Палатка была крошечной, на пятерых, но нас втиснулось семеро. Воздух стоял спёртый, пропитанный запахом мокрой шерсти, пота, гнили и страха. Элви дрожал мелкой дрожью, прижимаясь к Гендлю. Камень, прислонив алебарду к центральному столбу, уже храпел, раскрыв рот. Ворон сидел у входа, закутавшись в плащ, его профиль был виден лишь как более тёмное пятно на фоне мокрого полотна. Он не спал. Он слушал.

Виган, сняв шлем, сидел рядом со мной, методично вытирая тряпицей лезвие своего меча. Его лицо в свете тусклой масляной лампы-коптилки было усталым и сосредоточенным.

Я сидел, скрестив ноги, в самом дальнем углу, куда затекала вода и образовывала холодную грязную лужу. Мне было всё равно. Внешний дискомфорт тонул во внутреннем шторме. Не страха. Фрустрации.

Она клокотала во мне, как кислота. Всё, что я видел сегодня, весь этот примитивный, уязвимый бардак, обрушился на сознание лавиной.

Дырявый частокол. Часовые, спящие на постах или пьяные. Полное отсутствие системы патрулирования — мы шли почти наугад. Карты? Шутки. Тактика? Смех. Связь? Крик. Оружие? Ржавое железо, которое разлетится от первого же сильного удара. И эти люди, эти солдаты… они были не злыми. Они были безнадёжными. Дрессированными, запуганными животными, которых гнали на убой.

А я был среди них. Заперт в этом теле, с этой памятью о долге перед чужими людьми, в этом аду некомпетентности. Я был профессионалом, попавшим в театр абсурда, где режиссёр — идиот, а все актёры обречены на смерть в первом акте.

Руки мои дрожали. Мелкой, частой дрожью, которую нельзя было остановить силой воли. Не от холода. От сжатой, бессильной ярости. От осознания, что я, со всеми своими знаниями, навыками, дисциплиной, бессилен изменить хоть что-то в этом масштабе. Я мог придумать ловушку для крыс. Мог указать на конский помёт. Мог, в конце концов, нейтрализовать тупого Горна. Но я не мог исправить прогнившую систему. Не мог научить этих людей воевать за неделю. Не мог остановить войну.

Это чувство — профессиональное бессилие — было хуже любого страха. Оно разъедало изнутри.

Я закрыл глаза, пытаясь отгородиться от храпа, от шума дождя, от запаха немытого тела. Нужен был контроль. Хоть какая-то точка опоры. Я начал дышать. Не «коробочкой». Глубоко, животом, пытаясь вытеснить ярость воздухом. Вдох — через нос, медленно, чувствуя, как холодный, влажный воздух заполняет лёгкие. Выдох — через рот, длинно, стараясь выпустить вместе с воздухом эту чёрную, липкую фрустрацию.

Не помогало. Дрожь в руках не унималась. В голове вертелись картинки: бестолковый строй на плацу, равнодушное лицо Торвана, злобная тупость в глазах Горна, испуганные глаза Элви.

Контроль. Нужен контроль.

Я усилил концентрацию. Представил, что моё сознание — это комната. А хаотичные мысли, эмоции, ощущения — это кричащая, мечущаяся толпа в этой комнате. Я начал мысленно, с железным усилием, выталкивать их за дверь. Одно за другим. Страх за дверь. Ярость за дверь. Отчаяние за дверь. Голод, холод, усталость — за дверь.

Оставалась только пустота. Тёмная, беззвучная пустота. И в этой пустоте — только ритм дыхания. Вдох. Выдох.

И тогда это случилось.

Не тепло, как я ожидал когда-то. Не вспышка света. Это была вибрация.

Сначала едва уловимая, где-то на границе восприятия, как гул высоковольтной линии в абсолютной тишине. Потом она стала явственнее. Исходила не извне. Изнутри. Из самого центра, из той самой пустоты, которую я создал. Она была похожа на настройку на слабую, далёкую радиочастоту. На ощущение, когда попадаешь в резонанс с чем-то огромным и древним.

Внутри что-то щёлкнуло.

Не в ушах. В самом сознании. Как будто замок повернулся, и дверь, которую я всё это время тщетно толкал, открылась сама собой.

И мир обрушился на меня.

Не визуально. Звуково.

Дождь перестал быть монотонным шумом. Он рассыпался на миллиарды отдельных, кристально чистых звуков. Я слышал каждую каплю. Каждую! Одни — тяжёлые, сочные, шлёпающиеся о грязь с глухим «хлюп». Другие — лёгкие, звонкие, барабанящие по листьям куста в двух метрах от палатки. Третьи — тонкие, свистящие, режущие воздух под углом.

Я слышал храп. Не просто храп Камня. Я слышал три разных храпа. Камня — низкий, булькающий. Кого-то в соседней палатке — прерывистый, с присвистом. И ещё один, очень далёкий, может, через три палатки — тихий, детский. Я мог различить их, разделить, сфокусироваться на любом.

Я слышал перешёптывание дозорных у частокола, метров за пятьдесят. Не слова — шёпот был слишком тихим. Но я слышал сам факт шёпота, слышал, как один из них сплюнул, слышал скрип кожаного ремня, когда другой поправлял пояс.

Я слышал, как под полом палатки, в сырой земле, копошился червь. Слышал биение собственного сердца — не как глухой стук, а как сложный, ритмичный процесс, перекачку крови.

Звуковая картина мира стала невероятно детализированной, объёмной, почти осязаемой. Это было… красиво. И чудовищно.

Паника ударила второй волной, куда более мощной, чем фрустрация. Сенсорная перегрузка. Мозг, не приспособленный к такому потоку данных, взвыл от ужаса. Я инстинктивно вжал голову в плечи, зажмурился ещё сильнее, пытаясь отключиться. Но это не помогало. Звуки лезли внутрь, давили, заполняли всё пространство черепа. Скоро к ним добавились запахи — я вдруг с чудовищной отчётливостью различил вонь мокрых портянок Элви, кислый запах пота Вигана, дым от коптилки, запах сырой глины под собой, запах далёкого костра из лагеря, запах чужого страха, витавший в воздухе.

Я задыхался. Не от нехватки воздуха. От избытка всего.

Контроль! — закричала во мне последняя разумная мысль. ДЫШИ!

Я снова ухватился за дыхание, как утопающий за соломинку. Но теперь это было не просто упражнение. Это было спасение. Я вцепился в ритм вдоха-выдоха, сделал его якорем, единственной постоянной величиной в этом безумном калейдоскопе ощущений. Вдох — на четыре. Выдох — на шесть. Считал. Считал отчаянно, выводя цифры в темноте перед глазами.

И постепенно, очень медленно, вибрация внутри стала подстраиваться под ритм дыхания. Не исчезать. Упорядочиваться.

Я представил, что моё сознание — не комната, а… приёмник. С беспорядочно крутящейся ручкой настройки. И я, через дыхание, начал эту ручку медленно, аккуратно поворачивать. Не чтобы выключить. Чтобы настроить.

Сначала я попытался убрать всё. Не получилось. Звуки и запахи были частью этой вибрации, этого нового состояния. Тогда я попробовал сфокусироваться. На чём-то одном.

На дыхании Вигана. Оно было ровным, чуть учащённым — он не спал, просто отдыхал. Я отсек всё остальное: дождь, храп, шёпоты, запахи. Оставил только этот звук. И это сработало. Остальной мир отодвинулся, стал фоновым гулом.

Потом я переключился на дождь за палаткой. Не на весь дождь, а на капли, падающие на определённый лист, в который я мысленно «целился». Получилось. Я мог выбирать, что слушать.

Экспериментируя, я обнаружил, что могу не только выбирать источник, но и… дистанцию. Я мог «настроиться» на далёкий храп из третьей палатки. А мог вернуться к близкому шуршанию мыши под полом.

Это была не магия в понимании этого мира — с огненными шарами и летанием. Это был контроль. Абсолютный, гипертрофированный контроль над собственным восприятием. И достигался он не жестами или заклинаниями, а железной дисциплиной ума и концентрацией.

Я сидел в луже, в кромешной тьме, под адский аккомпанемент ливня, и внутри у меня пела тихая, мощная симфония мира. Я чувствовал каждую его ноту.

Фрустрация исчезла. Её место заняло ошеломлённое, почти благоговейное понимание.

В этом мире сила была не только в мускулах и стали. Она была и в этом. В умении слушать. Слышать. Чувствовать. В умении настраиваться на скрытые частоты реальности.

Мой эксперимент с внутренней концентрацией, с «тёплым потоком», привёл меня сюда. К этому. Это и был тот самый «Эфир», о котором ходили слухи? Не яркое, разрушительное пламя Игниса, а тихое, всепроникающее внимание? Моя «магия» была магией наблюдения, осознания, контроля. Магией разведчика.