— Я, конечно, знал, что ты страшный человек, но она не солдат, а женщина, — возражает друг, понаблюдав за мной.

— Она знала, что такое может случиться в любой момент. К тому же, — ещё один глоток, — Шерелин не единственная.

Джеил несколько секунд молчит, не отводя от меня взгляда, а потом задается беспокоящим его вопросом:

— Ты ведь её любишь, Ройн. Хоть раз признай это не мечу, не императору, не мне, а самому себе. Себе-то можно.

Любовь… слабость. Зачем она мне, когда есть долг? Но её улыбка… этот взгляд… тело… Чёрт, да замолчи уже! Она не может дать мне наследника, вот и всё. Это главное.

Морщусь. Вино печёт горло, но не так сильно, как эта его до бешенства спокойная правда.

— Любовь — это контроль. Попытка управлять другим. Любовь это миф, выдумали для того, чтобы удержать. Её не существует. Есть привязанность, привычка, и это обличают таким большим словом, оправдывая свою слабость и неспособность быть собой. Любви не существует.

— Не существует или не должно существовать? Это разные вещи, — усмехается Фэйнорн.

Я вздохнул и бросил суровый взгляд в его сторону.

— Ты забыл, кто я? Я дракон, и для спаривания мне не обязательна именно она. Мне нужен наследник, Шерелин не может мне его дать, не смогла за три года… Как ты думаешь, о чём я должен думать? О любви? — голос понижается и следом взрывается, обрываясь на полуслове: — Какой нахрен в этом смысл, если?..

Она жила как на пороховой бочке, знала, что в любой момент я могу использовать её сестру для продолжение рода, ничего личного. Шерелин не последняя в очереди. Империя, статус, власть важнее, чем все эти бабские чувства. Так всегда было, так всегда будет. Я не мальчик на побегушках, чтоб за юбкой её таскаться. Я генерал, я сама власть, я тут закон и порядок устанавливаю.

Задерживаю дыхание, на миг погружаясь в прошлое. Шерелин как кошка жмётся, такая хрупкая, манящая, теплая, до боли красивая… и только моя.

Чёрт бы побрал эти воспоминания!

Отворачиваюсь, моргаю, в глотке пересохло. Хватаю бокал.

Если она ещё не поняла, кто в доме хозяин — заставлю понять. Жестоко, но по-другому никак.

Злость на самого себя кипит в венах, давит на череп. Нельзя позволить этой… дурацкой привязанности… ослабить меня. Я хочу, чтобы она была рядом. И всё. Сейчас, немедленно вернулась домой, в чём, чёрт возьми, трудность⁈

— Беттис станет моей иллариэ, если забеременеет, — отвечаю после паузы другу.

— Ты правда думаешь, что Шерелин вернётся?

— Уверен. Она без меня никто. И вскоре это поймёт.

Друг скептически хмыкнул.

— Ты вообще за кого? — задаю вопрос, изучая его взглядом.

— За тебя, конечно. Я знаю, о чём ты говоришь. Ты прав, но Шерелин мне симпатична как сестра, честно, — скалится в плотоядной ухмылке. — Она умная, мне нравятся умные женщины. Просто… не знаю, тупик какой-то, дружище.

— Такова жизнь. Шерелин смирится, она не из тех, кто распускает сопли. Перебесится, я уверен.

Джеил только покачал головой, промолчал.

— Господин, — появляется слуга в дверях.

Я бросаю полный превосходства взгляд на Джеила и киваю слуге. В гостиную входит доносчик. Напряжение разливается по плечам моментально, знакомый огонь вспыхивает в солнечном сплетении тугим комком.

— Ваше сиятельство, госпожа Дер Крэйн прибыла в резиденцию своего отца.

Секунда молчания, мышцы пронимает дрожь, а горло сковывает железными тисками. Меня оглушает, будто ударили веслом по голове, дальше я не слышу доносчика и ухожу под воду на дно.

Джеил наблюдает за мной, а потом молча проводит по лицу рукой, предпочитая разумно промолчать, но в голубых глазах полное недоумение вместе с угасающим весельем.

Шерелин

По дороге меня несколько раз тошнило, поэтому после третьей остановки я всё же приняла лекарство, которое выписал Орвель Мериен. И стало значительно легче.

Правда, к обеду бледность всё ещё оставалась на лице. Я чувствовала это кожей: холодной, натянутой, будто вся я полупрозрачная оболочка, не способная удержать тепло. Липкие пальцы, чуть влажные виски. Быть может, сказалось, что спала я всего пару часов. Погрузиться в сон было всё равно что спуститься в ледяную воду — глубоко не пускало. Каждые двадцать минут я просыпалась, прерываясь с неровным вдохом. Где-то в груди сжималась тревога: что, если Ройнхард вернётся? Догонит?

Всё ещё не верилось, что он позволил мне уйти.

Что его сдержало? Жалость? Или у него есть план?

Я должна позаботиться о своём малыше. Сделать всё, что в моих силах, чтобы он жил. Всё остальное неважно.

Когда мы въехали на чужую территорию, я сразу почувствовала это по чуть слащавому от плодовых деревьев воздуху на языке, тяжести в лёгких, свежей, как мятный чай, прохладе где-то под кожей. Повеяло назойливой сыростью. Здесь пахло иначе, забыто спокойно.

Этого места я не помню — мама уехала отсюда, будучи беременной мной.

Интересно, что она тогда чувствовала?

Вряд ли это было что-то приятное: её ожидания разбились, несмотря на то, что её жизнь была полностью обеспечена моим отцом. И всё же она была молода и одинока.

Сжималось ли у неё внутри, как сейчас у меня? Ощущала ли она эту вязкую пронзительную тишину, когда прощалась с домом, не имея права туда вернуться?

Наконец из-за деревьев показалась и сама резиденция семейства Альвиса Дарнеля, чей статус я получила, но не получила признания.

Задерживаю в груди дыхание. Не представляю, как меня встретят. Как посмотрит на меня отец и что скажет. Он не видел меня ни разу. Захочет ли со мной говорить или даже не выйдет?

Чтобы отвлечься от мыслей, я принимаюсь поправлять одежду, волосы, хочу придать себе уверенный вид. Но волнение ощущалось в каждом моем движении.

Карета остановилась. Кармен приготовилась идти со мной. Она тоже выглядела взволнованной и бледной. Не спала, как и я.

Белоснежные мраморные стены дворца слепят, слишком чистые, слишком гладкие, как холодный пласт памяти, который не сдвинуть.

Я часто видела дом отца во снах: как ползала по этим залам в солнечных пятнах, как тянула руки к статуям, вазам и всему, что привлекало мое внимание.

Так могло бы быть, но я была в животе у мамы, не зная, что под этими сводами гремели голоса империи, что здесь когда-то решались судьбы.

Теперь здесь стерильная тишина. Лёгкий ветер качал шёлковые шторы, шелестел в кронах, скользил по белокаменным дорожкам.

Кармен немного ссутулилась от аляпистой давящей роскоши.

Я переступила порог: женщина, которой здесь никогда не будут рады. Мраморные колонны бросали на нас холодные тени, будто сами стены не одобряли моего возвращения.

Это я поняла уже по лицу дворецкого, что встретил меня в холле. То, как вытянулось его строгое, в морщинистых складках лицо: он не имел понятия, кто перед ним.

— Леди, чем обязан дом господина? — спросил так, будто я бездомница или бродяжка, зашедшая попросить милостыню. Ужасное чувство.

— Простите, — выдавила я, стараясь говорить как можно ровнее, — моё имя Шерелин Дер Крэйн.

Дворецкий на мгновение замер, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнула тень — узнавания, сомнения… может быть, даже страха. Он пытался скрыть удивление, но складки вокруг рта предательски углубились.

Как больно — осознавать, что неугодного ребёнка можно вычеркнуть из памяти, как ошибку. Как будто меня никогда и не было.

— Как вы это можете доказать?

— Что, простите? — выдохнула я, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

— Ваше имя, предоставьте документы, леди. У господина Альвиса Дарнеля не назначено никаких встреч.

Волна стыда, несправедливости, обиды и унижения окатывает с головы до ног. Но как бы то ни было, пришлось лезть в сумочку. С трудом разжимая дрожащие пальцы, я открываю её, чувствуя, как щёки заливаются краской. Наконец заветный конверт оказывается у меня в руках.