Я опускаю боковое стекло.
— Проблемы, Би? - Голос ровный и спокойный. И снова как будто простуженный. Замечаю под косухой белую футболку с довольно глубокий треугольным вырезом, открывающим переплетения татуировок и толстую серебряную цепочку с медальоном в виде плачущей кровавыми слезами головой медузы Горгоны.
Я смаргиваю наваждение и желание притянуть его за эту проклятую цепочку, как за поводок, и молча киваю на спящую Олю.
Слава заглядывает в салон. На его лице впервые появляется что-то похожее на эмоцию - легкое недоумение.
— Она… - Беру паузу, чтобы подобрать правильные слова. - Ей нужно где-то побыть до утра, пока за ней не приедет мать.
В подробности не вдаюсь.
Это - не его дело. Это - крест, который я за каким-то фигом взвалила на свои плечи.
Он смотрит на Олю, потом на меня. Изучающе долго. Как будто пытается прочитать что-то между строк.
— Понятно, - наконец, нарушает затянувшееся молчание. - И как ты собираешься доставить этот… груз наверх?
— Понятия не имею. Наверное, разбужу, попробую поставить на ноги. На крайний случай. Закажу строительный кран или…
— Не надо, - обрывает он. - Выходи.
Непонимающе моргаю.
— Выходи из машины, Би, - повторяет Дубровский. Чуть разжевывая, как для маленькой.
Я подчиняюсь, выхожу и холодный воздух паркинга кажется обжигающим после тепла салона. Слава вручает мне свой пакет, открывает пассажирскую дверь, легко подхватывает Олю на руки, как будто она - кукла, а не взрослая девушка. Она что-то бормочет во сне, утыкается ему в плечо.
Я смотрю на эту картину, и вот вспыхнувшей внутри нелогичной ревности пальцы с хрустом проминают бумагу пакета. Абсолютный идиотизм - мой мозг прекрасно это осознает. У него же есть Кира. А Оля просто… она вообще вряд ли понимает, что происходит. И от нее так несет алкоголем, что вряд ли она сейчас выглядит как желанный трофей, тем более для такого искушенного женским вниманием мужчины, как Дубровский.
Но я все равно адски ревную даже к этому пьяному, несчастному недоразумению.
— Идешь? - бросает через плечо Слава и направляется к лифту.
Я быстро иду следом.
В кабине лифта мы стоим в полной тишине. Я - в одном углу, он - в другом, с Олей на руках. Зеркальные стены отражают нашу странную, нелепую процессию. Оля начинает возиться у него в руках. Открывает глаза. Взгляд - мутный, несфокусированный, смотрит на Славу, и на ее губах появляется слабая, пьяная улыбка.
— О-о-о… а-фи-геть, - тянет она, и ее голос - вязкий, как патока. - Ты… красивый…
Пытается протянуть руку и коснуться его щеки, но Слава чуть отстраняется.
— Угомонись, - бросает, не глядя на нее.
— Красивый… и злой, - хихикает Оля. - Мне нравятся злые…
Я смотрю прямо перед собой, на светящиеся цифры этажей, и делаю вид, что меня здесь нет. Что я - просто предмет интерьера. Но все равно чувствую наполняющее тесную кабинку напряжение, густое как туман. Кажется, что даже пьяная Оля его чувствует, потому что замолкает и смотрит то на меня, то на Славу, пытаясь что-то понять своим затуманенным алкоголем мозгом.
Двери открываются.
Мы выходим. Я открываю свою дверь, и Слава, не дожидаясь приглашения, первым переступает порог. Проходит дальше в гостиную, аккуратно укладывает Олю на мой новый, девственно-чистый диван. Она что-то невнятно булькает, сворачивается калачиком к спинке дивана - и мгновенно вырубается.
А я продолжаю топтаться около двери и пытаюсь осознать, что именно сейчас произошло. Я сменила квартиру, в надежде, что в моей новой крепости не будет ни единого воспоминания о Дубровском. Я, блин, даже ни одного предмета мебели не перевезла, к которому он так или иначе дотрагивался, когда был у меня в гостях. Но все это теперь не имет значения, потому что Слава снова в моей квартире. И на этот раз я уверена, что никакой клининг не поможет «вычистить» из моего маленького бункера на девятнадцатом этаже его запах.
Я аккуратно ставлю пакет с его продуктами на консоль в прихожей, снимаю обувь и иду до дивана. Стягиваю с Оли ее грязные, стоптанные ботинки, укрываю новеньким пледом, которым еще ни разу не укрывалась сама.
— Спасибо за помощь, - благодарю Славу, стараясь не поворачиваться к нему лицом.
Он молчит, но я спиной чувствую его изучающий взгляд, как бы говорящий: «Не рассчитывай, что я просто испарюсь».
Мысленно вздыхаю, осознав, что веду себя как маленькая. Мы ж в конце концов, можем просто… оформить наше прошлое в красивую вежливую обертку настоящего, в котором у каждого из нас своя жизнь. Незаметно набрав в грудь побольше воздуха, поворачиваюсь к Славе, собираясь сказать что-то формальное, вроде, «Могу угостить тебя чаем». Он, конечно, откажется, мы попрощаемся и на этом ситуация будет исчерпана - спокойно, вежливо, по-взрослому.
Но вместо заготовленной фразы, в «разговор» вступает не рот, а мой желудок, издав громкий, предательски урчащий звук голода и усталости.
Звук капитуляции.
Я замираю, пока стыд заливает щеки и уши до самых кончиков. Вся моя броня и попытки держать образ невозмутимой железной леди, рушатся из-за одного неконтролируемого звука.
Слава в ответ хмурится.
— Ты когда ела, Би?
— Перекусила… - Пожимаю плечами, стараясь не вдаваться в подробности, потому что не очень помню.
— Когда? - не отступает Дубровский.
— Часов в десять… кажется. - Сдаюсь, но тут же дергаю плечом, стараясь придать этому факту окраску ерунды. Это далеко не первый раз, когда я вечно куда-то лечу, бывает, даже не успевая притронуться к заказу.
— Понятно. - На этот раз Слава тяжело вздыхает, как будто я - его личная, неразрешимая проблема.
Я жду, что сейчас он развернется и уйдет. Исчезнет за дверью, оставив меня одну разбираться с голодом, усталостью и катастрофой на диване - ничего из этого не имеет к нему никакого отношения, и уж тем более идет вразрез с его личной жизнью. Если бы я была на мест его женщины, мне бы точно не понравилось, что мой мужик кормит свою бывшую, даже если это характеризует его как исключительного классного парня.
Но Слава не уходит: сначала вроде бы направляется к двери, но только для того, чтобы небрежно стряхнуть на пол куртку и забрать оттуда пакет со своими продуктами, который несет на мою кухню.
Открывает холодильник, несколько секунд изучает «масштаб катастрофы» - у меня там буквально немного хамона, сыра и кокосовые сливки для кофе. А в его пакете я точно видела яйца, курицу и овощи. Кроме всего прочего.
Все это он перекладывает в мой холодильник - не спрашивая.
Оставляет на столе мясо, помидоры, пасту в форме «гнезд» и красивый кусок пармезана.
В ответ на мой невнятный звук - я сама не понимаю, что именно собиралась сказать в эту минуту - приподнимает бровь. С намеком на удивление, но в большей степени с молчаливым предложением помалкивать.
— Я приготовлю ужин, - озвучивает все с той же интонацией, как будто разговаривает с маленькой.
Это не вопрос, это - утверждение. Констатация факта: он - здесь, в моей квартире, и он будет готовить ужин.
Сюрреализм происходящего зашкаливает.
На моем новом, ни разу не использованном диване спит пьяная, разбитая любовница моего бывшего любовника. А на моей новой, ни разу не использованной кухне стоит мужчина мечты которого я сама же и отшила, и собирается приготовить мне ужин.
— Слав, не стоит… - Пытаюсь его остановить, но получается ни черта не неубедительно. И еще это непроизвольно, неконтролируемое «Слав…» - Я потом приготовлю что-нибудь. Сейчас… не голодна.
— Твой желудок с тобой не согласен, Би, - усмехается он. Длинные пальцы разворачивают куриное филе. Локоть тычет в сторону холодильника. - Чем ты питаешься? Чувством собственной важности?
Дубровский двигается по моей кухне с такой уверенностью и хозяйской основательностью, как будто это его кухня. Открывает нужный ящик, чтобы достать нож, достает из стойки разделочную доску. Его движения - отточенная, выверенная хореография не гостя, а захватчика.
