Мысленно еще раз желаю Резнику сдохнуть от икоты.

— На выходных мама с ними сидит, - продолжает сестра, будто оправдываясь. - Говорит, они скучают. Спрашивают, где мама. А я… я просто валюсь с ног. У меня нет сил даже сказку им на ночь прочитать. Я плохая мать, да, Май?

— Нет, Лиль, прекрати так даже думать. Ты не плохая мать. Ты просто очень уставшая женщина, которая пытается выжить.

Сестра молчит. Слышу, как она всхлипывает - тихо, почти беззвучно.

— Ладно, - говорит она через несколько секунд, пытаясь взять себя в руки. - Не буду тебя грузить своими проблемами. Ты звони хоть иногда. Просто так.

— Буду, - обещаю я. И я знаю, что это не пустые слова.

Я кладу трубку и несколько минут просто сижу, глядя в никуда. Чай в заварнике давно остыл.

Взросление - это всегда больно. Иногда - невыносимо. Не уверена, имела ли я право поступать с ней так, хотя угрызений совести не чувствую все равно.

Но точно знаю, что сегодня, впервые за много лет, говорила со своей сестрой. Настоящей.

Конец мая обрушивается на город удушающей, плавящей асфальт жарой.

Я просыпаюсь в пять утра в субботу, без будильника, подгоняемая нетерпеливым, почти детским предвкушением. Последние несколько дней были похожи на затишье после шторма. Совещание, на котором Юле и, частично, Резнику, устроили разбор полетов, было фееричным. На этот раз солировал Кирилл, и я даже слегка удивилась, когда из из осторожного бюрократа он вдруг превратился в безжалостного инквизитора. Кирилл методично, пункт за пунктом, разложил всю схему, предоставив неопровержимые доказательства Юлиной вины. Она пыталась оправдываться, плакала, взывала к сочувствию, но ее жалкий спектакль ни на кого не произвел впечатления. Особенно жалко она выглядела на фоне Резника, который, почуяв, что запахло жареным, тут же отрекся от своей протеже и начал топить ее с таким рвением, будто она была его злейшим врагом. Пытался выйти сухим из воды, но ему тоже досталось - Орлов, не особо подбирая выражения, отчитал его, как нашкодившего школьника, за потерю контроля и создание в компании атмосферы, в которой подобные интриги стали возможны.

Юлю уволили одним днем, по статье, которая навсегда закроет ей дорогу в любое приличное место.

Я больше ее не видела.

И, на удивление, не чувствовала ни злорадства, ни триумфа. Только «галочку» напротив пункта - я от души напихала Григорьевой в панамку, причем - совершенно законным способом.

Я быстро принимаю прохладный душ, вышвыриваю из головы бывшую подругу, потому что сегодня и завтра - два дня, которые я хочу посвятить только… нам. Мне и Славе.

Потому что сегодня мы едем в Бугаево.

Слава позвонил вчера вечером. Предупредил, что заедет рано - в семь, пока еще не так сильно жарит солнце и сказал, чтобы ничего не брала - он меня «танцует».

И вот я, нарушая его железное «ничего не нужно», стою на своей кухне в пять тридцать утра и пеку пирог. С клубникой и ревенем: нашла рецепт в интернете, и теперь моя квартира наполнена густым, сладким ароматом выпечки, который смешивается с запахом свежесваренного кофе. Я укладываю еще теплый пирог в плетеную корзину, добавляю туда контейнеры с сырниками, свежие ягоды, термос с кофе. Маленький бунт. Хотя скорее просто способ показать, что я я не хочу быть «просто пассажиром».

Перед тем, как лечь спать, я все-таки не удержалась и загуглила это загадочное «Бугаево». Поисковик выдал лишь пару скупых строчек: «небольшой населенный пункт, тупиковая дорога, озеро». Никаких баз отдыха, никаких достопримечательностей. Ничего. И от этой неизвестности мое любопытство разгорелось еще сильнее - куда же все-таки он меня везет?

Я знаю, что Дубровский до чертиков пунктуален, поэтом за пару минут до назначенного времени спускаюсь вниз.

Ровно в семь во дворе раздается знакомый рев мотора, но сегодня Слава не на байке. У подъезда притормаживает его брутальный «Патриот», на фоне изящных иномарок моих соседей выглядящий, как дикий зверь в зоопарке.

Слава выходит из машины. На нем - простые серые шорты-карго и черная футболка, которая обтягивает рельефные мышцы. На ногах - все те же «Конверсы». Он выглядит расслабленным, по-летнему небрежным, и от этого - еще более притягательным.

Видит меня, с корзинкой в руках, и на его лице появляется знакомая, дразнящая усмешка.

— Я же сказал, ничего не нужно, Би, - ворчит, забирая у меня корзину, которая в его руках кажется почти невесомой. - Ты совершенно не умеешь слушаться.

— Я просто подумала, что твой таинственный план может не включать в себя завтрак, - парирую я, стараясь не смотреть на то, как напрягаются его бицепсы, когда он ставит корзину на заднее сиденье.

— Мой план включает в себя все, - он подмигивает, открывая для меня пассажирскую дверь. - Но от твоего завтрака я, так и быть, не откажусь.

Я сажусь в машину, и меня тут же обволакивает его запах. Лайм, соль, кожа и щепотка табака. Голова моментально слегка кружится, хочется облизать губы. Дубровский ловко запрыгивает за руль, и салон, который еще секунду назад казался огромным, вдруг становится тесным и почти интимным.

Я неспокойно ерзаю, и хоть стараюсь себя не выдать, кажется, Слава все-таки на секунду зыркает на мои прилипшие друг к другу колени. Я надела простой клетчатый сарафан на тонких бретелях, совершенно не примечательный, но из тонкой ткани и почти невесомый. Правда, в нем мои колени выставлены напоказ как будто в музее.

— Видишь? - Слава кивает на заднее сиденье, где стоят еще два огромных бумажных пакета. - Я тоже подготовился. Так что от голодной смерти мы точно не умрем.

— Одна голова хорошо, - с умным видом цитирую народную мудрость, - а две - лучше.

— Согласен, - подмигивает, заводит машину, и мы плавно выезжаем со двора.

Из динамиков льется тихая, меланхоличная музыка - какой-то инди-рок, который идеально ложится на утреннюю прохладу и предвкушение дороги.

Город еще спит. Мы едем по пустым улицам, и первые лучи солнца окрашивают небо в нежные, акварельные тона. Я откидываю голову на подголовник, смотрю на его профиль — резкий, сосредоточенный, на сильные руки - одной он уверенно держит руль, в другой сигарета, которую Слава очень старательно «дымит» в окно.

Мне с ним так спокойно, господи.

В душе - просто как будто дурацкие ромашки расцветают. Не те, которые огромные и в цветочных магазинах, а маленькие, аптекарские, которых так много, что кажется - это облако упало в поле.

— Нам минут сорок ехать, Би, - сквозь легкую дремоту, с которой борюсь изо всех сил, слышу Славин голос. - Поспи.

Моя голова, как будто только и ждала его «команды» - тут же проваливается в сон.

А вот просыпаюсь я от тишины. А потом - от негромкого хлопка двери.

Открываю глаза, стыдливо прячу зевоту в кулак.

Машина стоит. Вокруг - ни души. Только высокие, сосновые мачты, уходящие в небо, и пронзительная, звенящая тишина, нарушаемая лишь пением птиц и шелестом листвы.

Я выхожу из машины, пока Слава вытаскивает из багажника наши пакеты.

И замираю.

Мы как будто стоим на краю земли.

Перед нами - озеро. Огромное, просто как будто бесконечное. Темная, почти черная вода сливается на горизонте с небом. Оно кажется живым и дышащим.

Здесь даже воздух как будто другой - густой, чистый, пахнет сосновой хвоей, влажной землей и озерной прохладой.

Прижимаю ладонь козырьком ко лбу, слежу за Славой и замечаю, что он тащит пакеты к дому.

И еще раз замираю на выдохе.

Дом стоит на небольшом мысе, в нескольких шагах от воды. Длинный, одноэтажный, построенный из темного, почти черного камня и стекла. Он не доминирует над пейзажем, а будто вырастает из него, сливаясь с лесом, водой и с небом. Крыша покрыта живым ковром из мха, а на южном скате поблескивают гладкие панели солнечных батарей. Да ладно?

От широкой террасы из посеревшей лиственницы к воде ведет узкий деревянный пирс. Он заходит далеко в озеро, заканчиваясь небольшой площадкой, идеальной для того, чтобы сидеть, свесив ноги, смотреть на закат или заниматься йогой, или просто… дышать и валяться, глядя на небо