Горечь растекается по языку, противным металлическим вкусом. Всё детство я была “хорошей девочкой”, не доставляла матери хлопот, была послушной лишь бы ей угодить, а когда что-то случалось не так как она хотела, во всём винила себя, что я какая-то не такая и мои чувства какие-то не такие, неправильные, неуместные, за которые стыдно.

И во что это превратилось? Чем обернулось? Главная ошибка, красной нитью... нет, не нитью — кровавым рубцом — прошившая все мои отношения с мужем.

Я молчала о своей боли. Но стоило ему бросить на меня тот самый, ледяной, раздражающий взгляд — я тут же сдувалась, отступала, прятала боль всё глубже.

А надо было кричать! Может тогда он бы меня услышал.

А теперь — поздно. Единственное, что остаётся — найти в себе силы довести это до конца.

Я поднимаюсь с дивана, ноги ватные. Внутри всё дрожит.

— Как я уже сказала, я устала. Мне нужен отдых, — выдавливаю из себя, и голос звучит плоским, чужим, абсолютно пустым. — По поводу договора… Всё остаётся в силе. Готова завтра подъехать к назначенному времени.

— Я за тобой заеду. Не хочу, чтобы повторилась история с похищением, — настаивает Волтерн. — А сейчас я хочу поговорить с твоим отцом.

Я просто молча киваю. Он прав, Ройн отпустил меня, но я не знаю с какой целью, может он поменял тактику, и подойдёт с неожиданной стороны.

В голове роем носятся тревожные мысли — что-то не так. Он точно что-то задумал. Я не знаю что, но чувствую это кожей — мурашки бегут по спине.

А может, я зря паникую? Может, он действительно решил меня отпустить.

Но это же на него совсем не похоже. Он не меняется. Я знаю. Я десятки раз это проходила.

Ройнхард

Смотрю на печать.

Просто кусок сургуча, расплющенный на конверте. Но на нём оттиск родового герба: корона, вонзённая в сердце мечом.

Моим собственным гербом она припечатала собственный приговор.

Нашему браку.

Мне.

Конверт давно вскрыт, письмо прочитано. Бумага до сих пор пахнет ею — цветочным нежным ароматом, таким знакомым, что аж зубы сводит.

Пальцы сами сжимаются в тугой кулак. Костяшки выпирают буграми, заливаясь мертвенной, фарфоровой белизной.

Она это сделала.

Чёрт возьми, она действительно это сделала! Провела этот проклятый ритуал и одним махом перерезала невидимые нити, что сплетали нас. То, что было священным и нерушимым, она убила. Осталась лишь бумажная шелуха — документы, делёж имущества.

Из самой глубины глотки поднимается горячий, солёный комок ярости.

Я сжимаю челюсти так, что кажется, треснут зубы.

Неконтролируемый гнев рвётся наружу, бьётся в грудной клетки, требуя выхода.

Впервые за всю жизнь я абсолютно ничего не могу поделать. Почва уходит из-под ног, оставляя лишь зияющую пустоту падения.

Я привык командовать, привык, что мир склоняется по моей воле. Привык, что она смотрит на меня с обожанием, что её шаги всегда отзываются рядом, в такт моим.

Я привык, что люди — даже самые гордые — склоняют головы перед моим словом. Что всё вокруг принадлежит мне по праву: земля, замок, люди… и она.

Мне стоило неимоверных усилий отпустить её из замка тогда. Разжать пальцы, стиснутые на её руке.

— ЧЁРТ ВОЗЬМИ! — моё рычание разрывает тишину кабинета.

Кулак со всей моей запредельной яростью обрушивается на массивную столешницу дуба.

Воздух взрывается оглушительным грохотом — треск ломающегося дерева, дикий звон хрустальной чернильницы, бьющейся о пол, перья скатываются со стола.

Эхо долго и злорадно раскатывается по стенам, затихая в книжных шкафах.

Я тяжело дышу, опершись о покалеченный стол. В висках стучит, каждый удар молота отзывается острой болью.

Массирую их пальцами, но это бесполезно. Эмоции — дикие, первобытные — берут верх над холодным рассудком. Они доминируют, и от этого ещё невыносимее.

Гнев бурлит во мне, как расплавленная порода в жерле вулкана. Он сжигает всё на своём пути — логику, расчёт, ледяное самообладание, которым я так гордился.

Никогда. Никогда раньше со мной такого не было. Я не терял контроль. Никогда.

А эта сфера… Проклятая магическая безделушка! Как она посмела показать, что наша связь не была истинной? Это ложь! Грязная ложь!

Неужели Шерелин не усомнился в подлинности ответа?

— Ты — моя. И только моя!

Мои хотят меня растоптать. Кто за этим стоит? Её отец, или кто-то ещё?

Она была моей с той самой секунды, как наши взгляды встретились. Она будет моей всегда. До самого конца. Плевать мне на эту сферу, на все ритуалы и на её желания!

Внутри меня бушует война. Ослепляющая ярость борется с леденящей пустотой. Желание всё сломать и разрушить — со жгучей, невыносимой болью от того, что я могу всё потерять, её потерять.

Вспоминаю её взгляд, когда она лежала подо мной. Помню, как вздымалась её грудь в тугом корсете, как в голубых глазах рванул испуг, смешанный с болью. И этот взгляд сейчас жжёт меня изнутри сильнее любой ярости.

Она должна была слушать меня. Её ведь всё устраивало? Я дал ей всё, что другие женщины вымаливают годами. Деньги, которые освобождают, статус, открывающий любые двери, моё безраздельное внимание. Разве можно хотеть чего-то большего? Разве этого недостаточно для счастья?

Мне же нужно было от неё только одно — следовать моим условиям.

Неужели это так трудно?

Собираю мозаику в своей голове, только ничего не сходится.

В памяти будто нарочно всплывает не её улыбка в ответ на мои подарки, а то, как она замирала, заслышав мои шаги в коридоре? Почему я сейчас с такой яростью пытаюсь забыть блеск слёз на её ресницах, который видел слишком часто?

Что они означали?

Я никогда не задавался этим вопросом.

Впервые каменная уверенность дала трещину и сквозь неё пробивается ледяной ветер сомнения.

Шерелин ведь никогда не говорила, что деньги имеют для неё большее значение. Чем моё внимание к ней…

В отличие от её алчной похотливой сестры.

В дверь раздаётся стук.

— Господин Дер Крейн, к вам пожаловала Беттис, — оповещает слуга.

Прикрываю веки, глушу гнев.

— Приведи её сюда, — громыхает мой голос в тишине.

Настенные часы тикают слишком громко, словно насмехаются, обостряя каждую секунду ожидания.

Две минуты растянулись вечностью, прежде чем дверь наконец скрипнула, и воздух прорезал густой, тяжёлый шлейф дорогих духов Беттис.

Её шаги уверенные, но лицо побледнело, когда она встретилась с моим взглядом. Я смотрел не мигая — холодно, ровно, будто отсекал ей путь любыми попытками возражать.

— Я всё решил, — мой голос звучит без тени сомнения. — Ты исчезнешь из столицы. Я дам тебе денег. Ты ни в чём не будешь нуждаться.

Лицо девушки вытягивается, по щекам бросились пятна, резанувшие её бледность, словно ожог.

— Ройнхард… о чём ты? — голос дрогнул, но она пытается держаться. — Я ведь беременна. У нас будет сын. Твой сын. Наследник, о котором ты так мечтал.

Я поднимаюсь с кресла медленно. Обхожу стол, сокращая расстояние, и останавливаюсь так близко, что чувствую её дыхание.

— С чего ты решила, что будет сын? — прищуриваюсь, вглядываясь в её глаза.

В её взгляде вспыхивает возмущение — горячее, будто мои слова задели что-то нежелательное.

— Я уверена. Женское чутьё… оно глубже, чем ты думаешь.

Я задерживаю на ней взгляд, изучаю. Что-то не сходилось. С тех пор как Шери покинула мой дом, Беттис вела себя слишком смело, слишком свободно.

— Я распоряжусь насчёт документов и всех затрат, — поворачиваюсь к столу, уже мысленно расставляя фигуры в своей игре.

— Ройнхард! — её голос срывается. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — отвечаю жёстко, почти отрезаю.

— Хорошо… — слова вырываются у неё с натянутым согласием. — Насколько мне нужно уехать?

Я встречаю её взгляд снова.

— Навсегда.

— Что?! — её восклицание тонет в гулком эхо.