— А после?

— И после надо учиться, а не стучать на машинке, — поучал он, чувствуя себя все более неловко. Интересно, по какому праву Вита его допрашивает?

— А я очень, очень жду, — сказала она совсем тихо и опять прикоснулась к плечу Виктора.

Он не ответил. Опять начинается ее вечное смирение и попрошайничество! Если бы Вита сейчас рассердилась, закусила губу к гордо удалилась по коридору, он наверняка последовал бы за ней, может быть даже попросил прощения. Но Вита никогда не умела быть гордой, постоянно оказывалась слабее, постоянно страдала, а порой утирала слезы.

— Знаешь, — остановившись, сказал Виктор, — давай лучше после поговорим, а теперь иди на экзамен. Или ты собираешься разгуливать по коридору до вечера?

— Хорошо, я пойду, только ты держи за меня кулак. И обожди, пока я выйду. Обещаешь?

И Виктор обещал — ему не оставалось ничего другого. Настроение совсем испортилось. Полуденное солнце палило вовсю, отбрасывая на пол ромбовидные блики. «Как в клетке», — сморщился Виктор и отошел в тень. Его раздражал этот беззастенчиво-яркий, назойливый свет, залила суетливость и возбуждение товарищей. Где бы пойти домой и сесть за письменный стад — так нет, торчи здесь, пока Вита не сдаст экзамен!

«Сам виноват, — бранил он себя. — Зачем обещал ждать?»

Просто уйти? Нет, это не в характере Виктора. Дав слово, он умел его держать.

«Самое отвратительное, если человек за что-нибудь берется и не исполняет», — когда-то внушил сыновьям профессор Вецапинь, и это замечание стало для Виктора непреложным законом независимо от того, выгодно это ему или нет.

Значит, нужно ждать. Он подошел к доске объявлений и стал читать развешанные приказы.

Да, Артура Нейланда не допустили до экзаменов. Эрик считает, что ему придется вообще распрощаться с университетом,

Виктор нахмурился. Если так — что это за мелочность! Что за буквоедство! Ну, пусть Нейланд нарушил нормы общественного поведения. Предположим, он вел себя недопустимо; зачем же сразу применять самую суровую меру? Можно предупредить, можно даже написать в университетскую газету. А выгонять человека — нет, это неправильно, это бесчеловечно! Пусть Нейланд действительно не создан для филологии; грозным судьям надо было смотреть раньше! Куда теперь денется человек, выброшенный с предпоследнего курса? Кто пёрнет ему четыре напрасно потерянных года?

— Читаешь? — спросил, подойдя к доске, Вальтер Орум.

Виктор обернулся.

— Читаю и наслаждаюсь.

— Чем же?

— Вашим остроумием! Вышвырнуть Нейланда на улицу. — До этого додумается не каждый, тут нужен талант.

Вальтер в недоумении уставился на Виктора, на лице которого сквозь загар проступил густой румянец.

— По-твоему, я заведую приемом и исключением студентов? — повысил голос Вальтер.

— К счастью, пока еще нет. Ты только поддерживаешь подобные решения!

Вальтер все не сводил глаз с Виктора, однако во взгляде его не было злости, предвещающей ссору или слишком горячий спор. Стоит ли связываться? у Виктора просто скверное настроение. За окном лето и солнце, а в коридорах, по выражению Эрика Пинне, царит академическая атмосфера экзаменов, и незачем нарушать ее бесплодными разговорами о человеке, оказавшемся недостойным этих коридоров и этого лета.

— Как по-вашему, Нейланд — советский молодой человек или нет? — спросил Виктор, не удовлетворившись миролюбивым молчанием Вальтера.

— Предположим, что да.

— Ах, предположим? Может быть, ты считаешь, что он пережиток капитализма?

— Этого я пока не сказал. — Вальтер принял вызов. — Хотя его художества заставляют предполагать, что этих пережитков у него более чем достаточно.

— Да? — притворно удивился Виктор. — А что же он совершил такого ужасного? Съездил в Таллин за плащами и в Вильнюс за ботинками. Не так ли?

— Об этом спроси милицию.

— А ты спрашивал?

Разговор обострялся вопреки намерениям Вальтера. Что ж, значит придется драться! Теперь уж нельзя смолчать и уйти, это была бы капитуляция. Хорошо, что не слышат остальные, не то завязалась бы настоящая дискуссия: у Нейланда, возможно, нашлись бы еще защитники.

— Видишь ли, — начал Вальтер, стараясь говорить совершенно спокойно. — Вот, скажем, Эрик живет на одну стипендию. Никаких заработков у него нет. Два стишка в год — это пустяки. Разве ему легко? Наверно, нет! Но Эрик выдержит! Еще год, и у него будет диплом, будет свое место в жизни. А Нейланд? Этому уже сейчас нужно «развернуться», ему нужны деньги, нажитые на чужой счет. Государство тратит средства на его образование; а что приобретет общество, когда такой филолог выйдет из университета? Спекулянта с дипломом, циника, паразита…

— Понятно, — криво усмехнулся Виктор. — Ну, а что Нейланду теперь делать? Мы все окончим университет. А он, выброшенный за борт, станет искать для себя иные возможности…

Вальтер не отвечал. Что-то чуждое прозвучало в словах Виктора Вецапиня. Они стояли в нескольких шагах друг от друга, а Вальтеру казалось, будто это расстояние возрастает на глазах и между ними разверзается пропасть, становящаяся все глубже и шире. Может быть, следовало продолжить разговор, доказывать, апеллировать к их многолетней дружбе. А может быть, именно молчание окажется наилучшим лекарством?

И Виктор угрюмо смотрел куда-то в конец коридора. Ему тоже не хотелось ругаться, но, распалившись, он не мог так быстро остыть, и каждый мускул его лица еще выражал напряжение. Потом взгляд его приковался к одной точке: в испещренном солнечными бликами коридоре замерцали рассыпавшиеся по плечам светлые волосы Виты.

Виктор пошел ей навстречу. Еще полчаса назад его бесила покорность и кротость, а теперь, после ссоры с товарищем, ему неодолимо хотелось взять Виту за руку, заговорить с ней по-хорошему, может быть даже погладить эти знакомые золотистые волны, о которых он когда-то так мечтал.

— Идем! — сказал ей Виктор.

— Да, — кивнула девушка. — Ты пойдешь со мной?

Лишь на миг ее слова всколыхнули в нем прежнее раздражение. Он взглянул на Виту — она покраснела и казалась такой беспомощной…

— Да? — склонив голову набок, она посмотрела Виктору в глаза.

— Да, — ответил он слегка охрипшим голосом и тотчас подумал, что поступает неправильно, обманывает и ее и себя.

Как бы поздно не возвращался домой профессор Вецапинь, Марта всегда дожидалась его прихода. Работа в больнице и Академии наук отнимала столько сил, что, добравшись до дома, профессор иной раз не мог даже сесть поужинать. Марта старалась создать великому труженику уют в редкие часы его досуга, заботилась о том, чтобы он хорошенько отдохнул.

А дожидаться профессора Вецапиня было нелегкое дело. Он возвращался то под утро, то среди ночи, а случалось, не показывался дома и по два дня кряду. Тогда Марта собирала ему кое-что поесть и ехала в больницу. Ей почти никогда не удавалось увидеть профессора, да это было не так и важно. Лишь бы он не остался там голодный, заброшенный и даже в горячке работы чувствовал бы, что на свете есть человек, который о нем думает и заботится.

Вечный насмешник Делвер сказал Марте однажды, что принесенным ею обедом можно накормить целую палату, а потом с самым серьезным видом стал объяснять, что профессор здесь ни в чем не нуждается, так как а больнице есть кухня и пол-дюжины поваров. Пусть так: разве Марта не знала, как привык старший Вецапинь к домашнему столу, даже к своей ложке и глиняной кружке?

Нет, куда и когда бы ни приходилось ей ехать, как долго ни приходилось бы ждать по ночам — Марта была всем довольна, она даже в мыслях никогда не жаловалась на свою жизнь, которая вся заключалась о заботах о профессоре Вецапине и его доме.

Профессор запаздывал и в этот вечер. Марта слышала, как около одиннадцати вернулся и заперся в своем комнате Виктор. Петер опять корпел дома над своими бумагами. В квартире парила тишина, стенные часы в столовой пробили половину первого, за окном утих уличный шум. а профессора все еще не было.