В целом, люди реагировали на его просьбу показать дорогу нормально. Только один раз трое парней порывались к нему подойти, да рассмотрев кобуру резко осадили. Но там дело было не в национализме, а в банальной ревности. Просто Иван спросил дорогу у двух миленьких девушек, и одна фигуристая хохотушка всё порывалась проводить его до штаба лично. Жук порыв местных срисовал сразу и раньше обязательно бы позволил девушкам проводить себя, дразня их ухажёров. Да и подружка фигуристой, худенькая кудрявая брюнетка вероятно с греческими корнями была чудо как хороша.

А сейчас Ивану было безразлично, как отреагируют местные и не сочтут ли девушки его трусом. Даже в дальнейшем знакомстве с гречанкой он особого смысла не видел. Зачем? Ведь у него есть Мэй. А насчёт трусости… Иван заглянул в себя и с удивлением осознал, что это его вот нисколечко не колышет. То, что патрули во Львове ворон считают, это да, это колышет. Один документы проверяет, а двое по сторонам смотрят, чуть ли не зевают.

Так это оставлять нельзя. Нужно доложить начальству, кто тут, интересно, такие вопросы решает, да провести учения. Пара-тройка тумаков, да несколько суток гауптвахты, думается, заставят некоторых относиться к службе более ответственно.

А вот и штаб. Монументальное трёхэтажное здание с большими окнами, построенное ещё в стародавние времена, когда Львов именовался Лемберг и входил в состав Австро-Венгрии. Прилегающая территория засажена деревьями и окружена каменным забором.

Удобное место. Может быть, не очень приспособленное для обороны, забор позволит нападающим сосредоточиться для атаки практически на любом направлении, да и окна просто огромные. Но для мирного времени расположение просто шикарное. А вот караульная служба…

Молодой паренёк в плохо подогнанной форме, которого язык не поворачивался назвать красноармейцем, увлечённо болтал с девушкой, стоящей у колонны с изображением чего-то такого геральдического. Разумеется, молоденькая панночка его интересовала куда больше, чем проходящий мимо младший командир.

Рядовой Янис Хархола ещё две недели назад жил у себя на хуторе, делал, что отец велит, и с посторонними девушками разговаривал, ввиду удалённости населённого пункта от соседей, далеко не каждую неделю. Нельзя сказать, что Яник был глупым парнем. Он достаточно быстро уяснил, когда нужно стоять по стойке смирно, держать тяжелую винтовку и кричать: «Стой! Документы!», подавая сигнал ефрейтору Мурату Раисову, а когда можно расслабиться и поглазеть на огромный мир по ту сторону кованых ворот.

Так что идущий мимо (задал бы себе вопрос, «куда?») маленький (треугольники такие, как у Мурата скоро будут) командир совсем не повод прерывать разговор с чудом встреченной в огромном городе землячкой Ириной. Да ещё оказавшейся такой внимательной и чуткой слушательницей, искренне переживающей за его, Яника тутошнее житьё-бытьё.

Так что к последующим событиям караульный красноармеец Хархола был совершенно не готов. Незнакомый младший командир, шедший до этого совершенно спокойно, поравнявшись с Яником, вдруг резко повернулся и прямо в лицо караульному выпалил:

— Равняйсь! Смирно!

Хархола, не ожидающий такой подлости, рефлекторно отшатнулся. Только вот незнакомый командир сделал шаг вперёд и навис над Яником, заслоняя небо.

— Кто разрешил разговаривать на посту⁈ Где оружие, рядовой⁈ Под трибунал пойдёшь!

Винтовка была совсем рядом, прислонена к стене караулки. Янис хотел объяснить страшному командиру, что вот она, под рукой, но слова никак не хотели вылезать из пересохшего горла. Делая ещё один шаг назад, он зашарил позади себя, пытаясь нащупать оружие, запнулся каблуком о землю и с каким-то детским всхлипом осел на землю.

— Мама.

— О господи, детский сад, штаны на лямках. Ты мне ещё пореви тут.

Рассмотрев, как следует караульного, Жуков понял, что спрашивать что-то с этого вчерашнего селянина глупо. Спрашивать нужно… вот как раз с этого высунувшегося из караулки ефрейтора.

Ефрейтор, белобрысый татарин с хитрыми глазами, уже послуживший, но не сверхсрочник, сразу врубился в ситуацию и попытался качать права.

— Нападение на часового⁈

— Его я пока пальцем не тронул. А тебе сейчас глаз на жопу натяну, — ставить на место борзых призывников Жук умел и до курсов. — Ты совсем краёв не видишь? Думаешь, случись чего, этот сопляк один под трибунал пойдёт?

— Я…

— Я последняя буква алфавита. Ты видишь, что он ни черта не умеет и даже не понимает! Ты почему его не учишь? Ай, что с тобой говорить. Скажешь начкару, что я про вашу богадельню доложу комдиву.

— Так может, сами ему скажите, товарищ старший сержант? Вон он идёт, — предельно вежливо предложил ефрейтор, глазами показывая на подходящего быстрым шагом старшего лейтенанта.

— Скажу. Да подними ты его и оружие пусть поднимет. Смотреть противно.

Того времени, пока ефрейтор Раисов помогал красноармейцу Хархоле подняться и привести себя в более-менее подобающий бойцу Красной Армии вид, старшему лейтенанту как раз хватило, чтобы дошагать до КПП. Подошедший командир был уже в возрасте и с чуть одутловатым лицом. Жуков сразу решил, что к большим физическим нагрузкам человек не привык. Тяжёлое дыхание старлея говорило о том же.

— Старший лейтенант Сидоров. Что тут происходит⁈

— Старший сержант Жуков. Инструктор 32-го мотострелкового полка. Происходит тут разгильдяйство и преступная халатность. Один спит, второй бросил оружие и рассказывает посторонним лицам о внутреннем распорядке соединения. Мне придётся доложить об этом командованию.

— Раисов!

— Игнат Борисыч, да я только на секундочку отвернулся, ну, Яник с какой-то панночкой парой слов перекинулся.

— Харахола, ты с кем разговаривал? Твою дивизию душу мать!

— Так, то землячка моя. Ирина.

— Ты её давно знаешь?

Смотревшись строго в землю перед собой, Яник нашёл в себе силы чуть-чуть помотать головой.

— Ты её раньше видел? До сегодняшнего дня видел её? — продолжил наседать старший лейтенант.

— Н-нет…

Жуков посмотрел на колонну, рядом с которой раньше стояла девушка. Разумеется, там уже никого не было.

— Может, правда землячка? — неуверенно предположил Иван.

— Хархала у нас из таких дебрей, обезьяна легче во Львове встретить, чем его землячку.

Наступила пауза. Из четверых присутствующих, трое, почти синхронно, подумали о трибунале.

— Отойдём, старшой?

Сначала старший лейтенант Сидоров подумал, что старший сержант из штабных. Например, писарь политотдела или ещё какой прыщик, считающий себя пиком Сталина[3]. Пижонская кобура, хорошие сапоги, уверенность в глазах, всё на это указывало. Но присмотревшись, начавший служить простым шофёром ещё в начале 30-х и успевший за свою долгую военную карьеру много кого повозить, Игнат Борисыч своё мнение изменил. Скорее разведка, решил исполняющий обязанности заместителя командира транспортного батальона, уж больно движения плавные и глазами зыркает во все стороны, у штабных взгляд совсем другой.

— Хорошо. Отойдём.

Отошли не далеко, но за пределы слышимости караульных вышли. Да и разговор не предполагал быть громким.

— Воевал?

— Пока не пришлось. Учителя много воевали.

— Где?

— Где прикажут.

— Это да…

— Закуришь?

— Не курю. Бегать мешает. Да и запах дыма демаскирует.

— Правильно. Ты это, старшой… Можешь конечно всё начальству доложить. Будешь в своём праве. Бардак… И меня и ефрейтора накажут… Да…

Иван просто физически ощущал, как тяжело ворочались мысли в голове старшего лейтенанта и с каким трудом он подбирал слова.

— Ты правда хочешь, чтоб пацана этого, — кивок в сторону Яника, — под трибунал отдали? Ты, старшой, значит, человек новый, а через пару дней сам увидишь, дивизия пока существует скорее на бумаге.

Командование более-менее имеется. А в остальном… Техника каждый день эшелонам идёт. Личный состав сплошь новобранцы и те только-только начали поступать. Командиров половины нет и каждый день несколько человек, вот как ты, своим ходом прибывают. Но хуже всего дело обстоит с рядовыми. Первыми прислали местных, значит. Вот и Хархола этот, пацан пацаном, только от титьки мамкиной оторвали, так он хоть язык русский более-менее знает. Остальные такие же телки, только сказать ни бельмеса не могут. Понимают с пятого на десятое. Посадят ведь пацана.