фыркнул со смешком.

— Ах если бы. Но он действительно хороший парень.

— Тогда… почему «если бы»?

Он пожал плечами. И не объяснился.

— Кстати, что вы с Таб задумали?

— Я жду, пока она отвезет нас обеих на репетицию оркестра.

— А.

Он кивнул и прошел мимо, чтобы взять бутылку воды из холодильника. Он был невероятно высоким — я поверить не могла, что однажды он был таким крохотным, что умещался у меня на руках. Все то, что пару лет назад казалось несуразным, скрывающим его истинное лицо, превратилось в нечто тревожно привлекательное, особенно в сочетании с темными волосами и серыми глазами.

— Как там твой тромбон? — спросил Марк, прислоняясь к кухонной столешнице.

— Слабо.

— Почему?

— Потому что я не умею на нем играть.

— Да брось, Туалетка. Не будь так строга к себе.

— Нет, серьезно, Марки. Я играю на тубе.

Я заметила, как он с трудом сдерживает улыбку.

— Это разве не одно и то же?

— Не-а.

— Серьезно?

— Серьезно. — Я глубоко вздохнула. — Без паники, но именно поэтому у них разные названия.

— Не может этого быть. — Он покачал головой, уже даже не пытаясь скрыть веселье.

— Давай поспорим.

Марк поднял брови.

— На что будешь спорить?

— Если я права, — сказала я, — ты будешь этим летом стричь папин газон. — Я так это ненавидела. Обменяла бы эту работу по дому на миллион других.

— Справедливо. Но если я прав…

Марк заколебался. Полуулыбка, которая вечно царила на его губах, внезапно померкла. На какой-то момент мне показалось, что он почти нервничает. Но еще — что он противоестественно решителен.

— Да? — подтолкнула его я, затаив дыхание.

— Если я прав, тогда ты пойдешь на…

Я так и не узнала его ставку, потому что вошла Табита и помешала нам. Но, видимо, Марк провел независимое исследование и почитал про духовые инструменты, потому что, пусть я никогда не видела его у моего дома, в тот год мне ни разу не пришлось стричь газон.

Когда я перешла в двенадцатый класс, мы с Марком переживали большие и маленькие моменты.

Когда девочка, с которой он встречался, обозвала меня сукой за то, что я случайно в нее врезалась, он расстался с ней в течение десяти минут.

Когда я ночевала у Табиты и не могла снова заснуть после кошмара, Марк, который шел за стакан воды и обнаружил меня сгорбившейся на диване в гостиной, просидел рядом несколько часов и отвлекал от дурного сна, рассказывая предыстории всех неигровых персонажей в своей любимой видеоигре.

Когда мне позвонили и сказали, что у моей бабушки ухудшилось здоровье… я не помню, что мне говорил папа по телефону и как я объясняла ситуацию Комптонам. Тот день и последующие слились в одно размытое пятно, и единственным якорем среди моих воспоминаний был Марк, превысивший скорость, чтобы отвезти меня в больницу, — и его рука, протянутая через панель управления и не отпускавшая мою.