Мой голос на фоне все продолжает бессвязно лепетать — что-то про любовь, и страх и надежду. Но я перестаю слушать. Потому что телефон Марка летит на пол, а сам он прижимает меня к стене, его ладони обхватывают мое лицо, его язык оказывается у меня во рту, а его тело накрывает мое.

И вот тогда включается свет.

Понятно, что буран не утихнет до завтра, и я решаю провести ночь у Марка. Эти две вещи вообще-то совершенно не связаны — пусть даже я утверждаю совсем другое, когда звоню папе сообщить, что домой добраться не смогу.

— Главное, чтобы вы пришли завтра утром со сковородой, — говорит он нам, слегка озабоченный будущим печеного окорока.

Брови Марка взлетают вверх, и я обрываю звонок, прежде чем папа услышит что-то вроде «хватит так легкомысленно относиться к безопасности моей девушки».

Час назад я думала, что Марк меня разлюбил, а теперь он зовет меня своей девушкой. Эти отношения развились очень быстро, и мое сердце бьется так быстро, будто в моей грудной клетке запускают фейерверки.

— Марк, на случай если ты собираешься купить моему папе целый набор сковородок…

— Это исключено. — Он вжимает меня в себя, его подбородок задевает мою макушку. Комптоны никогда не были особо ласковой семьей, но Марк не может перестать ко мне прикасаться. — Нехватка медной сковородки у твоего отца привела тебя ко мне и исправила самое дрянное недоразумение всей моей жизни. Я сделаю все, чтобы этот человек до конца жизни как можно больше времени проводил без сковородок. — Я чувствую его улыбку. — И потом, окорок может стать моим новым любимым блюдом.

— Тебе стоит напомнить, что ты вегетарианец?

— Тише, — бормочет Марк и утаскивает меня наверх, в свою комнату, пока снаружи яростно свистит ветер.

Прошло десять лет с тех пор, как я была здесь, но в комнате мало что изменилось. Его пластинки и проигрыватель до сих пор стоят в «уголке хипстера», как называет это Табита, и школьные награды, слегка пыльные, по-прежнему красуются на книжной полке. Другое дело — и от этого у меня перехватывает дыхание, — что он утягивает меня на кровать.

Это впервые. И я должна смущаться или нервничать, но быть с ним вот так кажется естественнее всего на свете. Марк довольно крупный мужчина, и на кровати тесно, так что мне приходится почти лечь на него, но я не возражаю. Я вдыхаю его чистый, знакомый запах и жду — нет, надеюсь, молюсь, — чтобы пальцы, описывающие круги на моей пояснице, осмелели и скользнули под свитер, но долгое время Марк ничего больше не делает, только гладит меня по волосам.

— Что скажет твоя сестра? — спрашиваю я через минуту, пытаясь совладать с нетерпением.

— О чем?

— Об этом. О нас. Она будет в шоке?

— Таб? — Он фыркает. — Сомневаюсь. Она всегда знала, что у нас с тобой особые отношения. Это она рассказала тебе о моих чувствах, помнишь?

Я помню.

— А она еще там?

— Кто?

Я указываю на стол.

— Шкатулка. С фотографиями.

— Нет, — фыркает он.

— О. — Я слегка разочарована.

До тех пор, пока он не добавляет:

— Шкатулка переезжает со мной, Джейми. На каждый адрес.

— О. — Я сглатываю. — А ты… Тот снимок со мной в выпускном платье. Ты его…

— Распечатал? Нет. Но… — Посредством некоторых маневров он достает из кармана телефон и включает его. На фоне…

— Нет.

— Ага. — Его губы прижимаются к моему виску. — Я поставил ее туда, как только заснял. А потом… иногда менял на что-то другое, но через несколько месяцев всегда возвращался к ней. Поэтому я никогда не думал, что ты ушла, Джейми. Ты сказала так в свой день рождения, но это неправда. Для того, чтобы ты ушла, мне бы пришлось отпустить тебя. А я никогда этого не хотел.

Сердце бьется у меня в горле. Я прижимаюсь теснее.

— И это не щенячья любовь. Нет ничего невинного в том, как я тебя хочу. И как только текила покинет твой организм, я тебе покажу.

— Марк, я не пьяна.

Это правда. Пусть я и не смогу пройтись по канату, но… у меня вообще с равновесием проблемы. И никакого помутнения сознания.

— Тс-с.

— Нет, я серьезно. У меня очень ясная голова.

— Может, завтра мы сможем…

Я запускаю руку ему под футболку, касаясь теплой кожи растопыренными пальцами. А потом позволяю ей нырнуть под пояс его джинсов.

У Марка перехватывает дыхание.

— Джейми…

— Если ты не хочешь, — говорю я, прежде чем храбрость покинет меня, — это абсолютно нормально. Я могу подождать, или… мы можем поговорить об этом. Но если тебя останавливает только то, что ты считаешь, будто я не в состоянии сделать выбор, то ты должен знать, что я никогда не была более уверена, чем…

Видимо, это все заверения, которые ему нужны. Потому что Марк Комптон переворачивает нас и через секунду оказывается на мне, и его темные волосы падают на лоб, и он целует меня от всего сердца, и в губы, и в шею, и в скулы. Он произносит мое имя миллион раз миллионом разных способов, каждый из которых означает только одно. А потом он наконец запускает руку под мой свитер, и пусть снаружи бушует ветер, понятия холода и снега сейчас от меня настолько далеки, что я даже не помню, ощущала ли в принципе что-нибудь, кроме этого всепоглощающего жара.

Марк подается вперед и настойчиво разводит мои ноги бедром. Его пальцы расстегивают мой лифчик, а грубая ладонь проходится по моим соскам. Я выгибаюсь от удовольствия, готовая расплавиться под его прикосновениями, но краем глаза ловлю его старый учебник по матану, и…

— Это странно? — спрашиваю я.

Марк поднимает голову, раскрасневшийся, с блестящими глазами, почти задыхающийся.

— Джейми, поверь мне. Ничто — ничто — в моей жизни не казалось менее странным, чем взгляд на твою грудь.

— Нет, я про… постель? Делать это в твоей старой комнате? Мы не оскверняем твои чистые детские воспоминания?

Марк размышляет. Кивает. Потом деловито продолжает:

— Ты права. Пойдем в комнату Табиты.

— О. Э… я не уверена, что…

— Ты права, это безумие. У родителей кровать больше.

Я ахаю. А когда понимаю, что он шутит, то щиплю его за бок.

— Джейми, — говорит он мне со смехом, — тут творились немыслимые вещи, и практически все они были как-то связаны с тобой. «Осквернение», о котором ты говоришь, давно свершилось.

Я пытаюсь пнуть его по голени, но Марк прижимает меня к себе слишком сильно, и через минуту он снова дышит мне в шею, и моя челюсть расслабляется, когда он раздевает меня и целует везде, и грудь, и живот, и внутреннюю сторону бедра, а потом я прокусываю нижнюю губу, кажется, до крови, — когда его язык скользит по моему клитору, как раз там, где я хочу больше всего.

Я не могу сосредоточиться. Зарываюсь пальцами Марку в волосы, чтобы за что-то держаться, и растворяюсь в дымке удовольствия. Он заставляет меня кончить столько раз, что я теряю счет. А когда я говорю, что больше не могу этого вынести, он дает мне небольшую передышку, и ее хватает на приглушенный разговор о контрацепции и защите, в котором мы оба признаемся, как мало секса у нас было — как он нам был неинтересен — в последние несколько месяцев. Или, возможно, лет.

— Я уже почти привел компанию туда, куда надо, чтобы прийти к тебе, и… — Его губы скользят по моим. — Боже, Джейми. Я не мог думать ни о чем, кроме тебя.

Я сгораю от желания. Нетерпения. Теряю счет времени. Как только мы оба оказываемся без одежды, я хочу, чтобы Марк был как можно ближе ко мне, и я цепляюсь за его скользкую от пота кожу с немой просьбой поспешить, узаконить все это, пока мы снова не упустили наш шанс. Но это не так просто, как я надеялась.

Его пальцы сплетаются с моими по обе стороны от моей головы, и я хочу лишь одного: чтобы он оказался внутри меня. Но пусть даже я очень влажная, а он сильно возбужден, у нас ничего не получается.