Я наблюдал за этим несколько секунд, взвешивая риски. Вмешаться — значит снова вылезти на передний план, привлечь к себе внимание штаба. Молчать — значит позволить взводу, а значит и косвенно себе, получить втык и, возможно, потерять доверие. Но был и третий путь. Не просто нарисовать карту. Сделать инструмент. Доказать полезность на новом, стратегическом уровне.

— Сержант, — сказал я тихо. — Позвольте попробовать. Я… кое-что понимаю в схемах.

Коршун уставился на меня своим единственным глазом. В нем боролись подозрение, надежда и раздражение.

— Ты? Опять? — Он выдохнул. — Ладно. Черти. Но чтобы было понятно. Не какие-нибудь закорючки.

— Будет понятно, — пообещал я.

Я взял бумагу, угли и удалился за ширму, к своему углу. Первый час я не рисовал. Я думал. Карта для генерала — это не просто рисунок местности. Это инструмент управления. Он должен отвечать на вопросы: где можно разместить силы? Откуда их можно переместить? Сколько на это уйдет времени? Где укрыться? Где лучший обзор?

Я начал не с контуров, а с сетки. Мысленно я наложил на знакомый сектор координатную сетку, используя крупные ориентиры — скалу Клык, Чертов Камень, реку Стикс — как точки привязки. Потом взял тонкий уголь и начал наносить не линии, а зоны.

Рельеф. Я не стал рисовать каждый холм. Я обозначил области: штриховкой — относительно ровная, твердая почва (скорость перемещения пехоты — высокая). Точками — каменистые осыпи (скорость — низкая, шум — высокий). Волнистой линией — заболоченные участки (непроходимы для построений, только для одиночных разведчиков). Укрытия и помехи. Не просто «лес». Значком, похожим на густой куст, я отметил участки густого подлеска, пригодные для скрытного расположения мелких групп. Простыми вертикальными черточками — участки редкого леса, хорошие для обзора, но плохие для укрытия. Крестиками — крупные валуны или каменные гряды, дающие тактическое укрытие от стрел. Водные преграды и пути. Река Стикс была жирной волнистой линией. Но я также отметил пунктиром броды (глубина по колено, течение слабое) и знаком «Х» — непроходимые участки с омутами. Ручейки — тонкими волнистыми линиями, но с пометкой «вода пригодна» или «болото». Наблюдение. Это было ключевое. Я ввел простые, интуитивно понятные символы: «глаз» в круге — точка с идеальным круговым обзором. «Глаз» в полукруге — точка с ограниченным обзором в указанном направлении. Рядом мелко, цифрами (а для неграмотных — количеством черточек) я указал примерную дистанцию обзора в шагах. Время. Самое важное и революционное. В ключевых точках — на перекрестках троп, у ориентиров — я ставил не название, а цифру. Это было время в минутах, за которое боец в полной выкладке (или разведчик налегке) мог добраться сюда от предыдущего ориентира. Я использовал свою собственную хронометражку, проведенную за недели тренировок и патрулей. Рядом, маленькой буквой «Т» (для «тяжело») или «Л» (для «легко») я обозначал сложность перехода.

Я не писал слов. Я создавал язык символов. Легенда карты была нарисована в углу: простые пиктограммы и их значение. Чтобы понять ее, не нужно было уметь читать. Нужно было просто смотреть и сопоставлять.

Работа заняла весь день. Я выходил только чтобы попить и снова погружался в черчение. Сова пару раз заглядывал через плечо, и его брови поползли вверх. Он видел знакомую местность, но представленную так, как будто на нее смотрит не человек, а некий всевидящий, расчетливый дух.

К вечеру карта была готова. Она не была красивой. Она была функциональной до мозга костей. Это был не рисунок, а топографическая модель, свернутая в плоскость. Инструмент для принятия решений.

Я вышел из-за ширмы и положил лист перед Коршуном. Он уставился на него. Его глаз забегал от значков к легенде, обратно. Он видел свой лес. Но впервые он видел его не как хаос деревьев и холмов, а как систему маршрутов, укрытий и мертвых зон. Он ткнул пальцем в один из значков «глаза».

— Это… с Чертового Камня вид на брод?

— Да, сержант. Обзор на триста шагов, но есть мертвая зона здесь, из-за выступа скалы. — Я показал на карте заштрихованный сектор.

— А эти… черточки? Три черточки?

— Время. Три условных отрезка. От Клыка до этого ручья — три отрезка. Это примерно пятнадцать минут быстрым шагом по твердому грунту.

Коршун молчал почти минуту, водя пальцем по сетке и символам. Потом он резко поднял голову.

— Рогар! Иди сюда!

Когда силач подошел, Коршун ткнул в другую точку.

— Вот здесь, у этого «камня с крестом». Сколько человек можно спрятать?

Рогар, хмурясь, посмотрел на значок, на легенду (густой куст, укрытие), на обозначение рельефа вокруг.

— Ну… если тихо и без доспехов… человек десять. Пятнадцать, если прижмутся.

— А добраться туда от нашей южной заставы?

Я ответил вместо Рогара, указав на цепочку цифр и условных обозначений скорости.

— Сорок минут скрытного движения по лесу. Двадцать пять — быстрым маршем, но с риском быть услышанным у ручья.

Рогар присвистнул.

— Точненько. Я б сказал… так и есть.

Коршун откинулся на спинку стула. В его взгляде не было уже ни злости, ни подозрения. Было нечто вроде шока. Шока от того, что сложный, живой, опасный лес был уложен в понятную, холодную схему. И эта схема работала.

— Ладно, — пробормотал он. — Отнесем. Но будь готов, мальчик. Начальство любит задавать вопросы.

Мы понесли карту Ланцу не сразу. Коршун сначала заставил Сову и Рогара «протестировать» ее, задавая вопросы по памяти. Карта выдержала проверку. Только тогда он, мрачный, как туча, но с тщательно скрываемой искрой чего-то вроде гордости, повел меня к штабному шатру.

Ланц принял карту с тем же пренебрежительным видом. Но когда он развернул ее, его надменность сползла с лица, как маска. Он несколько секунд молча водил глазами по листу, его тонкие пальцы нервно постукивали по столу.

— Что… что это за символы? Кто это составил?

— Новобранец Лирэн, по моему приказу, — отчеканил Коршун, выпрямившись.

— Это… не карта. Это какой-то… шифр.

— Это инструкция, капитан, — тихо сказал я. — Чтобы любой командир, даже не знающий местности, мог понять, где можно двигаться, где укрыться, сколько на это нужно времени и что он при этом увидит.

Ланц снова уставился на карту, потом на меня, потом на Коршуна. Потом, не говоря ни слова, взял лист и скрылся за пологом, ведущим в глубину большого шатра.

Мы ждали снаружи. Коршун стоял, не двигаясь, как изваяние. Прошло десять минут. Двадцать. Потом Ланц высунул голову. Его лицо было бледным.

— Сержант Коршун. Новобранец. Войдите. Генерал желает вас видеть.

Штабной шатер пах дорогим воском, кожей и властью. Генерал, мужчина лет пятидесяти с жестким, выбритым лицом и усталыми глазами цвета стали, сидел за большим столом. Перед ним была разложена моя карта. Он не смотрел на нас. Он смотрел на карту. Его взгляд был прикован к ней с такой интенсивностью, будто он пытался разгадать секрет вечной жизни.

Молчание длилось долгих пять минут. Никто не смел пошевелиться. Ланц замер в почтительном полупоклоне у входа. Коршун стоял по стойке «смирно», но я видел, как напряжены его плечи. Я просто ждал, анализируя обстановку: один выход, страж у входа, на столе генерала кроме карты — кубок и кинжал.

Наконец генерал поднял глаза. Они были холодными и проницательными.

— Кто учил тебя этому? — спросил он, глядя прямо на меня. Его голос был низким, без эмоций.

— Никто, господин генерал. Это… логика местности. — Я выбрал слова осторожно. — Солдат должен знать не только где враг, но и как туда добраться, сколько это займет и где укрыться по пути. Я просто попытался записать это так, чтобы понял другой солдат.

— «Логика местности», — повторил генерал. Он ткнул пальцем в один из временных маркеров. — Эти цифры. Откуда?

— Из наблюдений, господин генерал. Своих и товарищей. Я проверял на себе.

— А эти… «глаза»? Углы обзора?

— Наблюдения лучника Совы, господин генерал. Он видит дальше всех.