— Жива? — спросил он.

Она покачала головой.

— Туфлю вот потеряла,— сказала она недовольно,— как теперь идти?

— Ничего, дойдем, я донесу.

И вдруг увидел на ее ноге кровь.

— Слушай, да ты ногу расшибла! А ну-ка сядь.

Он снова поднял ее на руки и посадил на камень, потом вынул из кармана платок, зубами разорвал на полоски и, опустившись на корточки, крепко перевязал ногу Дамеш.

— Вот! И помни мою дружбу! — сказал он, вставая, Она засмеялась.

— Свою дружбу ты уж достаточно доказал мне на бюро.

— Хм,— покачал головой Каир.

— Слушай!—Дамеш попыталась было встать, но, вскрикнув, опустилась на камень.— Так ты не считаешь, что вы с Муслимом провалили мой проект?

— А ты что же действительно считаешь, что я провалил?— усмехнулся Каир.— Тогда ты, может, вспомнишь, о чем я говорил на бюро?

Невозможно глуп и смешон был этот спор здесь, в горах. Но спорить приходилось все равно.

— Повтори, пожалуйста,— сухо попросила она.

— Я вот что говорил,— нахмурился он,— надо тщательно проверить все твои выводы и выкладки. Перестройка производства, говорил я, не может происходить так, как ты этого хочешь, на основании какой-то непроверенной рабочей гипотезы. Ты и сама еще толком ничего не знаешь, а уж требуешь ломки всего, что у нас есть.

— Я-то не знаю?

— Ты-то не знаешь! Именно вот ты ничего и не знаешь.

— Да разве я бы настаивала, если бы не была уверена в успехе?

Уже почти совсем стемнело.

— Смотри,— сказал Каир,— лодка возвращается. Слышишь, как рокочет мотор? Ладно, ждать не будем, пойдем.

Он легко поднял ее на руки.

— Только держись крепче за шею. Один неверный шаг, и мы покатимся, как мячики!

— Я буду очень тихо...— ответила девушка.— Идем!

Дамеш долго не могла заснуть. В голову лезло всякое. То она видела лодку, врезавшуюся в розовую воду озера, то опять падала с горы, а над ней наклонялось широкое лицо Каира. Потом все путалось. Нет, дура, дура она! Конечно, совершенно незачем ей было ходить в горы. Да еще с Каиром!

Нет, путаный она человек, очень, очень путаный, легкомысленный, взбалмошный, несерьезный! Все время грызется с Каиром, а пригласил он ее, так сразу же поехала с ним в горы. Почему? Любит она его, что ли?

«Может быть, и люблю,— подумала она злобно,— может быть, оттого и ненавижу, что люблю. А! Все это чепуха!— рассердилась она вдруг,—И вовсе я не люблю его! Если я кого действительно любила, так это Ораза! «Если», «если любила», в этом «если» и все дело». Ведь сейчас не разберешь, что на сердце. Любовь или память о прежних днях? Ведь чуть ли не целое десятилетие она и Ораз росли под одной крышей, сидели на одной парте, готовили вместе одни и те же уроки, и попадало им тоже одинаково. Всегда они хорошо понимали друг друга.

И теперь скажи она, например, ему: «Ораз, я знаю, в нашем озере есть прорубь, ну-ка прыгни в нее» — и он прыгнул бы не задумываясь.

В детстве все лакомства, какие были в доме, всегда доставались Дамеш, так же, как виноград и яблоки, которые они получали в посылках из Алма-Аты. А если кто- нибудь пытался ее обидеть! Добродушный медлительный Ораз был тогда так скор на расправу, что обидчик и опомниться не успевал, как уж лежал на земле, а на нем сидел этот черный дьяволенок и тыкал его носом в дорожную грязь. Они так привыкли друг к другу, что, казалось, минуты не могли пробыть отдельно. А потом ей вдруг стали нравиться и прогулки вдвоем, его робкие прикосновения, и она все чаще и чаще стала говорить себе: «люблю», «наверно, люблю». И вдруг все это оборвалось, оборвалось резко и внезапно. Дамеш сама не понимала, как это произошло. А случилось вот что.

Однажды Ораз должен был ненадолго уехать. Поезд уходил рано утром. Они решили все оставшееся перед отъездом время провести вместе. Было куплено вино, накрыт стол. Дамеш вышла в сад нарвать на дорогу яблок. И вдруг в саду появился Каир. Теперь вместо ее давнего недруга, вихрастого сорванца с облупленным носом, перед ней стоял высокий стройный юноша, ловкий, подвижный, с широкой улыбкой и ослепительными зубами.

Здороваясь, он задержал ее руку в своей, она почувствовала, что это настоящее мужское пожатие.

И когда Ораз, успевший сбегать за тортом, подошел к окну, было уже поздно, они стояли рядом, весело переговаривались, и такие счастливые улыбки были на их лицах, что у Ораза сразу упало сердце.

И тут Дамеш сделала, может быть, самый неожиданный и неразумный поступок в своей жизни. Каир пригласил ее пройти с ним до парка, и она, взглянув — вот в чем главная ее жестокость — на погрустневшее лицо Ораза, тряхнула головой и согласилась.

Да, она хитрила сама с собой, по дороге уговаривала себя, что не сделала ничего особенного. Почему я не могу пройтись с нашим общим другом детства? И пусть Ораз не хмурится и не делает таких печальных глаз. Я не его жена, и не знаю, буду ли еще его женой, а если и буду, то тем более следует сразу же поставить все на свое место. Да и вообще не надо быть мелочным: большая беда — отлучилась на час!

Вернулась она, однако, далеко за полночь. Никогда ей не было так хорошо, как в этот вечер. Каир все время рассказывал ей забавные истории, а один раз, по ходу рассказа, даже пропел в полный голос куплет какой-то веселой песенки, так что прохожие даже засмеялись.

И однако же, придя домой, она сразу почувствовала себя очень скверно.

Самовар заглох, к торту Ораз не притронулся, чай не пил! Чувствуя себя кругом виноватой, Дамеш стала сердиться на Ораза. «Так тебе и надо,— думала она,— Надо было или пойти с нами, или взять меня за руку и сказать: куда это ты? Никуда ты не пойдешь, сегодня мой последний день. А он стал играть в молчанку, страдать, отворачиваться. Значит, не особенно я ему нужна, если он дал увести».

Она готовилась к крупному разговору с Оразом, но его не произошло. Ораз проснулся за два часа до отхода поезда, молча взял свои чемоданы и вышел в прихожую. Там она встретила его, но он только сказал ей, криво улыбаясь: -

— Ну, прощай! Там на столе твой любимый торт и трюфели — ешь и вспоминай меня!

— Я провожу тебя,— сказала Дамеш.

— Нет, я пойду один.

— Я пойду! — крикнула она.

Но Ораз только покачал головой, пожал ей руку и повторил:

— Прощай.

Он вышел, осторожно притворив за собой дверь.

Потом Дамеш уехала из Алма-Аты на практику. Они не переписывались. Но всегда жило, жило в ней твердое убеждение, что Ораз не потерян для нее, что он обязательно вернется. И вот однажды пришла телеграмма: «Женюсь приезжай свадьбу обнимаем ждем Ораз Ажар Курышпай».

Дамеш вскрикнула и упала на стул. Три дня она не выходила из дому и только тогда поняла, как ей дорог Ораз. Она сидела и думала — ни минуты больше не останется здесь, поедет к нему, помешает этой свадьбе, она увезет его с собой так же, как когда-то увел ее Кайр,— ведь она умрет, если он не будет с нею. И все-таки Дамеш ничего не сделала: она не умерла от тоски и даже на свадьбу не поехала.

И вдруг пришло письмо от Каира.

Он и раньше ей писал Часто, но это письмо было особенное: Каир рассказывал ей о женитьбе Ораза, а под конец написал:

«Вот и успокоился человек, подобрал себе, наконец, подругу, долго он искал ее, ошибался, сам путался, других путал и, наконец, все-таки успокоился. Теперь ему на всех нас наплевать, и никто ему больше не указ. Указ ему моя сестра Ажар — вот и все. Что ж? Дай бог! Пожелаем же и друг другу такого счастья».

«И правильно,— подумала Дамеш,— недаром же поют: «Кто ищет, тот всегда найдет». Грош цена такому мужчине, который при первом же недоразумении забывает все и бросается за спасением к первой попавшейся юбке! И отлично он сделал, что женился, все равно жизни у нас не было бы. Пора было кончать. Он это понял первый».

И однако старая любовь все-таки порой напоминала о себе, хотя со временем и она потускнела.

Вот так и случилось, что жили в душе Дамеш два об раза. Как призовые всадники мчались они наперегонки к желанной цели, и ни тот и ни другой не желал сходить с поля. Но один был упорен и, кажется, твердо решил взять финиш, а другой сам отказался от состязания.