Я: Штаны, надеюсь, не треснут?))

И только через несколько секунд, когда он присылает ржущий до слез смайлик, понимаю, что написала эту пошлятину всерьез, а не просто в своем воображении.

Слава: Штаны, конечно, уже треснули)) есть риск, что к тому времени, как я до тебя доберусь, у меня ни одних целых не останется)

Я отправляю ему тающий в лужицу смайлик, блокирую телефон и переключаюсь на детей.

Это будут самые сложные выходные, определенно.

Это последняя коробка. Самая маленькая. И самая интимная.

Я приношу ее из своей квартиры, пока Слава в душе – смывает с себя рабочий день.

В ней нет ни одежды, ни книг, а только мои маленькие утренние и вечерние помощники – уходовые средства, мази, кремы, косметика. Духи – само собой. Большую часть всего этого нужно «поселить» в ванну, так что пока она занята, я быстро завариваю в маленький прозрачный заварник чай – бросаю туда немного черного листового чая, горсть ягод облепихи и пару слайсов имбиря. Именно в такой вариации мы со Славой любим больше всего. В ванну к нему не вторгаюсь не потому, что стеснясь – боже, после того, что Дубровский вчера сделал со мной в постели, слово «стыд» можно официально вычеркнуть из моего лексикона! Просто любой наш слишком тесный контакт с минимум одежды обязательно заканчивается сексом. Причем, кажется, уже в равной степени и по моей, и по его инициативе.

Почти всю неделю мы занимались переездом – на этот раз серьезно, так что теперь мне уже не нужно красться в трусах по площадке, потому что теперь все мои вещи живут в его гардеробной. Их примерно… раза в три больше, но я ни разу не слышала, чтобы он был этим недоволен. Наоборот – ему как будто даже нравится, что теперь все его ранее пустующие полки заняты мной.

Перетащили мои пледы и постельное белье, так что теперь на его кровати – мои хлопковые наволочки и простыня.

Затык – незначительный – случился только с книгами, потому что наши с ним коллекции оказались поразительно… похожи. Но, подумав, мы сошлись во мнении, что все равно не будем избавляться от дублей.

Когда Дубровский выходит из душа в одном полотенце на бедрах, я проскальзываю внутрь и ставлю коробку на тумбу возле раковины, разглядывая совершенно пустые хромированные полки. Там только бритва, шампунь, гель для душа и лосьон после бритья. Идеальный, брутальный, мужской мир.

Я деловито открываю коробку и начинаю «вторжение».

На стеклянную полку выстраиваются в ряд мои сыворотки, кремы, тоники. Яркие, цветные, пахнущие миндалем, розой и сандалом. Это и правда выглядит как захват территории, и я весело хихикаю себе под нос, раз за разом все дальше сдвигая в сторону его скромные три флакона.

— Это что, химическая атака? – Дубровский смотрит на мою батарею флаконов с театрально подчеркнутым ужасом.

— Это называется «уход», Дубровский, - фыркаю, продолжая расставлять свои сокровища. — Некоторым из нас недостаточно одного куска хозяйственного мыла на все случаи жизни.

— Хозяйственного? - Он картинно обижается, подходит ближе. Его тело излучает жар и запах геля для душа – свежего, без навязчивой отдушки. – Этот кусок, между прочим, с активированным углем.

Берет из коробки одну из моих баночек. Маленькую, розовую. Читает этикетку.

— «Сыворотка-флюид с улиточной слизью»? – Смотрит на меня так, как будто я принесла в дом живого единорога. Уголок его рта дергается от сдерживаемого смеха. – Это не шутка?

— Абсолютно, - отбираю у него флакон и торжественно ставлю рядом с флакончиком лосьона после бритья. Подвигая бедолагу еще немного к краю. — Хочешь, чтобы я и в пятьдесят выглядела так, будто мне тридцать?

— Тридцать? Я думал тебе восемнадцать, малышка. – И тут же обнимает меня со спины, утыкается носом в шею, вдыхая аромат с кожи, едва ощутимо, до мурашек нежно, прикусывая ее зубами. – Ты пахнешь, как кондитерская…

— Надеюсь, ты не против трахать макарун? – Отклоняю голову, подсказывая, что целовать меня можно и нужно смелее, грубее.

— Би, я бы трахал тебя даже если бы ты пахла как Тет-де-муан[1] , - его губы перебираются на мое плечо, пока пальцы тащат вниз накинутую поверх топа его толстовку.

Коробка моих сокровищ заполнена еще на половину, но я уже поплыла в его руках.

Эта неделя превратила нас в двух наркоманов. Мы не можем насытиться друг другом: занимаемся сексом по утрам, доводя друг друга до судорог и опозданий на работу, переписываемся пошлыми, откровенными сообщениями в течение дня, ужинаем наспех – и снова занимаемся любовью, яростно и голодно.

Можно абсолютно смело констатировать, что столько секса за эти несколько недель у меня не было даже за всю жизнь.

— Слаааав… - выдыхаю, откидывая голову ему на плечо, - мне нужно закончить…

Хотя если он сейчас остановится – то обязательно услышит от меня парочку ласковых.

— Ты уже закончила, - бормочет Дубровский. Его ладонь скользит под мой топ, находит грудь. - Захватила мою ванную, кухню, постель и голову. Тебе мало, Би?

Разворачивает меня к себе. Целует. Глубоко, атакуя языком так по-собственнически, что как-то сопротивляться у меня нет ни единого шанса, а самое главное – желания. Я отвечаю, царапая широкие, еще немного влажные плечи, прижимаюсь всем телом к горячей, голой коже.

Я была готова капитулировать примерно в ту же секунду, когда увидела его в этом крохотном полотенце. Готова тащить его в спальню уже сейчас, к черту баночки, вообще плевать на них, пусть горят синим пламенем…

Но из недр глубоких карманов его толстовки, которая задержалась на мне исключительно чудом, раздается настойчивая телефонная трель. Я полна решимости игнорировать даже если это предупреждение о надвигающемся Армагеддоне, тянусь за телефоном, чтобы сбросить вызов и поставить на беззвучный, но имя «Форвард» вносит коррективы даже в этот отчаянный план.

Я не то, чтобы мгновенно, но трезвею. Атмосфера в ванной потихоньку остывает.

Слава тоже видит имя абонента, разворачивается, чтобы уйти, но я придерживаю его за локоть. Одними губами говорю: «Не уходи». Он секунду медлит, а потом прислоняется к дверному косяку спиной, скрещивает руки на груди и наблюдает. Без какого-либо негатива, просто смотрит.

— Да, Павел Дмитриевич, - как всегда при разговорах с ним, стараюсь, чтобы голос звучал официально и без намека на мою личную вовлеченность.

— Майя, добрый вечер. Не отвлекаю?

— Вообще-то… - Бросаю быстрый взгляд на полуголого Славу и придерживаю большим пальцем ползущий вверх уголок рта, - я была немного занята. Но я слушаю.

— Ну и задачку вы мне подкинули, Майя. - Его голос в динамике – тихий и почти безразличный, но я знаю, что он всегда переходит именно на этот тон, когда на кону что-то значительное. Догадываюсь, что речь идет о флешке и документах, которые передала Людмила.

— Нашли что-то значительное? – Боюсь заранее радоваться, но все равно мысленно воображаю красную рожу Резника.

— Я бы не назвал это только «значительным» … - Еще одна его любимая уловка, поэтому не спешу расстраиваться. – Скажем так, у вас есть все шансы поквитаться с этим подонком. Но это определенно не телефонный разговор. Давайте обсудим лично?

Мое сердце пропускает удар. Неужели?..

— Конечно, когда вам удобно?

— Завтра. За обедом. В «Атмосфере». В час.

— Я буду.

Прячу телефон в карман и поглядываю на Славу, отмечая, что тишина в ванной вдруг стала немного более напряженной, чем мне бы того хотелось. Хотя Дубровский смотрит на меня без намека на злость или раздражение. Я бы сказала, что его беспокоит не факт моего общения с его отцом, а причина, по которой Форвард звонит мне в десятом часу вечера.

— Это по поводу той флешки, - объясняю.

Он кивает. Ждет продолжения.

— Я… я не знала, к кому еще обратиться, Слав. Я не могла отнести это Орлову, потому что если бы там не было ничего существенного, это выглядело бы как… ну, скажем, как моя попытка на прощанье хоть как-то испортить Резнику жизнь. А сама я в этом ничего не понимаю. – Слежу за его реакцией, но он по-прежнему спокоен. – Поэтому я обратилась к твоему отцу – у него достаточно ресурсов, чтобы разобраться с этим ребусов. Кроме того…