Марта очнулась от короткой, тревожной дремы: ей показалось, что в кабинете бродит кто-то чужой, воровато шнырит по углам, может быть лаже роется в столе и шкафу.

Марта открыла дверь и прислушалась. Было совсем тихо, лотом она расслышала. что там все-таки кто-то есть. Только не профессор — у него не было привычки ходить на цыпочках даже ночью; погруженный в свои мысли, он шагал всегда ровной, тяжелой поступью, которую она узнала бы сразу.

Помешкав в нерешительности. Марта подошла к выключателю и зажгла в кабинете свет. У стола, ссутулясь, сидел профессор Вецапинь.

— Марта? — Он поднял голову и поглядел на нее заплывшими, воспаленными глазами.

— Я, — сказала она и тотчас заметила, что усталость профессора какая-то необычная. — Вы, наверно, кушать хотите. Я сию минуту…

— Спасибо, не нужно. — Он снова опустил тяжелую голову на ладони, и Марта ясно расслышала, как тяжело дышит Мартин Вецапинь.

— Вы заболели. Ложитесь скорее, — сказала она и почувствовала, что голос ее почему-то слегка дрожит. — Может, Делвера позвать? Он ведь дежурит, да?

— Не нужно. Я посижу. Просто устал. — как бы оправдывался Вецапинь. Потом он выпрямился, сжал кулаки и проговорил со злостью: — Некогда мне болеть, некогда, понимаешь?

— Да разве болезнь спрашивает про это? — Марта присела рядом с профессором.

— А! — Он опять выпрямился. — Не спрашивает, так спросит! Я заставлю! Иначе не стоит жить… Погаси свет, глазам больно. Не больно, а так…

Марта повиновалась. Кабинет опять погрузился в темноту, лишь со двора в окно пробивался отсвет, позволяя различить очертания предметов и фигуру профессора.

— Устали вы очень, — сказала Марта.

— Устал? — переспросил он, точно сквозь сон. — Устал, говоришь. Вот и в больнице болтают то же самое. Глупости! Человек устает только от безделья. Давеча, когда я пошел в квартиру, мне показалось, что жизнь только-только начинается. Ты понимаешь? Хотя ист… Вог Делвер меня бы понял. Правда, у него есть голова на плечах. Мне бы сейчас его годы!..

Марта молчала. Редко, очень редко Мартин Вецапинь разговаривал с ней так, как в эту ночь.

— Все люди должны умереть. — Говорил он. — Почему? Или, вернее, почему так рано? Однажды в университете нам рассказывали про Парацельса. Он хотел победить эту человеческую слабость. И умер. Ведь и меня ждет то же самое? Нет, ты скажи: ждет, да?

— Не надо так говорить, — умоляла Марта.

— Вот видишь, это самое ужасное. В одно прекрасное утро меня не станет, а жизнь пойдет своим чередом. Как же так? Почему без меня?

Опять наступила тишина. Где-то тикали часы, а рядом дышала два человека. Один спокойно и тихо, другой с храпом, неравномерно.

— Глаза — это пустяка. Тут дело в сердце. Я знаю такие случаи, сам сколько раз видел — у других. Теперь, видно, пришел мой черед.

— Прилечь вам надо скорее…

— Работать мне надо. Много, много работать, — упрямился профессор Вецапинь. — Завтра, послезавтра, долго работать. Теперь мы почти у цели. Когда-то хирурга резали только руки к ноги, мы будем резать сердца. Просто и безошибочно. Если не я, так Делвер будет. Человек должен прожить жизнь так, чтобы оставить что-нибудь после себя. Если будущее поколение скажет, что Вецапинь расширял его кругозор, изучал тому, чего до него не умели, тогда хорошо. Тогда я могу быть спокоен. Вот как.

Большой и трудный, он встал из-за письменного стола. Было уже половина второго. Мартин Вецапинь пошел спать, а Марта бодрствовала до утра.

Никто в больнице не представлял себе, кан можно обойтись без профессора Вецапиня. Поступили и увольнялись врачи, сменялся прочий персонал, лишь профессор стоял как дуб, вросший корнями в землю, а ветвями упершийся в небо. Он бывал там в самое различное время, всякий мог попросить у него совета и помощи, поговорить с ним как с отцом или старшим братом. Каждый человек, соприкасавшийся с этим могучим, седовласым тружеником, чувствовал себя выздоровевшим, обновленным, спасенным от всех напастей.

К профессору Вецапиню ехали больные из других республик, и многие потом гордились тем, что их оперировал и лечил именно этот хирург. Операционная много лет не знала неудач и ошибок — все протекало благополучно, потому что за все отвечал он.

И вдруг в больнице не стало Вецапиня. Профессор лежал дома, расхворавшись не на шутку: дерево, которое не скрипит, обычно ломается в одно мгновение или, в лучшем случае, даст трещину до самой сердцевины. Казалось, злая болезнь со свирепою радостью мстила теперь человеку, вырвавшему за десятки лет из ее когтей тысячи жертв.

Врачи обнаружили у профессора Вецапиня серьезное сердечное заболевание. Однако жизнь больницы от этого не замерла, число операций не сократилось.

Кто-то должен был взять скальпель Вецапиня о свои руки. Эта трудная обязанность выпала на долю Делвера, и он не испугался, ему ни на минуту не пришло о голову отойти в сторону и сказать «нет».

В первый день болезни профессора Анс Делвер как ни в чем не бывало сидел в кабинете и курил свою традиционную утреннюю сигарету. Через четверть часа должны были начаться операции, за стеной встревоженно суетились люди, а он был такой же, как всегда, совершенно спокойный и немножко вялый.

Без стука вошла сестра Прэделит. Делвер поднял голову и посмотрел на все.

— Доктор, вы знаете, что профессор заболел?

— Знаю, — Делвер равнодушно выпустил кольцо дыма и глядел, как оно медленно рассеивается, теряя свою форму и плотность. — Ночью мне позвонили.

— Через пятнадцать минут должны начаться операции.

— Через тринадцать, — уточнил Делвер, взглянув на ручные часы.

Прэделит заглянула в блокнот.

— Два желудка.

— А потом?

В эту минуту вошел директор больницы. До сих пор Делвер знал его больше по фотографиям в газетах и журналах. Худощавый, ниже среднего роста директор как в словах, так и а жестах умел сохранять степенное достоинство, придающее человеку авторитет в глазах подчиненных.

Делвер положил сигарету и встал. Директор молча подал ему руку. От пепельницы вилась кверху одинокая струйка дыма.

— Товарищ Делвер, — опершись о край стола, начал директор, — вам придется замещать профессора Вецапиня. Неделю, две, месяц или больше — не имеет значения. Вы ведь работали вместе с профессором, не правда ли?

— Как будто бы так, — Делвер снова взглянул на часы. — Без девяти минут десять. Извините, товарищ директор, я должен идти в операционную. — Он наклонился и вышел своей обычной, вялой походкой.

Директор посмотрел на сестру Прэделит.

— Выдержит ли? — спросил он, больше обращаясь к самому себе.

— Выдержит, — ответила она так же тихо. Ее ответ показался директору не слишком уверенным и не очень убедительным.

Персонал операционной, возможно, и волновался, лишь у Делвера не было времени для сомнений. Все шло по заведенному порядку. Делвер и без того часто оперировал сам, на сей раз разница заключалась в том, что за его спиной не стоял Вецапинь. И за его скальпелем на сей раз, помимо ассистента и сестер, тревожно следил директор из своего кабинета. Делверу это было безразлично — так по крайней мере казалось людям, видевшим его уравновешенные, несколько даже медлительные, но, безусловно, уверенные движения.

Две операции были окончены. Делвер старательно умылся и, откинувшись в профессорском кресле, с наслаждением курил уже четвертую сигарету.

— Вы пойдете домой? — спросила Прэделит.

— Нет, — отрубил он.

Из кухни ему принесли обед. Метузал, зашедший справиться о самочувствии доктора, с кем-то поспорил в коридоре, что после такой бани Делвер съест самое меньшее две порции борща и пяток котлет.

Точно наперекор Метузалу, Делвер суп только попробовал и отодвинул тарелку.

— Свекольник, — улыбнулся он сестре Прэделит. — Знаете, точно такой суп я хлебал в детстве. Что там еще? Котлеты? Можно попробовать, хотя, между нами говоря, настоящие котлеты можно получить только в ресторане аэропорта. Повар там первоклассный.