«Беременна». Хочется сказать, но вовремя останавливаюсь.

Отец расположен ко мне, по крайней мере, желает разобраться в ситуации, но стоит ли ему открываться? Возможно, это, наоборот, поможет. Или нет.

Нет! Нельзя делать ошибок.

— Что «я»? Ты чего-то недоговариваешь? — настораживается Альвис.

— Ничего, просто сильно устала. Я почти не спала последние несколько недель.

Получив ответ, он откидывается на спинку кресла.

— Твоя сестра для него функция. А ты имеешь для него значение, раз он не хочет тебя отпускать, ты не на последнем месте. Пока что.

— Вот как? Я должна радоваться, оказывается? Когда он кувыркается с Беттис и дарит подарки, я обязана ждать, когда он закончит, так⁈

— Ты обижена — это понятно, мне жаль, что так получилось.

— Вы… поможете мне? — вскидываю подбородок.

Альвис снова впадает в задумчивость.

— Ройнхард Дер Крэйн… — задумчиво произносит и проводит пятернёй по гладкому столу, поднимает на меня взгляд.

— Да, — наконец произносит он и пододвигается ближе к столу, сцепляя пальцы с перстнями в замок. — Я помогу тебе с ним развестись. Договорюсь как можно быстрее.

Я застываю, сжимая пальцами сумочку, внимая каждому сказанному слову, не веря, что всё так просто. И стоило бы насторожиться, но сердце барабанит так, что почти не слышу за ним ничего. Мне так волнительно, что даже тошнит.

— Но есть одно условие.

Улыбка стекает с моих губ.

— Какое?

Отец смотрит, снова выжимает время на обдумывание, черты заострились, а во взгляде скользнул какой-то лёд выверенного расчёта — взгляд, в котором просчитываются все риски, будто я план, а не дочь. Но он сменяется железной решительностью.

— Во-первых, ты остаёшься в Глинфорсте до того момента, пока не дам разрешение покинуть столицу, в случае, если ты куда-то собралась или захочешь уехать.

Осмысливая его слова, киваю. Если я буду свободна от Ройнхарда, то… Мне нравится в родной столице, я привыкла.

— Во-вторых, ты выйдешь замуж за герцога Валтерна.

Я моргаю, ошарашенно, удивлённо и быстро.

— Что?

— Он мой союзник. Он равен Ройнхарду по положению, и у него есть наследник, но, думаю, он не откажется, если ты родишь ещё, если получится. Ты станешь герцогиней. Ты согласна?

Поднимаюсь со стула, вцепившись в сумочку.

— Я… не могу на это согласиться, — отвечаю я растерянно.

Условие настолько же ошеломительное, насколько и нелепое.

— Ты из влиятельного рода, в тебе королевская кровь, твоё имя в числе первых после императорской семьи. Оно везде открывает тебе двери, но накладывает ряд обязанностей, — он замолкает, давая мне осмыслить сказанное.

Я морщусь, сжимаю побелевшие пальцы, думаю.

— Если ты покинешь столицу, то, боюсь, станешь изгоем. Хочешь, чтобы все двери за тобой закрылись? Подумай, назад тебя уже никто не пустит. Будешь вычеркнута из всех списков, лишена поддержки, привилегий, денег и права на голос. Куда тогда пойдёшь? Кем станешь? Фабричной чернью? Прачкой? Ты превратишься в нищенку. Одинокая женщина — это дурной тон, ни один высокородный больше не посмотрит в твою сторону. Ты запятнаешь свою репутацию, и не только свою, но и императора. Тебе не простят этого, не поймут, осудят и прогонят как бездомную кошку.

Тишина после этих слов отравляет. Альвис берёт стакан, отпивает.

— Тебе не позволят выйти без потерь.

— А ты? — вырывается у меня. — Ты не слишком следовал обязательствам участвовать в моей жизни.

— Я дал тебе имя. И будущее.

— Потому что был обязан, — добавляю я. Хотя мне не следовало этого делать, я не за тем пришла, чтобы выплескивать обиду и претензии, но сдержаться оказалось сложнее.

Альвис посмотрел на меня тяжело и мрачно.

Я отворачиваюсь от его взгляда. Ног не чувствую, только жар на щеках и звон в ушах. Внутри — тугой ком из горечи и злости.

Он не двигается, только пальцы постукивают по поверхности стола, будто отмеряют время — и терпение.

— Если ты думаешь, что после развода станешь свободна — это самообман, — наконец говорит он. — У Ройнхарда влияние. У него связи. Он не позволит тебе уйти. Не из принципа. Из-за гордости. Ты для него — поражение, и он этого не стерпит.

Он делает паузу, взгляд сверкает под тяжёлыми веками.

— Другой мужчина даст тебе защиту. От него . От слухов. От осуждения, которое разорвёт тебя на куски в любом светском кругу. От множества последующих неприятностей, которые ты даже не можешь предугадать.

Сжимаю пальцы, ногти врезаются в грубую ткань сумочки, меня начинает трясти. Кажется, что в комнате стало меньше воздуха. Реальность, будто хищник, сбросила маску. Она не даёт шанса на побег. Не предлагает выхода. Только требования, только условия.

Я ведь и правда думала… Думала уехать. Забраться куда-нибудь подальше, к тишине. У матери были какие-то связи за границей — но кто откроет двери женщине, сбежавшей из столицы с именем, запятнанным скандалом, да ещё и с животом? Кто возьмёт в круг, кто даст работу? А ребёнок? Какая у него будет жизнь? Чужой среди чужих, без права на возврат, без имени, без защиты.

Тошно. Губы становятся сухими, и на секунду я чувствую, что ноги не держат. Всё, на что я надеялась, рушится будто карточный дом.

Отец сидит передо мной — не как тот, кто может помочь. Как напоминание: в этом мире ты становишься сильной, либо тебя раздавят. И я больше не уверена, что смогу.

Альвис смотрит на меня — выжидающе, спокойно, как будто всё это просто обсуждение стратегии, а не моя жизнь.

— Ты умная, — произносит он словно между прочим. — Но ты уже сделала выбор, когда вышла за него. Не получится сбежать. И ты это знаешь, — отставляет стакан, тяжёлое стеклянное дно стучит о лакированное дерево стола, как решающий приговор судьи.

Сердце стучит оглушительно, кровь отливает от лица, и как-то мутит.

— Но я не хочу замуж, — горло давит. — Это исключено.

Альвис смотрит на меня так, будто я только что заявила, что не желаю дышать.

— Почему?

Я закрываю рот и убегаю взглядом от ответа.

— Почему? — повторяет вопрос и смотрит так пристально, что кажется: уже что-то подозревает.

Чувствую, что меня к стенке прижали, тело сжимается будто в узел.

— Мне не нужен другой мужчина, — отвечаю.

Сама мысль об этом вызывает отторжение. Ройнхард был единственным мужчиной в моей жизни, и я не хочу больше никого.

— Всё-таки ты чего-то не договариваешь. Что, Шерелин? Тебе нужно быть со мной сейчас предельно честной, тогда я смогу тебе помочь. Доверие — это такая хрупкая вещь, она требует откровенности, если не будет правды, наш разговор бессмысленный. Ты любишь мужа?

— Он растоптал мои чувства! — вздёргиваю подбородок, а у самой всё дрожит внутри. — И предал.

Он не сразу отвечает. Только пристально смотрит, будто пытается заглянуть сквозь меня, выудить то, что я сама не до конца готова признать.

— Это не ответ, — произносит он наконец, медленно, почти мягко. — Ты ушла от сути. Я не спрашиваю, что он сделал. Я спрашиваю — любишь ли ты его.

Молчание становится вязким, как смола.

Я вновь отвожу взгляд.

Ройнхард… Его глаза, когда он врал. Его руки, когда касался Беттис там, в кабинете, он брал её прямо в кабинете, развлекался с ней эти две недели, чтобы заделать ребёнка. Я ненавижу его и никогда не прощу!

— Раньше, слишком сильно, — сердце давит, слова даются слишком тяжело.

Он кивает, будто именно этого ждал.

— Вот теперь мы ближе к сути. Знаешь, чем опасны чувства? Они… Могут тебя убить. Чувства страшнее даже самого страшного врага. Потому что они внутри, и ты не понимаешь, что находишься в их власти.

Воздух звенел от создавшейся тишины.

— Поэтому убери чувства. Они тебя изводят.

Я вскидываю голову, на этот раз злясь.

— Ты хочешь, чтобы я прыгнула в объятия первого, кто предложит мне защиту?