Его глаза распахиваются синхронно со ртом, из-за чего лицо становится нелепым и глупым одновременно. Это настолько ничтожное зрелище, что изнутри рвется издевательский смех.

— Ты даже не мужчин, Резник, - меня несет, я знаю, но он… он испортил все, снова. И мой чудесный торт. – Ты просто… смешное, беспомощное ничтожество.

Я знаю – вижу – как выражение его лица трансформируется в принятое за секунду решение меня уничтожить. Но почему-то все равно не боюсь и не защищаюсь.

Просто закрываю глаза, готовясь к удару.

И… слышу звук.

Звук не вылетевшей из моего тела жизни, а тормозов – резкий, визжащий разрывающий тишину парковки. Звук мощной, тяжелой машины, которая заезжает на парковку слишком быстро. На периферии сознания вспыхивает: «Я же его знаю, точно знаю…»

Но Резник на него никак не реагирует – глухо и слепой в приступе безумной ярости.

Тень от его кулака падает мне на лицо.

И в эту же минуту замечаю мелькнувший за его спиной высокий силуэт.

Рука перехватывает запястье Резника – быстро, как-то беззвучно, но окончательно.

Разворачивает в одно движение, как юлу.

И почти сразу за этим – его сносит резкий, хлесткий удар. Звук негромкий, не киношный, но все равно разносится по всей парковке как выстрел.

Голова Резника резко скручивается в какое-то неестественное положение набок, а тело, как будто живет своей жизнью, неустойчиво пятится назад.

Зрение возвращается ко мне, но еще не полностью. Вижу «Патриот» Славы всего в нескольких метрах от нас, прямо посреди проезда.

А потом – его самого.

Рядом, обнимающего меня так крепко и надежно, что я моментально раскисаю в его руках.

Всхлипываю, чувствуя себя так, словно в моем теле не осталось ни костей, ни хрящей.

Господи, как же я на самом деле испугалась. Понимаю это только сейчас – по тому, как дрожат пальцы и стучат зубы.

— Би, он тебя ударил? – Чувствую его большие теплые ладони на своих щеках. Там, где минуту назад была хватка Резника. – Он что-то сделал?

Мотаю головой, отчаянно, скрюченными пальцами хватаясь за его куртку, но плотная кожа как нарочно выскальзывает из пальцев.

— Все хорошо, - еле выдавливаю из себя, потому что челюсти сводит – то ли от боли, то от запоздалой реакции на страх. – Слав… торт… Слав, пойдем… домой…

— Би, посмотри на меня. – Он говорит это так неожиданно спокойно, что я хватаюсь за его голос как за единственную опору в этом хаосе. Серебряные глаза смотрят внимательно и немного хмуро. – Он тебя больше никогда не тронет. Я не позволю.

Что-то в его голосе звучит для меня впервые.

Забота и честность, и обещание, которые он всегда сдерживает – это мне хорошо знакомо.

Но там есть еще что-то… оно меня не пугает. Оно просто… есть.

Я не успеваю ничего ответить, когда Слава вкладывает мне в ладонь валяющиеся где-то под ногами ключи от «Медузы» - они липкие, потому что все в глазури. Я снова шмыгаю носом.

— Иди домой, ладно? Я скоро вернусь, и мы будем праздновать, как договаривались.

Сутулиться, чтобы чмокнуть меня в кончик носа – так нежно, что я рефлекторно тянусь к нему руками, изо всех сил пытаясь удержать.

Ты куда? Зачем? Нет, нет…

Рот сводит судорогой. Ненавижу себя за то, что не могу произнести ни слова. Вместо этого тупо качаю головой, как болванчик. Наверное, он думает что я совсем бездушная, раз не бегу ему наперерез и не пытаюсь остановить, когда хватает Резника за грудки.

— Пришел защищать свою су… - кривляется окровавленной рот Резника, но второй удар отбивает у него охоту болтать.

Хруст сломанного носа меня совсем не пугает.

Слава бьет его еще раз – кажется в полсилы, расслабленно, но методично. Молотит кулаком, как будто упражняется в точности. Как будто хочет, чтобы он как можно дольше оставался в сознании. Чтобы чувствовал, как тяжелый убойный кулак, играючи, превращает его лицо в кашу.

В конце концов, Резник начинает оседать на бетон – грузно, как мешок с костями.

Слава держит его за шиворот как дворнягу и последнее, что я вижу. Прежде чем он заталкивает Резника на заднее сиденье «Патриота» - перекошенное от испуга выражение лица моего бывшего генерального директора.

Ему страшно.

Страшнее, чем было мне. Кажется, во много раз страшнее.

Слава громко хлопает дверцей, находит мой взгляд и рывком прячет за спину окровавленный кулак.

Подмигивает. Красивущие губы с колечком в центре безмолвно произносят: «Полчаса, Би» и он прыгает за руль джипа.

Чувствую себя такой никчемной из-за того, что не могу сдвинуться с места, а просто смотрю вслед выруливающей с парковки машине.

Дверь квартиры захлопывается за моей спиной, отрезая от внешнего мира и от ужаса, который я пережила на парковке. Но тишина, которая встречает внутри, не приносит облегчения. Она звенит в ушах и бьет в виски как слишком высокое атмосферное давление.

Я стою в прихожей, не разуваясь. В руках – истерзанная, помятая картонная коробка. Дно пропиталось влагой, липкий сироп просачивается сквозь картон, пачкая пальцы. Внутри всего пара бесформенных кусков - все, что осталось от моего сюрприза. Подобрала их на парковке. Зачем? Не знаю. На автомате. Инстинкт сохранения, попытка собрать осколки разбитого зеркала, даже если в него уже нельзя посмотреться.

Меня начинает трясти.

Сначала мелко, едва заметно начинают дрожать кончики пальцев на ногах, когда кое-как сбрасываю ботинки. Потом трясучка поднимается выше, захватывает колени, позвоночник, зубы начинают выбивать чечетку. Адреналин, который держал меня там, внизу, схлынул, и вслед за ним пришла паника и осознание.

Слава.

Он так спокойно запихал Резника в машину – не сделал ли одного лишнего движения.

Как он прятал руку за спину. Чтобы не испугать меня видом крови – доходит только сейчас.

Что он собирается сделать?

Ужас стягивает затылок.

Господи, почему я его не остановила?! Почему стояла там как кукла, вместо того чтобы вцепиться в него и не дать наделать глупостей?!

Делаю шаг вглубь квартиры. Ноги ватные, непослушные.

Иду на кухню, держа коробку на вытянутых руках, словно бомбу. Нажимаю ногой на педаль мусорного ведра. Крышка открывается.

Нужно просто выбросить. Разжать пальцы. Отпустить этот черный, сладкий, липкий комок несбывшегося праздника.

Но я не могу - пальцы как судорогой свело. Смотрю в черное нутро ведра, потом на коробку. И чувствую, как к горлу подкатывает горячий, удушливый ком. Как будто если я выброшу даже эти крохи – случится что-то ужасное.

Крышка ведра с грохотом захлопывается.

Я медленно сползаю по кухонному шкафу вниз. Сажусь прямо на пол, на холодную плитку, поджав под себя ноги. Ставлю коробку перед собой на колени.

Слезы не текут. Они застряли где-то глубоко, жгучим комком в груди.

Я просто сижу и качаюсь из стороны в сторону, обнимая эту несчастную коробку.

Где он? Что он творит? Что сделает с Резником?

Мое воображение, всегда такое живое и яркое, сейчас рисует страшные картины.

Я боюсь за него. Не за Резника – плевать я хотела на Резника, пусть его хоть поезд переедет, пусть хоть в аду горит! Я отчаянно боюсь за Славу. Боюсь, что он переступит самую последнюю черту. Что он сломает свою жизнь об этого подонка.

Время растягивается до невозможности, превращается в вязкую гадкую субстанцию, и я в ней неумолимо тону. Пять минут? Десять? Час?

Я не смотрю на часы. Я просто слушаю – жду звука открывающейся двери, звука его шагов.

И вдруг тишину разрезает резкая, требовательная трель домофона.

Вздрагиваю так сильно, что коробка чуть не падает с колен.

Слава! Вернулся! Почему звонит? Он же хотел купить что-то на ужин, наверное, просто заняты руки!

Вскакиваю, не чувствуя онемевших ног. Проклятую коробку так и не выпускаю из рук, прижимаю к животу одной рукой. Бегу к домофону, чуть не спотыкаясь о разбросанную в коридоре обувь. Сердце колотится где-то в горле.