— Ну уж нет, — Гриффин коротко и резко мотнул головой. — Категорически. Это исключено.

— Прошу прощения? — возмутилась Эверли.

— Ты меня слышала. — Он скрестил руки на груди и выставил подбородок. — Рождество — это единственное время в году, когда никто не должен оставаться один.

— Слушай, Синди Лу[11], — засмеялась она. — Это будет далеко не первое Рождество, которое я отмечаю в одиночестве.

В первый год учебы в колледже в Рождество она сидела одна в кампусе: боль от потери родителей была слишком свежа, чтобы допустить даже призрачную мысль о празднике. Потом, через несколько лет после выпускного, Эверли работала в компании, а не на фрилансе, и наутро после Рождества нужно было на работу, так что приехать в Порт-Анджелес она не могла. Как ни крути, это далеко не первое Рождество, которое она проведет одна, и, вероятно, не последнее.

Гриффин нахмурился еще сильнее, и у Эверли возникло странное желание разгладить морщинки между его бровями кончиками пальцев.

— Ты рассчитывала, что твои слова меня успокоят? Не сработало.

Она вообще ни на что не рассчитывала.

— У меня все в порядке. Честно.

Что не так с жителями этого города? Почему все о ней так беспокоятся? Ее это, конечно, трогало, просто такое отношение было внове.

— Вот что мы сделаем, — в его голосе появились резкие, властные нотки, и Эверли растерялась. — Ты слышала о «Праздничных доках»?

Она порылась в памяти и смутно вспомнила, что ей попадалась на глаза листовка, приклеенная у входа во вьетнамский ресторан недалеко от Фронт-стрит.

— Кажется, да. Это фестиваль, на котором выбирают лучше всего украшенную яхту?

— Ага. А капитан Киган живет на яхте. Каждый год она со своими дочками готовится к фестивалю, и мы, если нет смены в Рождество, приходим поболеть за нее. Многие местные рестораны ставят ларьки, а в булочной на Фронт-стрит бесплатно раздают какао.

Эверли улыбнулась.

— Звучит весело.

— Отлично. Потому что ты там будешь.

— Я?

— Ага.

Потребовался всего один выверенный шаг, и носки его тяжелых ботинок коснулись ее кедов. Гриффин поставил правую ногу на подножку кабины, и его колено соприкоснулось с бедром Эверли. Он положил левую руку ей на затылок, и она оказалась зажата между его большим мускулистым телом и боком пожарной машины. Эверли стиснула кулаки, борясь с искушением вцепиться в куртку Гриффина, притянуть его к себе и прижаться губами к его губам.

— В эту пятницу. В шесть. Я за тобой заеду.

Она прикрыла глаза.

— Гриффин…

— Можем не называть это свиданием, если тебе так спокойнее.

Как будто бы проблема заключалась в самом слове «свидание», а не в том, что с каждым разом, когда они оставались наедине, становилось все сложнее вспомнить, почему свидание — плохая идея.

— Дело не в том, что я не хочу. — Ей было важно, чтобы он понял: как бы банально это ни звучало, причина не в нем. А в ней — в ее прошлом, в том, что она вернется в Сиэтл, и в ее стремлениях. — Просто… Просто я думаю, что будет лучше, если мы не станем, — она сглотнула ком в горле, — не станем называть это свиданием.

Он хмыкнул.

— Правильно ли я тебя понимаю… — Его большой палец огладил ее скулу, и вопреки здравому смыслу Эверли распахнула глаза. Гриффин смотрел на нее сверху вниз так пристально, что ее каким-то непостижимым образом бросило разом и в жар, и в холод. — Ты хочешь, чтобы у нас было свидание, но не хочешь его так называть?

Эверли охватило смущение. В интерпретации Гриффина ее мысль звучала глупо.

— Правильно.

— Потому что тебя не интересуют случайные связи.

— Угу.

Складка, появившаяся между его бровями, свидетельствовала не столько о раздражении, сколько о задумчивости.

— А если я скажу, что меня случайные связи тоже не интересуют?

Она отвернулась.

— Гриффин…

Он крепко, но бережно поймал ее за подбородок, лишив возможности отвести взгляд, спрятаться. В его глазах словно вспыхнуло голубое пламя; ее дыхание участилось, пульс ускорился.

— Я серьезно, Эверли.

Если уж на то пошло, теперь стало только хуже.

— Я живу не в Порт-Анджелесе.

Его большой палец обвел контур ее губ, надавил на нижнюю. Все ее тело пробила сильная дрожь, и его глаза потемнели.

— А если бы жила?

Если бы она жила в Порт-Анджелесе, она бы еще в ту первую среду приняла предложение Гриффина выбраться куда-нибудь. Если бы она жила в Порт-Анджелесе, она бы уже затащила его в кладовку или, может, в спальню, и они бы там вряд ли разговаривали.

Но, как говорила бабушка Дэнжерфилд, если бы «если» и «но» стали конфетами и орехами, счастливое Рождество наступило бы у всех.

— Я не знаю.

Он убрал руку, и Эверли тотчас пожалела о том, что прикосновение исчезло.

— Значит, в шесть? — Его улыбка была горько-сладкой и нежной одновременно, и Эверли ощутила боль.

— Погоди, я правильно понимаю, что ты работаешь две суточные смены подряд, то есть двое суток, а потом у тебя четверо суток выходных?

Гриффин, приобняв Эверли за талию, вел ее по на удивление многолюдной набережной к пристани.

— Все верно.

— И при этом ты, очевидно, берешь дополнительные смены, чтобы твои коллеги могли провести побольше времени с семьей.

Кончики его ушей приобрели очаровательный розовый оттенок.

— Мне почти тридцать, я один, у меня нет детей, мои родители живут в двадцати минутах от меня, так что я могу повидаться с ними когда угодно. А мои племянники и племянницы? Храни их бог, но они в том возрасте, когда им нет дела до дяди Гриффина, если под елкой их ждут подарки от Санты. — Он непринужденно пожал плечами. — Будет попросту справедливо, если я махнусь сменами с Харрис, Нельсоном или Пересом, чтобы они могли побыть со своими семьями.

Справедливость, порядочность, доброта и радушие не были чем-то само собой разумеющимся, но Гриффин вел себя так, словно были. Как будто ему ничего не стоило пожертвовать выходным в Рождество, чтобы коллеги могли провести время с детьми. Как будто ему ничего не стоило развесить гирлянды для невезучей девушки, которая пытается почтить память своей бабушки.

— Скажи, ты как-то готовишься к тому, что тебя канонизируют, или надеешься, что это произойдет само собой?

Гриффин сильнее приобнял ее и, наклонившись, понизил голос почти до шепота. Его губы щекотали ее ухо.

— Если бы ты прочла хотя бы половину моих мыслей о тебе, «святость» была бы последним словом, которое пришло бы в голову.

Эверли охватил трепет, и она сжала бедра, стоило ей подумать о Гриффине, лежащем в постели или, может быть, на койке в пожарной части, фантазирующем о ней между вызовами, обхватив ладонью твердый член.

Она вздрогнула, и Гриффин усмехнулся.

— Хочешь что-нибудь выпить?

— Можно. — Да, в горле у нее пересохло.

— Посмотрим. — Он обвел взглядом огороженную веревками парковку, где продавалось все что угодно: от рождественских безделушек до выпечки. — Сидр, какао или эгг-ног?

— Сидр, пожалуйста. — Эверли через плечо глянула на причал. — Я хочу сходить к яхтам.

Гриффин кивнул:

— Встретимся внизу.

Темой фестиваля в этом году было Рождество в стране сладостей, и владельцы яхт превратили пристань в фантастическую страну чудес. Все было в розовой и серебристой мишуре, все светилось, лодки и парусники были увенчаны украшениями в виде леденцов, выглядящими вполне съедобно. Прилипчивые бабл-гам-поп-каверы[12] классических рождественских песен неслись из колонок на ближайшей понтонной лодке, а в нескольких ярдах от пристани на палубе небольшой яхты группа людей, собравшихся вокруг электрообогревателя, заулюлюкала, когда один из них извлек что-то напоминающее вычурную бутылку шампанского и начал наполнять красные одноразовые стаканчики.