И возвращает взгляд — уже другой.

— Страх — интересная штука, Шерелин.

Голос тихий, почти ласковый, но в нём что-то скребётся, как когти по стеклу.

— Он живёт там, где есть неуверенность.

Пауза. Он делает шаг ближе, но не нарушает дистанцию ровно настолько, чтобы я почувствовала его запах.

— Ваш муж…

Губы Вольтера двигаются так, что я могла бы понять его без слов.

— …он ведь так и не смог сделать вас счастливой, да?

Удар ниже пояса.

Я не дышу.

— А я помню, как вы смеялись над теми орехами и прикрывали веки от удовольствия, когда шоколад таял у вас на языке.

Его рука поднимается медленно, будто давая мне время отпрянуть. Пальцы едва не касаются моей руки, но останавливаются в сантиметре.

— Вы тогда…

Палец проводит по воздуху вдоль моей ладони.

— …держали кулёк так бережно, будто это было что-то драгоценное.

Глаза Вольтера вспыхивают, в них внезапно слишком много тепла.

— Вот чего я боюсь.

Ещё один шаг. Теперь его дыхание смешивается с моим.

— Что однажды вы…разожмёте пальцы.

Волтерн слегка наклоняет голову, его холодные проницательные глаза изучают каждую мою реакцию.

Неужели он действительно готов бросить вызов Ройнхарду?

В груди разливается обжигающая лава. Ройнхард… Его имя — как удар хлыста. Боль, смешанная с… любовью. Его улыбка, его прикосновения, обещания, шёпот… все это было ложью. Но почему тогда при одной мысли о нём в животе всё переворачивается? Почему сердце, преданное и растоптанное, всё ещё отчаянно тянется к нему?

А Волтерн? Он — тьма, в которой можно спрятаться.

Он не обещает солнца, не плетёт иллюзий. Он видит меня такой, какая я есть — сломленной, израненной, и предлагает убежище.

Но хочу ли я прятаться? Неужели я так и не смогу вырваться из капкана боли и предательства? Почему нельзя вырвать все чувства из сердца и переступить? Почему же так трудно?

— Не уверена, что мы… что я… — слова застревает в горле комом.

— Давайте сделаем так, — продолжает Волтер, будто видит, как я вязну в собственных чувствах. — Чтобы вы не сомневались и чувствовали себя в безопасности. После развода мы заключим брачный контракт. Вы останетесь под моим именем — это даст вам защиту и статус, — его голос звучит плавно, но в нём проскальзывает стальная нотка. — При этом я гарантирую вам полную свободу. В контракте вы можете прописать любые условия.

Его пальцы слегка постукивают по рукояти кнута, словно отсчитывая секунды раздумья.

— Как вам такой вариант?

— Это… неожиданное предложение. Сложно решиться на подобный шаг. Мне нужно… подумать.

— Понимаю. Тогда я подожду.

Волтерн чуть улыбается — лёгкий, едва уловимый изгиб губ, будто солнце, пробивающееся сквозь тучи после долгого дождя. Он не давит, не ставит условий, не требует, как это делал Ройнхард. И от этого я теряюсь. Я не привычна к такому отношению — оно обволакивает, как тёплое одеяло, но где-то в глубине души шевелится тревога: а не обожгусь ли снова?

Мы возвращаемся к столу. Оставшуюся часть ужина я чувствую на себе его взгляд — не раскалённый, не властный, а… изучающий. Будто я — дорогая книга, страницы которой он листает с осторожностью, боясь повредить хрупкий пергамент. Не такой обжигающий, как у Ройнхарда. Можно ли к этому привыкнуть? Не знаю.

А главное — смогу ли я скрыть правду?

Живот ещё плоский, но внутри уже бьётся крошечное сердце — его сердце. Ребёнок дракона. Моя тайна. Моя погибель. Если Ройнхард узнает… Он вырвет его у меня, как вырывал всё, что ему принадлежало.

Безумие.

Но самое безумное — это то, что после ужина я думала не о Вольтерне и его предложении.

В голове крутились как вихрь последние встречи с Ройнхардом: его пальцы, впивающиеся в мои запястья, голос, низкий и густой, как дым от костра, слова, которые обжигали сильнее драконьего пламени.

“Ты думаешь, я позволю тебе уйти?”

Я цепляюсь за эти слова, как за край скалы над пропастью. А сердце… Чёртово сердце! Оно не хочет отпускать. Оно болит, ноет, колотится где-то под рёбрами, как пойманная птица.

Да чтоб его!

Утро следующего дня встретило меня сюрпризом.

Кармен входит с коробкой в руках — блестящая упаковка переливается под лучами солнца, словно покрытая инеем, а атласная лента струится как живая.

— Тяжёлая, — взвешиваю в руках, и в груди что-то сжимается. — От кого?

— Не знаю, — пожимает плечами Кармен, но в её глазах читается любопытство. — Посыльный был мрачен, как грозовая туча, строго наказал вручить лично вам.

Я непроизвольно нахмурилась. Пальцы сами сжимаются на коробке — вдруг внутри что-то опасное? Заклинание? Письмо с угрозами? Отрава?

— Может, там записка? — предполагает Кармен.

Я медленно сажусь в кресло, кожа покрывается мурашками. Сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди.

Что, если… Ройнхард?

Нет.

Он не любитель сюрпризов. Его подарки — это приказы, его знаки внимания — цепи. На него это не похоже. Да и с чего бы? Разве он может измениться за одну ночь?

И всё же. Глупо, но я ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы это был он.

Пальцы дрожат, справляясь с гладкой холодной лентой. Шелест упаковки кажется оглушительным в тишине комнаты.

Заглядываю внутрь. Сердце замирает на миг — и тут же падает в бездну.

Не знаю, что испытываю: радость? Разочарование?

Внутри — бумажный кулёк. Разворачиваю его, и воздух наполняется сладким тёплым ароматом. Орехи в шоколадной глазури.

Точно такие же, как десять лет назад.

Записки здесь не было, но я поняла — это не Ройн.

Беру одну конфету и кладу в рот.

Шоколадно-карамельный вкус напоминает прошлое.

Каким же оно было беззаботным, лёгким и солнечным. Воспоминания проносятся одно за другим и одновременно глушатся тоской и сожалением.

Тогда казалось, что я справлюсь с любыми невзгодами, что всё получится и я стану самой счастливой женщиной.

Замужество с Ройнхардом зажгло звёздочку в моём сердце.

Мне казалось, что я самая счастливая. Ведь сколько возмущений о нашем союзе ходило в высших кругах. Ведь это такая редкая случайность — обзавестись накануне помолвки с нелюбимым меткой истинности.

“А я помню, как вы смеялись над теми орехами и прикрывали веки от удовольствия, когда шоколад таял у вас на языке.”

Выдыхаю и отворачиваюсь. Волтер совершенно другой.

Смогу ли я построить снова счастливую жизнь?

Сердце снова вспыхивает то ли болью, то ли любовью к единственному…

Знала ли я, что любить это так больно?

Нет. Счастливой мне уже не быть, остается ждать, когда сердце замолчит, а чувства останутся под замком. Они не угаснут. Никогда. Как бы я этого ни хотела.

Заворачиваю кулёк обратно и протягиваю Кармен.

— Бери, ты ведь тоже любишь сладкое, — улыбаюсь с горечью.

Кармен растерянно моргает.

— Спасибо, госпожа… — неуверенно, но всё же принимает угощение.

В плечо дует холодным сквозняком, ёжусь и поднимаюсь с кресла, подхожу к окну, закрывая плотно оконные створки, как вдруг всё плывёт перед глазами. Меня ведёт в сторону. Успеваю схватиться за портьеру.

— Госпожа! — вскрикивает Кармен, но её возглас тонет будто в толще воды под звук рвущейся с петель плотной ткани. Короткие полёт, и ум гаснет, я падаю на пол, но уже не чувствую боли и грохота.

…Слышу звуки, голоса. Они усиливаются становятся объёмнее, весомее.

Говорит женщина.

Голос молодой, немного грубоватый. Короткий миг, и я узнаю его…

— Я не знаю, что мне делать… Он потребовал проверку. Он не верит, что я забеременела от него. У меня всего двое суток.

Девушка резко встаёт, встряхивает каштановыми локонами. Черты её лица заостряются, руки сжимаются в кулаки. Шёлковое платье шелестит, а камни в волосах мерцают, будто насмехаясь над её тревогой.

— А что так? — мужчина откидывается в кресле, его силуэт растворяется в контровом свете. Голос звучит неестественно гулко, искаженно, как будто нечеловеческий. — Ты же уверяла, что он по тебе с ума сходит. Что любое твоё слово для него — закон. Выходит… ты либо переоценила себя, либо недооценила его?