— Ну, а о здоровье матери что же ты не спрашиваешь? — сказал он, откинувшись на спинку кресла и звучно посасывая мундштук уже затухшей трубки,— Или теперь молодым до стариков дела нет? Не понимаю я что-то нынешнюю молодежь. Лет двадцать пять тому назад, когда сын возвращался в родной аул, первый вопрос его был о здоровье родителей, хотя бы они не виделись два дня. Что ты улыбаешься, не так, что ли?

— Так,— ответил Каир,— конечно, так!

— А если так, то чему ж ты тогда радуешься? — дядя вспыхнул, вынул трубку изо рта и начал ее внимательно рассматривать.— Четыре тысячи — это не десять.

— А тому я улыбаюсь, мой дорогой и сердитый дядя,—сказал Каир,—что я уже все знаю о здоровье матери.

— Хм! — дядя перестал рассматривать трубку и с подозрением посмотрел на племянника.— Как же это так? Кто же тебе сказал?

— Да она сама и сказала. Я с ней вчера говорил по телефону.

Дядя замолчал — такого поворота он не ожидал — и растерянно смотрел на Каира.

А Каир дотронулся до его руки и сказал снисходительно и проникновенно:

— Дядюшка, дорогой мой. Ну, что ты мне говоришь об ауле? Ну, при чем же тут аул? Раньше, когда казах ехал на базар, старухи о его судьбе гадали на камула- ках. А я вот вчера ночью из Москвы говорил по телефону с матерью. А сейчас сижу у вас и слушаю, как вы меня ругаете.

Дядя опять низко наклонился над своей трубкой и начал ее выколачивать. А тетка сказала:

— Вот и поговори с молодыми! Они на каждый твой глупый вопрос десять ответов найдут.

Каир закусил губу, чтобы не улыбнуться. Тетка, оказывается, тоже бунтует. Настроение у нее хорошее, она Очень довольна подарком Каира, шалью. И правда, шаль ей очень идет. Она в ней сразу помолодела, похорошела и все время украдкой смотрела.в зеркало. Кроме того, ей, видать, изрядно надоел старик со своей вечной правотой и беспрекословностью. И то, что Каир так решительно и вместе с тем так ловко, так мягко,— что не обидишься даже,— отбивает каждое его нападение, доставляет ей, видно, особенное удовольствие. Она выпила стакан вина и осмелела.

— Правильно, правильно, Каиржан,— сказала она — Не давай ему над собой издеваться. Всеғда-то он всех умнее.

Дядя решительным движением сунул трубку в рот, засопел, несколько раз передвинул ее из правого уголка рта в левый и нахмурился.

— Ладно,— сказал он и сердито поглядел на тетку.— , Ты что-то у меня умнеешь день ото дня! За словом в карман Каир не лазит — это правда. В Москве его всему обучили, он все знает: и как со старшими разговаривать, и как старых дурех вокруг пальца обводить,— старик резко повернулся к Каиру.

— Ну, ладно, с матерью ты, положим, говорил по телефону и все узнал. Ну, а о других родственниках что тебе известно?

Дядя спрашивал прямо, требовательно, и Каир с грустью подумал:

«Боже мой! Да ведь он, действительно, думает, что я должен знать все о каждом моем родиче... А я их по имени-то всех не знаю...»

Но он ничего не сказал. Понял, что надо промолчать, ведь старик уже начал по-настоящему сердиться. Кроме того, Каир знал — для старого казаха нет греха более непростительного, чем непочтение к родственникам, каким бы отдаленным ни было их родство.

Каир мучительно подбирал слова, чтобы оправдаться, но вдруг разговор принял иной оборот.

Тетушка засмеялась и воскликнула:

— Да ты прямо ему говори. Что ты все путаешь? При чем тут все наши родственники? Ты расскажи ему, что случилось с Дамеш.

— Дамеш! — Каир соскочил со стула.—Что же с ней? Почему вы молчите?

Лицо дяди было по-прежнему неподвижно. Только теперь он уже не сопел, а сердито грыз конец трубки и на Каира не смотрел.

— Да ничего с ней особенного не случилось,— сказал он после небольшой паузы.— С работой у нее там что-то такое произошло. Поссорилась она с кем-то или еще что, точно не знаю.

— Ну, как же так? — с волнением спросил Каир.— Почему же вы ничего толком не знаете?

— Да она тебе сама все расскажет, вот придешь к ней в гостиницу и спросишь,— сказала тетушка.— Она тут в гостинице остановилась... Вчера я ехала на автобусе и видела, как она стояла с чемоданом перед подъездом. Хотела крикнуть ей, да не успела.

— Нечего было и кричать,—хмуро сказал дядя.— Что кричать тому, кто тебя не хочет знать! Приехала, а про нас и не вспомнила.

— Ну, может ей не до нас,— робко возразила тетушка.— Знаешь, как на работе бывает? Ты и сам иногда придешь с шахты...

Дядя что-то гневно пробормотал, но Каир уже его не слушал. Он посидел еще несколько минут за столом, потом начал прощаться, встал, оделся и вышел.

Надо было немедленно позвонить в гостиницу, но, как назло, кругом не было ни одного автомата. Минут десять он метался с одного конца улицы на другой и все думал, что опоздает — наступал вечер, и Дамеш могла уйти куда-нибудь.

Наконец в каком-то магазине он нашел телефонную будку, позвонил и спросил, в каком номере живет Сагатова.

Дежурная по коридору сказала:

— Одну минуточку, посмотрю.

Он услышал, как она открыла ящик и перебирала ключи. Наконец она ответила ему, но прибавила, что сейчас Сагатовой нет, ушла и когда вернется, неизвестно, но, пожалуй, лучше всего наведаться ему, эдак, часов в восемь.

Почему-то без всякой надежды застать Дамеш в номере он пришел в девять часов и, едва постучавшись, толкнул дверь и вошел. Дамеш сидела на диване и читала книгу. Когда он вошел, она несколько секунд неподвижно смотрела на него, как будто что-то соображая или припоминая, потом вскочила и пошла к нему навстречу с протянутой рукой. Он схватил эту руку и жадно поцеловал ее. Каир был страшно взволнован, он смеялся, суетился, говорил что-то быстро и отрывисто, Дамеш несколько секунд смотрела на него молча, а потом тихонько отобрала руки и сказала:

— У тебя такой вид, словно мы не встречались десять лет и ты вот-вот расплачешься от радости.

— А я ведь и, верно, пожалуй, заплачу,— сказал Каир, не желая замечать ее тона, ласкового и насмешливого одновременно.

Он снова взял ее руку — одну, другую, потом обнял за плечи.

Наступила минута молчания. Лицо ее было совсем близко, он чувствовал ее дыхание. Дамеш смотрела ему в глаза, глаза у нее ясные и чистые. Губы не смеялись и казались такими близкими и доступными. И тут глаза ее похолодели, потухли, и она слегка отодвинулась от него.

«Отпусти ее сейчас же, какое ты имеешь право на нее»,— пронеслось в его голове, и он силой заставляет себя отойти от Дамеш и сесть на диван.

— Когда же ты приехал? — спросила Дамеш. И хотя

голос ее был ровен и спокоен, он заметил, что она взволнована.

— Только что,— ответил он.

— Кто тебе сказал, что я тут?

— Сердцем почувствовал,— сказал Каир только для того, чтобы не молчать, и сам ужаснулся своему остроумию.

А Дамеш уже полностью овладела собой, и у нее опять невозмутимое лицо, спокойная и насмешливая улыбка.

— С ума сойти,—сказала она протяжно.—Вот никогда бы не подумала, что у тебя такое чувствительное сердце.

— Что, неужели не веришь?

— Сомневаюсь,— ответила она рассудительно.—Лучше рассказывай, что видел хорошего в Москве? Что привез оттуда?

Он хотел было начать рассказывать, но тут его взгляд упал на тумбочку, где рядом с книгой стояла бутылка шампанского и два стакана. Бутылка не раскупорена. Кто-то начал раскручивать серебряную бумажку на горлышке, да так и не кончил. Но ведь кто-то же принес ее сюда? Ведь стоит здесь эта проклятая бутылка для чего-то? Да... Наверно, ее опорожнят позднее... Гостиница большая, народу в ней много, из одного номера зайти в другой ничего не стоит даже в час ночи. Вот почему так растерялась Дамеш, когда он вошел к ней. Еще бы, сейчас зазвонит телефон, и ей придется говорить при нем.

— Что я видел хорошего? — тускло переспросил Каир. Он думал только о бутылке и двух стаканах около нее.— Да очень много,— слова не приходили ему в голову, и он тупо повторял: — Очень много, очень много хорошего. Все было хорошо.