Две девушки, сидевшие напротив друг друга в шикарной студии, предоставленной совместно, первой коммерческой телесетью США Эн-би-си (National Broadcasting Company) и радиосетью Эм-би-эс (Mutual Broadcasting System), яростно обменивались колкостями и только присутствие ведущего да невысокий журнальный столик, ещё хоть как-то сдерживает их от рукопашной схватки. Казалось, стрёкот кинокамеры и голубоватые всполохи фотовспышек только подзадоривают красоток.

Первой не выдержала блондинка, ловко наклонившись к сопернице она вцепилась в рукав её блузки, совсем не заботясь о том, что фасон её платья с глубоким кливиджем[19] не приветствует такие выпады.

— Индюшка мокрая! — брюнетка, пользуясь предоставленной возможностью, схватила собеседницу за волосы и почти смогла приложить фэйсом об тэйбол.

— Ааа! Креветка дохлая! — блондинка из неудобного положения схватилась за кисти противницы и попыталась крутануть их в бок. Приём удался лишь от части, правый кулак брюнетки разжался, отпуская волосы, но лишь для того, чтобы через секунду рвануть так удачно подвернувшийся под руку край платья. Засверкали вспышки блицев и даже камера, будто бы, застрекотала ещё быстрее, стараясь поскорее запечатлеть приятную округлость, прикрытую лишь полупрозрачным кружевным бюстгальтером.

Дальше девичьи визги приобрели совсем нечеловеческую тональность, а сами девушки, вцепившись друг дружке в волосы покатились по полу демонстрируя четыре премиленьких стройных ножки.

— Кого ждём⁈ Растаскивайте! Уже сорок секунд кувыркаются, — прикрикнул на помощников ведущий.

Минут через пять девушки немного успокоились и воспользовавшись многочисленными булавками, даже смогли привести одежду в относительный порядок.

— Наши радиослушатели и телезрители думаю не поймут, если мы закончим эту передачу на такой волне. Мисс Бабетта, мисс Дюпэн давайте покажем нашей аудитории, что мы несмотря ни на что всё-таки одна команда, и делаем всё только на благо Америки.

— Ради Америки, ради наших парней я готова месяц питаться только гамбургерами и целовать всех морпехов, которые попадутся на моём пути, — сверкая глазами заявила Жанна-Мария, борясь с желанием показать Бабетте язык.

— Ах, так! Да ради Америки я готова поцеловаться с этим твоим громилой. Как там его? «Чёрный бомбовоз»? — казалось ещё чуть-чуть и булавки не сдержат рвущееся наружу праведное возмущение дочери Орегона.

— Джо Луис не громила, а великий боксёр! — мисс Дюпэн вскочила со своего места уперев руки в бока, — да я поцелую даже тебя!

— Меня! Да я!.., — девушка задохнулась от возмущения, — я поцелую тебя по-французски!

— Ах ты, коварная бестия! Техас не сдаётся! Я буду целовать тебя пока ты не запросишь пощады!

— Кто⁈ Я⁈ Никогда!

Как будто собираюсь драться, девушки бросились навстречу друг другу, острые ногти вцепились в податливую ткань платья, карминовыми волнами ударились губы, порождая слитный стон мужской части аудитории. Сбитая неловким движением одного из фотографов, звонко ударилась о паркет деталь осветительной лампы, порождая, метнувшееся к стенам, короткое эхо. Казалось, пространство студии заполнила, физически ощущаемая, животная чувственность, а время остановилось. Присутствующие задержали дыхание, боясь нарушить хрупкую прелесть момента…

— Стоп! Не верю! Не верю! Кармелитки из церкви Богоматери[20] лучше целуются. Перерыв!

— Ивэн! Сколько можно! Третий раз за сегодня. У меня уже губы опухли!

— Столько, сколько нужно! Ты зачем ей в правый рукав вцепилась. Сколько раз можно повторять. В левый, в левый! Левый держится на двух нитках, его и рви. Так, девочки собрались, у нас осталось менее суток. Десять минут, попили водички, поменяли реквизит, дали поработать гримёрам и покажите мне наконец то настоящую страсть. Завтра у нас самый важный день, отработали и со спокойной совестью поехали отдыхать в Калифорнию. Море, съемки, шампанское. Или я вас продам в рабство берберским пиратам.

— Ивэн! Чтоб ты провалился!

— Точно, Бет! Пошёл ты к чёрту!

— Будь моя воля, я бы порезала тебя на тысячу кусочков!

— А потом, Ивэн, мы скормили бы тебя крокодилам.

— Да! Крокодилам!

— Кстати, Бэт. Хочешь, познакомлю тебя с одним миллионером.

— Что за миллионер?

— Какой-то Джон Кеннеди. Молодой и не урод. Уверена, вы будете отлично смотреться вместе.

Начало мая 1941 г. Мурманская область. Аэродром города Полярный.

Ведущий лётчик-испытатель ОКБ-3 капитан Константин Ильич Дьяконов сидел в кабине своей «Стрекозы» и с сожалением размышлял о бренности бытия. В данном конкретном случае под бренностью понималась необходимость в самом скором времени покинуть быстро остывающую кабину и почти километр топать до тепла и еды. Конечно, совсем рядом стояла хибара, гордо именуемая вертолётный ангар, только вот температура там мало отличалась от температуры окружающей среды. А температура воздуха в Полярном, между прочим, в мае примерно 4 градуса по Цельсию, вода, кстати, ненамного холоднее 2–3 градуса, а что вы хотите, город находится на 69-м градусе северной широты. Для топлива, аккумуляторов и прочих редукторов это может и хорошо, а вот для теплокровного организма капитана Дьяконова не очень.

Но бытие оно такое, как палка, о двух концах. Если есть что-то плохое, то обязательно будет и хорошее. Вот взять, например, командировку в Полярный. Так ведь в мае приехали, а могли, скажем, в феврале. Полёт вот совсем простенький, прилетел в заданный квадрат, обнаружил подводную лодку в надводном положение, скинул на неё пакет с краской. А всё почему? Никак флотские не могут поверить, что с вертолёта можно, приноровившись, гранату в верхний рубочный люк закинуть. Знают, видели. Но поверить не могут.

В общем задание для курсанта первогодка, если бы не одно но. Его «Стрекоза», по сути, первый рабочий прототип аппарата вертикального взлёта. И вероятность не штатной ситуации, скажем так, несколько больше, чем даже при испытании новых моделей истребителей. Хоть и перебирают машину почти по винтикам каждые два дня, а над морем без сопровождения гидросамолёта и эсминца летать не моги. Этим условием и объясняется необходимость вскорости покинуть пока ещё тёплую кабину. К полудню ветер посвежел и волнение в Кольском заливе увеличилось до 3–4 баллов. Вроде бы мелочь, но «гидрик» уже на такую волну не сядет, а значит нужно менять полётное задание. Хотя если здраво рассудить, все окрестности Кольского залива, это безлюдная вечная мерзлота, озера да болота, садится аварийно в этой местности ненамного безопасней чем на воду.

По-хорошему, надо бы с годочек поиспытывать вертолёты или в Подмосковье рядом с институтом, или в Казани при заводе[21]. И тепло, и материальная база под рукой. Но с этими геликоптерами с самого начала всё было очень странно. Уж капитан Дьяконов знает, он начал работать с профессором Юрьевым ещё с начала 30-х годов. Был рядом, когда Черёмухин поднял «ЦАГИ-1ЭА» более чем на полукилометровую высоту[22].

Вообще, лётчик-испытатель — это тот человек, который видит и знает всю конструкторскую кухню изнутри. Можно сказать, нет у самолёта, в данном случае у вертолёта, человека ближе, чем лётчик-испытатель. Когда всё это началось? Пожалуй, в начале 1940 года, вскоре после завершения Зимней войны. Пришёл тогда к ним в ОКБ странный человек. Сильно хромающий на одну ногу, с тростью и коричневым кожаным чемоданчиком. По выправке военный, но в цивильном мешковатом костюме и легкомысленной светлой шляпе. Первый раз Дьяконов только мельком его увидел, что, впрочем, не помешало сразу понять, перед ним человек серьёзный. Без сомнения, командир, раненный на только что отгремевшей войне.