— Мы закончили твои истерики и мои оправдания. Твою «заботу» и мое «терпение». Я люблю тебя, мам, свою спокойную жизнь я люблю больше. А еще я очень сильно люблю его. И я не позволю тебе разрушить все это разрушить.

— Майя… - Она пытается что-то сказать.

— У тебя есть выбор, - прерываю я. – Очень простой, но сделать его придется прямо сейчас. Ты либо принимаешь все это, учишься уважать Славу и держать при себе свои никому не нужные комментарии и совершенно дикие представления о жизни. И мы… пробуем общаться, как взрослые люди. Либо, - делаю выразительную паузу и киваю в сторону двери, - ты уходишь. И больше не приезжаешь и не звонишь, и забываешь о том, что у тебя есть еще одна дочь.

Хотя такими темпами – Лилю она тоже потеряет в самое ближайшее время.

— Выбор за тобой, мам.

Она обжигает меня полным шока, обиды и гнева взглядом.

Ищет, за что бы еще зацепиться, но цепляться больше не за что.

Медленно сжимает в кулаках ручку сумки, вдергивая подбородок в своей фирменной манере.

Я мысленно вздыхаю – она еще ничего не сказала, но я в принципе прекрасно понимаю, что это значит. Иллюзий насчет ее выбора у меня в принципе не было, хотя в глубине души хотелось верить, что мы не разосремся… вот так. Семья для меня очень много значит, но, наверное, пришло время создавать новую, свою.

— Когда с тебя спадут розовые очки, Майя, и понадобится плечо, чтобы поплакаться… Ты еще прибежишь. Плакаться. И говорить, как я была права.

— Нет, мам, - говорю я, провожая ее взглядом до двери. – Не прибегу.

Она выходит на площадку, неся впереди себя свое фирменное выражение лица, как будто она – единственный человек в нашей семье, который знает как жить правильно, а мы все – просто неблагодарные нахлебники.

В этот момент снова раздается дзынь лифта.

Мать шарахается от дверей, как от чумы. Из лифта выходит высокий, приятный мужчина лет тридцати, с тубусом в руках – очевидно, Игорь. С удивлением смотрит на разъяренную женщину, потом - на меня, стоящую в дверях пустой квартиры.

— Э-э-э… - тянет слегка задумчиво, потому что мизансцена не меняется даже спустя несколько секунд. - Я не вовремя?

— Все в порядке. – Ему улыбаюсь приветливо, мать провожаю сухим безразличием.

Она скрывается в кабинке и за миг до того, как двери сдвигаются, мне кажется, что я замечаю на ее лице растерянность. Но даже если не показалось – это не имеет никакого значения.

Слава выходит навстречу приятелю, они пожимают руки. Представляет нас другу-другу и все тягостные мысли моментально смывает его легким, но теплым: «Это моя Майя».

Я прижимаюсь к его боку, обнимаю за талию и, набрав в грудь побольше воздуха, начинаю с самого главного…

Я пробегаю взглядом по строчкам идеально составленного по своей формулировке документа – грамматику (хотя с ней тоже все в порядке) дополнительно перепроверит Маша.

Но я все равно вылизываю эту записку до блеска, хотя она для внутреннего пользования и дальше этой башни точно не выйдет.

Просто тяну время, потому что это – теперь уже совершенно официально – последний мой документ в NEXOR Motors.

До конца рабочего дня пятницы осталось десять минут.

Ровно столько же, сколько осталось до конца моего последнего рабочего дня.

Две недели, за которые я буквально полностью «переучила» Гречко под новый формат, пролетели… слишком быстро.

Но… пора детка, это не может продолжаться вечно.

Я захлопываю крышку ноутбука и в последнем акте педантизма поправляю его так, чтобы лежал строго параллельно нижнему краю стола.

Поднимаюсь, выныривая из удобных офисных туфлей в ботильоны на высоких каблуках. Немного дико, что «сменку» сегодня я тоже уношу с собой.

Набрасываю пальто, поправляю прическу и, подумав, наношу на губы немного лечебного бальзама, уделяя внимание маленькой ранке на нижней губе – следу того, что даже мой максимально нежный «брутальный байкер» иногда заводится… с пол-оборота.

Трогаю это маленькое пятнышко пальцами, улыбаюсь и в голове уже зреет коварный план, как довести его до такого состояния еще разок – эта его сторона, оказывается, очень даже…

К щекам приливает румянец.

Еще раз окидываю кабинет взглядом.

Идеальный порядок. Стол пуст. Все дела переданы Гречко, инструкции оставлены, проекты закрыты. Моя миссия здесь окончена. Я отрабатывала на благо нашего автопрома честно, методично, как хорошо отлаженный механизм, которым, по сути, и была.

Вспоминаю, как стояла перед этим окном сотни раз, иногда – уставшая, иногда – разбитая. Смотрела на город внизу, как на свою добычу, и думала, что когда взберусь на свой Эверест, то выше окажутся только звезды.

Если быть до конца честно, то какой-то острой боли я не чувствую. Возможно, потому что мой «уход» затянулся на несколько недель и у моей психики было время приспособиться к неизбежному, выработать противоядие от тоски. Осталось только ощущение легкой растерянности. Как будто я изо всех сил бежала марафон, вложив в этот бег всю свою жизнь, и вот сейчас, пересекая финишную черту, я вдруг поняла, что бежала не в ту сторону.

— Майя Валентиновна?

Я оборачиваюсь. В дверях, с глазами на мокром месте, мнется Маша.

— Вы… уже все?

— Все, Маш, - мягко улыбаюсь.

Беру со стола единственное, что осталось – свою сумку – и иду к двери.

— Я без вас тут точно пропаду, – всхлипывает моя помощница, в которой, по закону подлости, именно в последний месяц у нас, наконец, наладилось идеальное взаимодействие. Без вас тут ничего не будет работать.

— Будет, Маша. – Подмигиваю, чтобы она окончательно не расклеилась. И чтобы не расклеиться самой. - Гречко – прекрасный человек, вы с ней найдете прекрасно поладите.

Она начинает выразительно сопеть, достает из кармана мятую и всю в следах туши салфетку и отчаянно трет глаза.

Я быстро ретируюсь к выходу, заставляя себя не оборачиваться, потому что в носу начинает предательски пощипывать.

В холле пустынно. Когда сдаю на пункте пропуска свою пластиковую карту, вместе с ней с меня как будто слетает «Майя Франковская – важная персона», и остается просто женщина в деловом костюме, у которой, между прочим, сегодня дома целый любимый именник!

Толкаю тяжелую стеклянную дверь и выхожу на улицу, глотая холодный воздух последних деньков октября.

Сегодня я никуда не спешу, так что даже в пробках стою почти с удовольствием.

Мы со Славой, после небольшого обсуждения, пришли к выводу, что праздновать его двадцать девять будем в два этапа – завтра в маленьком семейном ресторане с его приятелями и сестрой, а сегодня – дома, только вдвоем. И мой именинник настоял, что готовить будет сам, так что мы договорись «съехаться» к шести, чтобы он успел купить по дороге все необходимое. Дубровский секретничает, так и не раскрыв, какими деликатесами собирается баловать меня на свой День Рождения.

У меня сегодня только одна остановка по пути домой – возле кондитерской, о существовании которой я узнала примерно полгода назад и на сладкие шедевры из которой благополучно пускаю слюни почти в каждой их сторис. Теперь появился повод заказать что-то для себя.

Внутри сладко пахнет ванилью, корицей и шоколадом.

В ответ на звякание дверного колокольчика, девушка за прилавком начинает широко мне улыбаться. Мои губы непроизвольно растягиваются в ответ – когда неделю назад пришла сюда со своей «странной идеей», мы потратили примерно час, пытаясь нарисовать примерный эскиз, а потом я еще дважды согласовывала его в переписке с кондитером.

Она достает из холодильника маленькую стильную черную коробочку и с таким же любопытством заглядывает внутрь, когда снимаю крышку.

Это тортик-бенто, и сверху на черной бархатной глазури сидит – сидящий на байке крохотный карамельный шершень. Невероятно милый и немного смешной, но сделанный настолько детально, насколько это вообще возможно сделать с помощью всего лишь кондитерских инструментов. невероятно милый карамельный шершень. Композиция одновременно и немного дерзкая, и немного мультяшная. Я нарочно не хотела никаких надписей – ни признаний, ни смешных посланий. Все это я лучше скажу ему потом – за столом, в постели, рано утром…