Я стараюсь не сильно пялиться на Дубровского, но когда он так близко, это почти невыполнимая задача. Позволяю себе смотреть хотя бы туда, где это будет не так очевидно - на ноги. Шорты на нем чуть ниже колена, но сейчас задрались выше, и я как дурочка таращусь на крепкие мускулистые ноги, красивые, реально мощные икры и выпирающие квадрицепсы, натянувшие ткань до предела. Спасибо, боженька, что у него не ножки-спички… Замечаю наполовину выглядывающие над коленями татуировки, кажется, это что-то похожее на печати - круги из слов, внутри которых - рогатые смеющиеся черепа. И надписи: «No mercy», «Without regret».

Горсад - это заросли старых деревьев, где ветки гнутся под тяжестью черешен. Слава паркуется у покосившегося забора, хватает плетеную корзину из багажника и перелезает через него с такой ловкостью, что у меня сводит дыхание. Дает руку, помогая мне перебраться следом. Мой сарафан цепляется за столбик, подол задирается, оголяя бедро. Я чувствую, как взгляд Славы скользит по моим ногам, и щеки моментально вспыхивают.

— Ты взяла что-то переодеться, Би? - ухмыляется как кот на сметану. - Если вдруг порвешь эту тряпочку - не вздумай переодеваться: не хочу остаться без этого охуенного вида.

— Размечтался, - ворчу, но голос дрожит, а кожа горит там, где бесстыже прошелся его взгляд.

Делаю пару шагов вперед, срываю с первого попавшегося дерева черешню, темную, почти черную, и бросаю в него чтобы немного сбить наглость. Он ловит ее ртом, как будто тренировался всю жизнь, и раскусывает с таким хищным видом, что я, зачем-то, отчаянно цепляюсь в край сарафана, прижимая ткань к ногам.

— Один-ноль, Би, - говорит Слава, проходит рядом. Намеренно задевая меня плечом, и как ни в чем не бывало идет дальше. - Давай, догоняй, или я тебя тут завалю ягодами.

Я смеюсь и краснею, пытаясь прикрыть вспыхнувшие щеки волосами, хотя, это конечно же никак не помогает. Мы собираем черешню, я стараюсь сосредоточиться на ягодах, на их сладком запахе и даже на жужжащих вокруг нас пчелах. Но каждый раз, когда Слава тянется за высокой веткой, его футболка задирается и я впадаю в секундный ступор, разглядывая идеальный живот и и дорожку волос, убегающую за резинку белых боксеров.

Чувствую себя школьницей.

Голодной до черта.

Дубровский замечает мой взгляд и очередное замешательство, и, конечно, не упускает шанса. Хватает мою руку, липкую от ягодного сока, и медленно, глядя мне в глаза, облизывает палец. Его язык - горячий, чуть шершавый - проводит по коже.

Я надеюсь, что громко всхлипываю только внутри.

Мы смотрим друг на друга.

Пальцы Славы без труда обвивают мое запястье. Большой - выразительно растирает кожу там, где она тоньше всего, как будто он пробует мой пульс.

— Вкусно, Би, - голос опускается до хриплого шепота. - Но ты, блять, слаще.

— Господи, Слав, - я мягко освобождаю руку, но знаю, что мои щеки сейчас просто адово сильно горят, а сердце колотится, как после спринта. - Ты вообще фильтруешь, что говоришь своей подружке?

— А нахуя? - ухмыляется он, срывая еще одну ягоду и на этот раз закидывает ее не в корзину, а в рот. — Ты же любишь, когда я честный… подружка.

Я закатываю глаза, срываю черешню и снова пытаюсь попасть ему в рот, но Слава опять без труда ловит ее ртом и с наслаждением жует, сплевывая косточку в кулак.

— Два-ноль, Би, - снова проходится так близко, что я чувствую его тепло и от этого почему-то хочется поежиться. - Пойдем, еще одно место покажу. Овечек любишь?

— Ове… что? Ты меня в закрытый зоопарк везешь что ли?

— Типа того. Тебе понравится.

На этот раз не дает мне самой лезть через забор - перебирается сам, ставит корзину на землю, а потом подхватывает меня под подмышки и легко поднимает почти на вытянутых руках. Мне нужно только немного поджать ноги, чтобы оказаться по ту сторону забора.

На секунду, когда «приземляет» рядом с собой, задерживает ладони у меня на боках.

Скользит вверх, до подмышек.

Большие пальцы заходят вперед, скользят по груди.

Я всхлипываю, глотаю рвущийся из горла намного более неприличный звук.

Меня атакует сумасшедшая смесь лайма и табака. И даже кажется, что вот сейчас у Дубровского точно сдадут нервы, но он только очень осторожно прикасается кончиком носа к моему - и отступает, чтобы поставить корзинку с черешней в машину, а я топчусь на месте, все еще ощущая его почти интимное прикосновение. Странно, но сейчас оно воспринимается в разы более горячо, чем все, что было между наим до этого момента.

Когда забираюсь в «Патриот», сарафан опять задирается. Слава на секунду задерживает взгляд на моих бедрах.

Черт, это уже не просто искры - между нами трещит, как высоковольтный провод.

У нас будет секс? Сегодня? Завтра? Или он и пальцем меня не тронет, пока я не скажу волшебное: «К черту фрэндзону, Дубровский?»

— Точно не устала, Би? - Слава заводит мотор, но не спешит выруливать, как будто ждет моей отмашки.

— Абсолютно нет. - Откидываю голову на спинку и, подумав, позволяю себе вольность скинуть сандали и забраться на сиденье с ногами, устраиваясь полубоком для лучшего обзора. Он ведь и так в курсе, что я буквально глаз с него не свожу. И у нас с ним это абсолютно взаимно.

Черешня на заднем сиденье пахнет так сладко, что я то и дело сглатываю слюну, пока «Патриот» Славы катит по грунтовке к полю. Солнце уже переползло за полдень, но на небе появились облака и жара как будто немного спала. Пока едем, из динамиков льется тот же инди-рок, который как будто склеивает этот день в одно бесконечное мгновение. Слава уверенно держит руль одной рукой, другой лениво постукивает по подлокотнику, и я украдкой пялюсь на его татуированные предплечья, которые вздуваются буквально от каждого движения. Мне нравится, что он абсолютно не комплектует по поводу не очень крутой машины, что ему вообще как будто плевать на фасад, потому что у него есть что-то намного более ценное.

— Ты что - и правда везешь меня в зоопарк, Дубровский? - Стараюсь чтобы голос звучал небрежно, но он все равно немного срывается - как после быстрого бега.

— Лучше, Би, - серебряные глаза на секунду цепляют мои, прежде чем вернуться к дороге. - Поле, овцы, тишина. Самое спокойное место на свете - и ты сейчас его увидишь. И забудешь, надеюсь, о своей работе.

Я со вздохом качаю головой.

Слав, я и так забыла, веришь? Как только села в твою машину - забыла вообще обо всем мире…

Но почему-то произнести это вслух снова не хватает смелости.

Работа, Юля, Резник, красавица Вольская остались где-то в другой жизни. Здесь, в Бугаево, ничего этого как будто не существует вообще. Есть только Слава - и мое сердце, которое колотится так сильно, что, кажется, заглушает льющуюся из динамиков музыку.

Мы паркуемся у старого деревянного мостика через ручей. Слава хватает из багажника плед, мою корзину с пирогом и бутылку вина. Я несу корзинку с черешней, чувствуя, как сарафан предательски липнет к бедрам - жара делает ткань почти невесомой, и я ловлю взгляд Дубровского, когда подол опять задирается, пока я шагаю по высокой траве.

— Би, я за твои ноги душу продам, - хмыкает, недвусмысленно лапая их взглядом. - Тормоза у меня работают не как у «Ниндзи», имей ввиду

Впервые в жизни у меня вдруг не хватает слов чтобы как следует огрызнуться, потому что от смущения горят щеки, а его недвусмысленно облизывающий нижнюю губу язык — как спичка, поджигающая остатки моего собственного терпения.

Когда я соглашалась на выходные с ночевкой, я, конечно, знала, что у нас может дойти до секса. Но мое собственное странное смущение и практически не сходящий с лица румянец, стали для меня полной неожиданностью.

Еще немного - и я правда забуду, кто из нас старше, боже!

Пока я отчаянно воюю с рефлексией на тему возраста, Слава расстилает плед на траве, в тени огромного дуба, где поле тянется до горизонта, а овцы, пушистые, как облака, лениво жуют траву.

— Что? - Он с любопытством следит за тем, как я разглядываю их, практически не моргая.