— Понял, — кивнул я, свернул свою долю провианта в плащ и вышел, даже не прощаясь. Проводы здесь были дурной приметой.

Дорога на Старую Мельницу была не дорогой, а призраком дороги. Заросшая колея, теряющаяся среди корней и бурелома. Идеальное место для негласных встреч, переброски шпионов или просто для того, чтобы бесследно исчезнуть. Первый день прошёл в режиме живого сканера. Я занял позицию на скальном выступе в двухстах метрах от колеи, с хорошим обзором. Никаких костров, никаких резких движений. Питался холодной лепёшкой и вяленым мясом, пил воду из кожаного мешка, растягивая на сутки. Всё по протоколу выживания в условиях наблюдения.

Движения были. Одинокий торговец с тощей лошадью. Стая одичавших собак, рыскающих в поисках падали. Дважды пролетели вороны, слишком низко и целенаправленно — значит, где-то рядом была свежая смерть. Но не на дороге. Я отмечал всё в памяти, раскладывая по полочкам: время, направление, детали. Информация — единственная валюта, которую я мог принести Коршуну.

На второй день, ближе к вечеру, ветер сменился, потянув из чащи не запахом хвои и грибов, а чем-то металлическим и сладковатым. Кровь. Не свежая, а уже начавшая бродить в тепле. Я замер, сузив восприятие. Звуки леса здесь были приглушёнными, настороженными. Птицы молчали. Насекомые — тоже. Чаща молчала слишком громко.

Логика диктовала остаться на месте. Задача — наблюдение за дорогой. Чаща — не моя зона ответственности. Но протокол внутреннего расследования был чётче: необъяснённая аномалия в районе оперативной деятельности является угрозой до выяснения обстоятельств. Игнорировать её — значит позволить угрозе развиться у себя в тылу.

Я бесшумно сполз с выступa и растворился в зелёном полумраке подлеска. Идти пришлось против ветра, используя каждую складку местности, каждое дерево как укрытие. Запах крови усиливался, смешиваясь с запахом разворочённой земли и… испражнений. Страха.

Следы нашёл через десять минут. Не просто сломанные ветки. Это была полоса смерти. Кусты вырваны с корнем, мох содран до глины, на стволах свежие, глубокие зарубки — не от топора, а от чего-то тяжёлого и с рваными краями. Копьё? Алебарда? И кровь. Её было много. Она чёрными, липкими озёрами просочилась в мох, брызгами украсила папоротник.

Я остановился, вжавшись в ствол сосны, и провёл полную остановку. Двадцать вдохов-выдохов, затушивших адреналин. Слух на максимум. Ни стонов, ни хрипов. Ни тяжёлого дыхания раненого зверя. Только назойливое жужжание мух, слетевшихся на пир.

Значит, всё кончено. Или почти кончено.

Я пошёл по кровавой тропе, не как следопыт, а как сапёр, проверяющий минное поле. Каждый шаг — оценка грунта, каждое движение — расчёт угла обзора. Следов было много, и они путались. Кто-то убегал, тяжёло падая. Кто-то преследовал. Один набор сапог — грубые, солдатские, с стёртым подковным рисунком. Второй… мельче, легче. И не сапоги. Что-то вроде поршней или просто обмоток на ногах. Крестьянин?

Лес расступился, открыв поляну. Или то, что от неё осталось.

Это была не засада. Это была бойня.

Тела. Их было трое. Двое в потрёпанной, но однотипной кожаной броне — не регулярные войска, но и не простые бандиты. Наёмники. У одного голова была откинута назад под неестественным углом — сломанная шея. У второго зияла рваная рана на горле, из которой уже выползали белые личинки. Третий лежал в стороне, в грязи. Одежда — простая холщовая рубаха и портки, вся в грязи и крови. Мужчина, лет сорока, с обветренным лицом крестьянина. В его застывших пальцах был зажат не нож, а обломок толстой ветки, с одной стороны заточенный в импровизированное копьё.

Я медленно обошёл поляну по периметру, не приближаясь. Картина складывалась, как пазл из ужаса. Два наёмника напали на крестьянина. Зачем? Грабёж? Похищение? Неважно. Крестьянин, судя по всему, знал лес и отчаянно сопротивлялся. Он сумел убить одного — тем самым обломком в горло. Но второй, более тяжёлый и опытный, настиг его, сломал шею. Однако и сам получил смертельную рану — от того же обломка, воткнутого, судя по всему, уже в предсмертной агонии, под ребро.

Взаимное уничтожение. Грязное, немое, без свидетелей.

Логика кричала: отступить. Твоя задача — дорога. Это не твоя война. Доложить Коршуну о найденных телах и следах наёмников — вот и вся польза.

Но я смотрел на лицо крестьянина. Оно было искажено не страхом, а яростным, животным оскалом сопротивления. Он бился до конца. За что? За свою жизнь? За спрятанную в лесу котомку с едой? За возможность вернуться к своей семье, которая, возможно, ждала его в какой-нибудь сожжённой деревне?

В моей памяти, холодной и чёткой, как экран тепловизора, всплыло другое лицо. Лирэна. Мальчишки, пошедшего на смерть ради двух серебряных монет для матери и сестры. Этот крестьянин был его отражением. И его смерть была такой же бессмысленной и грязной.

Я отвернулся от тел. Эмоции — роскошь. Но данные — необходимость.

Я начал обыск. Хладнокровно, методично, превозмогая тошнотворный запах. Наёмники. У одного на поясе — кошель. Я вскрыл его. Несколько медяков, железное кольцо с печаткой. Печать я стёр о землю, рассмотрел. Символ — стилизованная волчья голова. Не фалькенхарский герб. Частная печать какого-то барона или главаря вольных наёмников. Интересно. У второго — карта. Грубая, нарисованная углём на коже. Отмечена эта дорога, Старая Мельница и… точка в лесу, в стороне от дороги, обведённая кружком. Не деревня. Укрытие? Склад? Лагерь?

Сердце забилось чуть чаще. Это уже не просто следы стычки. Это оперативная информация. Возможно, проваленная операция по встрече или нападению.

Крестьянина я обыскал последним. Из уважения. В его котомке нашлось немного чёрствого хлеба, луковица и… свёрнутый в трубку, запечатанный сургучом документ на пергаменте. Неграмотный крестьянин с официальным документом? Я аккуратно сломал печать. Внутри был не приказ и не письмо. Это была расписка. На хорошей бумаге. От имени управляющего имения барона Хертцена некоему Генриху (видимо, самому крестьянину) о принятии на хранение одного мешка ржаной муки «до улучшения обстоятельств». Датировано месяцем назад. Подпись и та самая печать — волчья голова.

Пазл щёлкнул. Крестьянин Генрих что-то знал или что-то имел. Что-то, что барон (или его управляющий) хотел спрятать. А эти наёмники с печатью того же барона должны были этого крестьянина найти. Или заставить его говорить. Или просто устранить. Но Генрих оказался не так прост. Он устроил им ад в этом лесу.

Я медленно свернул документ и спрятал его за пазуху. Кошелёк с печаткой и карту — тоже. Тел я не тронул. Пусть лес или следующие патрули разбираются. Моя задача теперь кардинально менялась.

Я отступил с поляны, тщательно заметая свои следы. Сигнал дымом? Нет. Слишком много внимания. Точка «Камень» была в двух часах хода. Я должен был донести эту информацию лично. Но сначала…

Я взглянул на карту. Точка в лесу, отмеченная кружком. Она была в стороне от моего маршрута, но ненамного. Коршун приказал докладывать о «серьёзном». Неразбериха с наёмниками барона, тайный склад и мёртвый курьер с распиской — это более чем серьёзно.

Логика солдата говорила идти к точке сбора. Логика разведчика шептала проверить координаты.

Я выбрал разведчика. Мой путь лёг глубже в чащу, в сторону зловещего кружка на карте. Теперь я шёл не просто осторожно. Я шёл как тень, уже знающая, что впереди может быть логово волков. И волки эти служили тому же барону, под знамёнами которого я формально состоял.

Война, оказывается, была не только там, за линией фронта. Она была здесь, в тенистых лесах, где свои охотились на своих. И я только что наступил в её самое грязное пятно. Теперь нужно было решить: стать частью этой тени или попробовать её рассеять. Пока что моя цель была проста: увидеть. Узнать. А потом уже решать, кому и что докладывать.

Я углубился в лес, оставляя позади поляну смерти. Тишина вокруг была уже не природной, а зловещей, выжидающей. Я был больше чем наблюдателем теперь. Я стал свидетелем. А свидетели в этой тени долго не живут.