Мне будто в грудь автобус врезается.

— Что?

— Примерьте, пожалуйста. Если надо будет подогнать, заберете их потом в магазине.

Я напрочь лишаюсь дара речи. Эта женщина не только сшила джинсы на мое огромное тело, но еще и лично доставила их с ребенком на руках.

Потрясающе. Трогательно. Неожиданно.

И совершенно неприемлемо.

— Я же сказал, не стоит беспокоиться, — пытаюсь я проворчать, но выходит лишь какой-то сип.

Ну еще бы. Она же буквально дух из меня вышибла. Я старший из пяти детей в нашей семье и привык вечно всем жертвовать на благо родственников. Увы, взаимностью мне не платили. И теперь мне ужасно неловко, будто я не заслужил такого подарка.

— Почему вы так зациклены на беспокойстве?

— Не люблю напрягать людей.

— Это я поняла.

— Я же ничего для вас не делал… — Я осекаюсь, чувствуя себя круглым дураком. — Простите, сейчас схожу за деньгами.

— Не надо. — Иви все еще на взводе. В чем дело? Муж с утра настроение испортил? А то я бы с удовольствием с ним разобрался… — Примерьте. Если подойдет — прекрасно, это и будет мне награда. Будем считать, что я досрочно поздравила вас с Рождеством.

На ум приходит неприятная мысль.

— Вы не хотите, чтобы я приходил в магазин. В этом дело? Потому их и сшили, — приподнимаю я сумку.

Ее карие глаза немного смягчаются.

— Что? Нет. — И она тут же вспыхивает вновь. — Просто хотела показать вам, на что способна. Ваши джинсы пошила мать-одиночка, ясно? И раз я умудрилась это провернуть между кормлениями, сном, работой и купаниями, то меня и правда можно назвать впечатляющей. Меня, а не мою грудь. Уяснили?

Мать-одиночка.

Она не замужем.

А я… законченный идиот.

Сделал неверное предположение, основываясь на собственном воспитании и представлении, что такое семья… а теперь меня грызло чувство вины. А вот что непонятно: с чего она решила, будто я о ней плохого мнения — или просто стал хуже думать, — раз она с ребенком, но не замужем.

— Не объясните, почему сердитесь на меня, чтобы мы сразу все прояснили?

— Вы отвернулись от меня, услышав плач Сонни. Я сама видела. И вроде бы мне должно быть все равно, мы едва знакомы. Наверное… — Она поправляет слинг, и мне хочется облегчить ее ношу. Взять ребенка на руки. Сделать хоть что-то. — Может, вы не специально, но за последние пять месяцев я слишком часто сталкивалась с подобной реакцией, вот и решила как-то ответить. Ради своего же блага.

— Я от вас не отворачивался, Иви. Когда услышал ребенка, подумал, что вы замужем. — А она свободна. Свободна! И какого черта мне теперь делать? — Просто уже сказал, что хотел, и собрался на выход. Так было бы правильно по отношению к женщине, состоящей в браке.

Похоже, мое признание несколько остужает ее пыл.

— А.

Я приподнимаю бровь.

Она отвечает тем же.

Я опускаю свою.

Проклятье. Да эта женщина меня только за это утро в морской узел скрутила. Я еще когда ее впервые увидел, уже подумал, что она слишком хороша для меня.

Вторая наша встреча лишь утвердила меня в этом мнении. Слишком крута. Молодая, сексуальная — и боже, сколько же в ней огня и силы духа! Талантливая. И любит своего малыша. Вот и сейчас придерживает его головку так, словно хочет защитить от всего мира. То есть она еще и заботливая.

Любой бы потерял голову и захотел остаться с такой девушкой. Навсегда.

Она на удивление органично смотрится у меня на пороге. Будто и должна была тут появиться рано или поздно. А вдруг и сама Иви испытывает что-то подобное? Да, конечно, я фермер, вечно в грязи, красиво ухаживать совсем не умею, а еще огромный, неуклюжий и склонен к неверным выводам. Но может, правду говорят — и на каждый горшок найдется своя крышка?

Понятия не имею. Но если не рискну, буду еще долго об этом жалеть.

— Заходите, я примерю джинсы. — Быстро прокручиваю фразу в голове и поспешно уточняю, чувствуя, как горит шея: — В смысле, в другой комнате, конечно.

Иви забавно наклоняется в сторону, будто выискивая у меня за спиной припрятанные в доме орудия пыток. Интересно, что она думает о моей огромной, но совершенно пустой елке, стоящей в углу гостиной? Я срубил ее и притащил домой только ради свежего хвойного аромата. Понятия не имею, по какому принципу накупить всякой блестящей дребедени, чтобы ее украсить.

— Там, откуда я родом, не советуют заходить в дома к малознакомым людям, но уж очень хочется присесть на минутку, — признается Иви. — Примерно на полпути сюда я осознала, что эти сапоги — скорее стильные, чем удобные.

У меня екает сердце.

— Ты натерла ноги?

Она пусть и неохотно, но кивает — а я уже мысленно перебираю домашнюю аптечку. Свои порезы и ссадины обрабатывать не привык, поэтому понятия не имею, что у меня там валяется. Наверное, ее вообще паутиной затянуло.

— Если тебе некомфортно заходить в дом, могу вынести сюда стул.

Она еще немного смягчается.

Зараза. Может, я все-таки худо-бедно умею общаться с женщинами?

Или я так влияю конкретно на эту? Хочется верить.

— Нет, — медленно произносит Иви. — Я зайду.

Проглотив вздох облегчения, я отступаю, стараясь не пялиться на прекрасную рыжулю, что входит в мой дом. Вспомнив о хороших манерах, выдвигаю ей стул из-за стола. У меня их всего два, и они чертовски тяжелые. Пришлось самому в сарае мастерить, а все из-за моих размеров. Иви никак не комментирует их габариты, но, кажется, ее слегка забавляет, что ноги не касаются пола.

Ребенок ворочается у нее в слинге. Она принимается покачиваться из стороны в сторону, баюкая малыша. Я же роюсь в кухонных шкафчиках, то и дело оглядываясь на гостью, и потому вижу, как Иви, морщась, распрямляет спину.

— Нелегко тебе, наверное, пришлось — тащить ребенка в такую даль.

Наконец я нахожу аптечку и ставлю ее на стол, чтобы проверить содержимое.

— Не хочешь пока положить малыша на мою кровать?

Иви немного колеблется.

— Разве что на минутку-другую.

Кивком указываю ей на коридор:

— Тебе в ту сторону.

Она тихо бормочет, что, видимо, ей инстинкт самосохранения отшибло, однако скидывает свои красные сапоги, встает и несет ребенка вглубь дома. Глядя ей вслед, я замечаю проступившие сквозь носки два пятнышка крови. Пожалуй, это многое говорит об Иви: в кровь расшибется, чтобы настоять на своем.

Мгновение спустя моя гостья возвращается, явно повеселев, и усаживается обратно. Ее взгляд буквально обжигает мне спину. Любопытно, о чем она сейчас думает? Поражается моим размерам? Или просто таращится, как все прочие?

— Ты сказала, что в твоем родном городе к незнакомцам заходить не принято. Откуда же ты?

— Из Чикаго.

Мгновенно представляю ее в пейзажах далекого города. Как она идет по запруженным людьми тротуарам под вой сирен и громкие автомобильные гудки. Не люблю такой гвалт.

— И как же тебя сюда занесло?

— Если расскажу — не поверишь.

— А ты попытайся.

Иви глубоко вздыхает.

— Когда мне было тринадцать, мы с мамой решили попутешествовать и остановились здесь перекусить. У дороги стоял знак, что здесь расположена самая большая в мире статуя муравья — та, на крыше хозяйственного магазина. — Она улыбается, и у меня чаще бьется сердце. — И вот мы сидели в закусочной, пили молочные коктейли, ели картошку фри и смотрели в окно на этого самого муравья. Кстати, мы окрестили его Энди, и мама сочинила целую историю, как я поцеловала Энди, а он превратился в прекрасного принца, сполз с крыши магазина и унес нас в закат на своей спине — пардон, грудной клетке. Знаю, глупая история, но… это был хороший день после целой череды плохих. — Подробностей она не рассказывает, но я и не прошу. Еще рано. — С самого переезда в город мама написывает мне, все спрашивает, позвал меня Энди замуж или еще нет. Я отправляю ей фотки, где то шлю ему воздушные поцелуи, то смотрю на него влюбленными глазами. Наверняка хозяева магазина уже думают, что у меня крыша поехала.